Василий Дорогокупля - Вперед и вниз

Тем временем дела его стабильно ухудшались. Крупно задолжав друзьям-афганцам, он тем самым фактически лишил себя «крыши» как раз в тот период, когда отдельные наименее цивилизованные кредиторы уже начали демонстрировать нетерпение. Встревоженный их намеками, он с недавних пор стал заезжать за дочерью в школу, что совсем не нравилось Лене — она была самостоятельной девочкой и не хотела, чтоб ее относили к разряду непопулярных в их классе «папенькиных дочек». Панужаев нервничал, пространство для маневра сокращалось, а из Нигерии пока не приходило никаких известий (обратная связь должна была поддерживаться письмами до востребования на чужой паспорт). Проблемы возникали и у его компаньонов. Однажды утром после очередного посещения Главпочтамта он, перебежав от его крыльца к машине — в городе третий день шел дождь, — забрался в салон и взял истошно верещавшую телефонную трубку.

— Никита, на меня тут какой-то странный наезд, — сообщил Швеллер. — Ты сейчас где? Не завернешь к киоскам?

По прибытии на место Панужаеву не пришлось долго гадать о характере случившегося катаклизма. Задняя стена и угол одного из принадлежавших Швеллеру киосков были обожжены, а вокруг по асфальту извивались густые потеки еще не размытой дождем пены от огнетушителей. В тесном пространстве внутри киоска кроме самого хозяина и продавца — тщедушной рыжей девицы с раскосыми и жадными глазами — находились еще двое юношей, которые хором сказали «Доброй ночи», когда он открыл дверь.

— Что это такое? — спросил он у Швеллера.

— Не обращай внимания. Они всем так говорят. Эти ширнутые ублюдки думают, что сейчас ночь.

Руки юнцов были связаны за спиной, куртки заляпаны грязью и клочьями пены, вдобавок у одного текла кровь из носа и разбитых губ, а у второго были сильно опалены брови и волосы. Глаза их сияли безумным желтоватым огнем.

— Они, что ли, подожгли?

— Причем внаглую, — вмешалась продавщица, опередив Швеллера. — Подвалили, один льет из бутылки бензин, а второй уже чиркает зажигалкой. Клиенты на улице закричали, я только дверь открываю — и тут оно вспыхнуло…

— Зачем жгли? Вас кто-то послал? — обратился Панужаев к пироманам. Те радостно заулыбались и начали говорить наперебой:

— Нас послали… Да-да, послали вперед, чтоб сказать… То есть сделать… Чтобы не говорить… Нас послали вперед, чтоб все сделать и ничего не сказать… То есть…

— Я уже полчаса их трясу, — сказал Швеллер. — Толку мало. Насколько я понял, какой-то хмырь дал им таблеток и обещал дать еще, если они ночью поджарят мое хозяйство. Они сдуру заглотили сразу все «колеса», оторвались по-крупному, вообразили, что уже ночь, и пошли на дело.

А пироманы продолжали нести околесицу.

— Мы мирные люди, — говорили они. — Мы только что с бронепоезда… Мы мастера по сексуальному ориентированию… Нас послали вперед, и мы заблудились… Мы потеряли ориентацию… Раки зимуют где-то поблизости… Эскимосы прорвали фронт… Вычеркните нас из добровольцев…

Скрипнула дверь, и в киоск просунулась бритая голова с расплющенными ушами и коротким свежим шрамом над левой бровью.

— Ну вот, приехал Стас, — сказал Швеллер. — Он ими займется. А мы поговорим в машине.

Они вышли на улицу и сели в стоявший позади киосков джип Швеллера.

— Думаешь, это из той же оперы, что с пожаром на складе?

— Очень похоже. Хорошо бы подловить гнилого пидара, который их на меня натравил. Он обещал потом с ними встретиться…

— Попытка не пытка, но вряд ли выйдет. Чтобы нам сейчас попасться, он должен быть не только гнилым пидаром, но еще и полным идиотом.

Швеллер тяжело вздохнул. Если глупость своих подчиненных он воспринимал как должное и даже видел в этом положительный момент, поскольку и сам не блистал на их фоне, то в идиотизм своих врагов ему верилось с большим трудом.

— Что будем делать?

Вопрос непринужденно повис в воздухе. Панужаев щелкнул зажигалкой, дал прикурить товарищу, прикурил сам и, опустив зажигалку в карман, извлек оттуда же и начал задумчиво вертеть в пальцах потертый советский паспорт.

— Хоть бы с неграми что-нибудь выгорело, — сказал он наконец.

— Давно узнавал?

— Только что. Ответа пока нет.

— К паспорту не придирались? Дай взглянуть, — Швеллер раскрыл документ. — Иванов Владимир Геннадьевич. Мерзкая, однако, рожа. И фамилия подозрительная. Не могли найти какого-нибудь Каца?

— Ребята сказали, что с паспортом все чисто.

— Чисто? Значит, этого Иванова прибрали?

— У тебя извращенные понятия о чистоте.

Швеллер снова вздохнул и отдал паспорт Панужаеву.

— Ты чего распыхтелся?

— Да так… Столько возни с этим черномазым… А что мы будем с ним делать, если те откажутся платить? В самом деле спихнем ментам?

— Не знаю. Я об этом еще не думал.

— Так подумай. Пора уже.

