Андрей Агафонов - Somebody to Kill

​ — Дмитрий Григорьевич, ну вы же понимаете, мы можем пойти и другим путем. Стилистическая экспертиза, показания свидетелей. Но тогда мне уже трудно будет облегчить вашу участь.

​ — А можете — так и идите. Другим путем. Подсказать куда? Пропуск подпишите, будьте добры.

Алексей ставит росчерк на белом бумажном квадратике. Латкин выхватывает пропуск из пальцев Бессонова. Останавливается в дверях:

​ — Не для протокола. Хуйло ты, Леша. Понял? Пока.

Камера задумчиво поднимается с непроницаемого лица Алексея на стену с портретом президента.

На ветру качается фонарь, освещающий физиономию Володина на плакате. Свет выхватывает часть слогана: УЩЕЕ ЗА НА

Идет дождь.

За окнами офиса гремит музыка. Somebody's gotta die, somebody's gotta die!

В офисе людно, пьяно, шумно. На столах бутылки коньяка, водки и виски, пластиковые стаканчики испачканы томатным соком. Мониторы сдвинуты. Бумаги разбросаны.

— Мы прошли по лезвию, ты понимаешь это? По лезвию, блядь! — технолог Павел обнимает райтера Никитина. — Пятьдесят два, сука, процента!

— Понимаю, Паша, — говорит грустный и трезвый Никитин.

— Вячеслав Володин уже поздравил с победой своего конкурента, действующего губернатора Олега Смолина, — холодно говорит ведущая с экрана плазмы, — правда, поздравление это пришлось принести заочно, поскольку, где сейчас губернатор, остается неизвестным.

— Я уважаю волю избирателей, — говорит осунувшийся Володин, — и поздравляю всех нас с победой того, кого жители региона сочли наиболее достойным. Со своей стороны, хочу сказать, что…

— Отсоси! — показывает фак экрану технолог Павел. — Со своей стороны!

В соседнем кабинете девочка–юрист, сидя на краю стола, хохочет над тем, что говорит ей собеседник из высокого кресла. Отсмеявшись, говорит:

— Вы знаете, а я вас сперва так боялась! Я с такими людьми не общалась никогда!

— Да перестань, — говорит Смолин. — Какими такими, я такой же, как и все. За то и любят.

Он поднимает ко рту стакан с коньяком, маскируя улыбку.

— Да конечно, рассказывайте!

— Нет, я серьезно. Но вы молодцы, ребята, — меняет он тему, — я видел, как вы работали. За деньги так не пашут. Душу надо вкладывать.

— Так интересно же!

— Интересно? Что?

— Столкновение характеров. Постоянный форс–мажор. Решения нужно принимать быстро и правильные. Драйв!

Смолин смотрит на нее с грустной улыбкой.

— У меня дочка твоего возраста. В Швейцарии сейчас. Я все думаю, может, зря ее с самого детства оградил от всего? У нее все хорошо, но…

— Что? — Женя вопросительно улыбается.

— Ну, нет в ней такой энергии, как в тебе. Жизни такой не чувствуется.

Он улыбается ей в ответ. Чуть виновато.

— Женя. Женя! — зовет девочку–юриста из коридора бледный Никитин.

— Ну что?

— Выйди на секунду, надо.

В коридоре он хватает Женю за руку и тащит к выходу.

— Никитин! — смеется Женя. — Ты что, ревнуешь?!

— Я тебя п-посажу, — говорит он, заикаясь. — Вон такси стоит, отвезет тебя.

Вытаскивает ее на улицу, сажает в такси.

— И телефон отключи! — кричит вслед отъезжающему такси. — Высп–пишься хоть…

Последнее смешное оправдание Женя выслушать не успевает.

В окно своей квартиры за отъезжающим такси смотрит Алексей. Немного подумав, набирает номер на сотовом:

— Бадри Автандилович, извините за поздний звонок, из Управления вас беспокоят. Старший лейтенант Бессонов. Я по поводу информационных материалов, которые посылал вам сегодня днем. Получили? Да. Да. Бессонов. Я хочу сказать… Одну минуту. Хочу добавить, что достоверность материалов может подтвердить сотрудник охраны губернатора. Максим. Фамилию сейчас не вспомню, если надо, утром уточню. Да. По этому телефону. Всего доброго.

Инаугурация. Я прохожу мимо полицейского поста, кивнув на ходу. Моментально вскочивший полицейский, с грохотом опускается на свой стул. Внизу, в холле перед конференц–залом, понемногу собираются приглашенные. Мужчин я знаю всех, их спутниц — через одну. На почти обнаженных грудях сверкают нитки драгоценностей, колют иглами бриллианты в ушах и на пальцах. Мужчины, как на подбор, пузаны с обветренными физиономиями и багровыми загривками, галстуки лежат на животах. Я, впрочем, и сам такой же. Я тяжело дышу, даже когда просто смотрю на них. А мне еще спускаться.

Один охранник впереди, двое сзади. На лестнице пролетом ниже толкотня — журналистов пропускают через рамку металлодетектора, заставляют открывать кофры и сумочки, придирчиво осматривают камеры, штативы. Меры безопасности приняты. Но я знаю, что сегодня все кончится.