— Что пора? Ничего не пора. Смотри, накаркаешь. Кто сегодня едет на Сортировку?

— Я собирался, но теперь не поеду. Сам видишь, какие тут дела. Может, Сашка твой заглянет.

— Он заглядывает по вечерам, а днем кормить негра некому.

— Тогда езжай сам, если ты такой негролюбивый.

— И поеду.

— Давай-давай.

— А ты сиди трясись над своим погорелым хозяйством.

— Кто бы говорил! Тебе скоро и трястись-то будет не над чем.

— Ах, молодец! Ну подколол!

— Хе-хе-хе, — сказал Швеллер самодовольно.

— Только имей в виду, когда я выпаду в осадок, ты останешься первым на очереди и ждать будешь недолго. Все повязано.

Швеллеру стало грустно, он вздохнул в третий раз.

— Знаю, чего уж там. Но если это Катков, я его…

— Мы его еще достанем, не волнуйся. А сейчас я к Там-Таму, потом в офис, а потом еще надо забрать Ленку из школы.

— Передавай ей привет.

— Обязательно передам. Она будет в восторге.

…Дождь прекратился, но передышка не обещала быть долгой. Проулок у дома на Сортировке был залит водой, и Панужаев ехал медленно, вспоминая, в каком месте здесь находилась теперь невидимая глубокая яма. Поскольку его внимание было поглощено дорогой, он поздно заметил девушку, которая сперва шла ему навстречу с другого конца проулка, а затем, перепрыгнув через лужу у бордюра, приблизилась ко входу в подвал и подергала ручку. Убедившись, что дверь заперта, девушка присела на корточки и заглянула в подвальное окошко. Панужаев остановился и вылез из машины.

— Вы что-то ищете? — спросил он. — Это обычный склад.

— Склад? А я думала, здесь будет клуб, — сказала девушка. — Я хотела проведать знакомого. Его зовут Александр.

— Какой Александр? У него есть фамилия?

— Забыла. Я с фамилиями не дружу. Высокий, светлые волосы.

— Так-так, догадываюсь, — протянул Панужаев. «Значит, Сашка решил поразвлечься, — подумал он раздраженно. — Секс-клуб открывает, засранец. И уже есть завсегдатаи. Ну как тут доверять людям?»

— Его здесь искать бесполезно, — сказал он. — Если хотите, я дам вам его телефон.

— Телефона не надо, — неожиданно резко воспротивилась девушка. — Я так, по пути заглянула. Думала, здесь уже все обустроили.

— Никакого обустройства. Идея с клубом была хороша, но мы от нее отказались. Кстати, в этом подвале бывал еще кто-нибудь, кроме Александра?

— Да, еще один парень, пониже ростом. Имя не помню — не то Слава, не то Юра, — а фамилию он не назвал.

Панужаев немного успокоился. Во втором клубном активисте он угадал Кашлиса, а о Там-Таме, похоже, она ничего не знала. «Эх, не будь сейчас этих забот, — посетовал он про себя, оглядев собеседницу, — посадил бы ее в тачку и мотанул в ресторан, а потом в сауну. Эта вполне бы сгодилась. А что, может, устроить себе скромный праздник?» Как бы следуя за его мыслями, девушка перевела взгляд с Панужаева на автомобиль, потом обратно на Панужаева, круто развернулась и зашагала дальше по переулку. Панужаев уже открыл рот, чтобы ее окликнуть, но вовремя вспомнил о цели своего приезда и с мрачным скрежетом вогнал в прорезь замка массивный ключ.

…Алтынов выполнил просьбу Наташи и больше к ней не приходил, но случилось так, что однажды она сама попробовала его найти. В тот день она чувствовала себя как нельзя хуже: только что с третьей попытки так и не был ликвидирован последний «хвост», причем в этот раз она добросовестно подготовилась и отвечала неплохо, но на свою беду оказалась тет-а-тет с очень ее не любившей преподавательницей, которая как-то скаламбурила по адресу Наташи: «Нельзя же, чтоб такая вертихвостка вдруг осталась совсем без хвоста». Каламбур произвел впечатление на коллег, и эта почтенная дама, крайне редко блиставшая остроумием, сочла своим долгом неукоснительно следовать его букве. Накануне переэкзаменовки к Наташе приезжал отец, который уже третий год никак не мог понять, что происходит с его любимой дочкой; и вот теперь ей предстоял еще один мучительный телефонный разговор с домашними. Она давно взяла себе за правило легко относиться ко всем неприятностям независимо от их масштаба, и обычно это ей удавалось, но столь счастливое свойство характера имело и оборотную сторону — в тех случаях, когда ее все же посещала депрессия, она оказывалась совершенно к этому не готова и испытывала потрясение гораздо более сильное, чем испытал бы на ее месте законченный меланхолик и пессимист. К тому же при изобилии самых разных приятелей и знакомых она почти не имела друзей, которым можно было бы поплакать в жилетку, — ее лучшая подруга осталась жить в родном поселке, а из горожан более-менее доверительные отношения у нее были только с Татьяной, но та уже неделю как уехала погостить к своей украинской родне. И вот тут Наташа вспомнила об Алтынове, который однажды удивил ее своим умением слушать — качеством, дефицитным среди завзятых тусовщиков, дремучих деляг и авантажных интравертов, до сих пор составлявших основной круг ее общения.