В президиуме восседает Володин. Он не торопясь встает мне навстречу, протягивает руку, улыбается. Сверкают вспышки, щелкают затворы. Хочется пригнуться. Я иду к трибуне и вижу, как из боковой двери, там, где охрана, выходит незнакомый парень, и в руке у него определенно не фотоаппарат. Чувство небывалой легкости обдает меня, я распахиваю пиджак, чтобы ему было легче целиться, и с улыбкой делаю шаг навстречу. Аллилуйя!

Тонна ледяной воды бьет меня в голову, грудь и в плечи. Я сажусь на кровати, промокшей насквозь. Комната быстро наполняется людьми в кожаных куртках и спортивных штанах. Тяжело отдуваясь, в комнату входит Бадри. Усаживается в кресло. С ним какая–то девица в юбке мини. Примостилась на краешке кресла. Ноги белые, жирноватые.

​ — Ну, здравствуй, Олежек, — говорит Бадри. — Разговор у меня к тебе.

​ — Максим, — говорю я, пытаясь всплыть на поверхность, — в чем дело?

​ — Так разговор к вам, а не ко мне, — пожимает плечами Максим.

​ — А позвонить нельзя было? — спрашиваю я у Бадри недовольно.

​ — Нельзя было, — грустно отвечает он. — Серьезный разговор. Так что там с убийцей девочки? Скажешь мне?

​ — Нет пока новостей, Бадри. Что будет — тебе первому сообщу, ты знаешь. Это повод вламываться?

​ — Не хочешь говорить, — еще больше грустнеет Бадри. — Скрываешь от меня. Максим, может, ты расскажешь тогда?

​ — Да поздно я зашел, — говорит Максим. Слушаю его, как сквозь вату. — Она уже мертвая была.

​ — Что видел, говори.

​ — Что видел… Этот в одной рубашке был. Белой. Только жопа его жирная под рубашкой елозила. Оттащили, он невменяемый. «Она в порядке? Она в порядке?!» Сука такая, тварь, блядь! — Максим кидается на меня, но его успевают перехватить.

Я мертвею. Внутри как в компьютерной игре что–то отрывается и падает, падает вниз.

​ — Бадри…

​ — В моем доме, — тихо говорит Бадри. — В моем доме.

​ — Бадри! Не было этого! Я клянусь! Дочкой! Я не помню этого!

​ — Ты понимаешь, да, каких людей я подписал. Ты понимаешь, мы все сделали для тебя, да. А ты… не помнишь. Ой, как нехорошо… Лизонька, налей мне водички…

Девица снимается с кресла и идет на кухню. Головы братков поворачиваются за ней следом. Я опрокидываю ближайшего, бросаюсь к двери — из ярко освещенной комнаты в темный холл, там лестница, второй этаж, там пистолет.

И попадаю ногой в теплый сугроб. Лечу головой вперед. Резкая боль в глазах, слезы брызжут, как у клоуна, струями. Голова кружится. Меня поднимают, тащат обратно в комнату. Мимо трупа Магды.

А я и не вспомнил о ней.

​ — А ты не знаешь, Олег, — невозмутимо продолжает Бадри со стаканом воды в руках, — куда у меня администратор пропала на следующий день? Блондиночка такая ебливая, Светлана. Тоже не помнишь, наверное, да?

Я мотаю головой. Звезды в глазах.

​ — Не помнишь? Дома нет ее, не звонила никому. Я беспокоюсь за нее. Не беспокоиться мне?

​ — Бадри… я все исправлю… ну что мы, как дети…

​ — Как дети, говоришь. Ах ты, шакал. Шени дэда мутели шевеци. Пи–да–рас. Максим, мальчик, можно.

​ — Я перегорел, — говорит Максим, — можно я просто посмотрю.

​ — Можно, дорогой! Кузя, Рябой, берите барсука, ваш он теперь.

Двое берут меня как узел с грязным бельем и швыряют на пол. Я вижу, как у Бадри трепещут в ноздрях серые волосы. Он запускает руку под юбку Лизе. Две дегенеративные хари склоняются надо мной. Так близко, что я вижу обломки желтых клыков в их раззявленных ртах.

​ — Ну что, чушок, тебя нам отдали. Ты понял, да?

Лиза щелкает пультом от музыкального центра. Играет мое любимое — постепенно прибавляя голоса и звука — Some–body to lo–ove, some–body to LO-OVE, LO-OVE, LO-OVE!

За окнами проносится время, сгибая деревья, сбивая складками воду в бассейне, разрывая небо. Уже поздний вечер, почти ночь. Я почти ослеп, потерял голос — я не знал, что мужчина может так визжать — вижу какие–то багровые лохмотья. Подозреваю, что это мое лицо. Где–то за километр в белом кресле сидит белый Бадри, строгий, верный, справедливый, честный Бадри, неумолимый Бадри… Но нет, он милует меня. Он говорит своим псам — отойдите. Они расступаются. Музыка стихает. Свет в глазах у меня сгущается, завихряется спиралью, из вихря выглядывает смешная острая медная мордочка пули, невыносимо долго висит она у меня перед глазами, прежде чем войти с ласковым глубоким поцелуем в левый глаз, и вот взрывается моя голова, забрызгав кроссовки стоящим рядом, высунувшим языки псам Бадри.