Артур Хейли - В высших сферах

— Насколько я понимаю, какой-нибудь агент из ночного клуба. Он появился несколько минут назад — говорит, что хочет взять Анри в шоу. Я против этого, а Анри нравится идея. — И Алан медленно добавил: — Не вижу, что я могу тут сделать.

— Ты говорил Дювалю о предложениях работы, которые мы получили? Работа на буксире выглядит неплохо.

Алан кивнул.

— Он сказал мне, что хотел бы несколько дней отдохнуть.

Брови Тома вздернулись вверх.

— Становится немного независимым, да?

Алан коротко ответил:

— Да.

Он уже понял, что ответственность за своего протеже может неожиданно оказаться тяжким бременем.

Они помолчали, затем Том заметил:

— Я полагаю, тебе известно, почему Крамер выбежал из зала суда.

Алан медленно кивнул:

— Я вспомнил то, что ты говорил мне в другое время.

Том спокойно произнес:

— Ты подстроил это, верно?

— Я не был уверен, что может произойти, — признал Алан. — Но я видел, что он готов взорваться. — И с несчастным видом добавил: — Я жалею, что так поступил.

— Я думаю, Крамер тоже, — сказал Том. — Ты расправился с ним, но по-хорошему. Я потом разговаривал с Э.Р. Батлером. Кстати, Батлер, неплохой мужик, когда его узнаешь. Он сказал мне, что Крамер — хороший чиновник, трудолюбивый, честный. Если позволишь мне процитировать моего ученого друга: «Если учесть, сколько мы платим нашим чиновникам, Крамеры в нашей стране куда лучше, чем мы того заслуживаем».

Алан молчал.

А Том Льюис продолжал:

— По словам Батлера, Крамер уже получил одну выволочку по этому делу — от премьер-министра, не меньше Я полагаю, произошедшее явится поводом еще для одной, так что ты, очевидно, понимаешь, что ты сумел его сломать.

Алан медленно произнес:

— Мне стыдно за это.

Том кивнул:

— По крайней мере нас таких двое.

Дэн Орлифф отошел от группы вокруг Анри Дюваля и приблизился к ним. Под мышкой он держал сложенную газету.

— Мы направляемся к Анри в номер, — объявил он. — У кого-то нашлась бутылка, и, похоже, есть желание начать праздновать. Пошли?

— Нет, спасибо, — сказал Алан.

Том помотал головой.

— О’кей. — Репортер уже повернулся было, потом протянул Алану газету. — Это дневной выпуск. Тут есть немного о вас, будет больше.

На глазах у Тома и Алана группа с Анри Дювалем стала удаляться. Энергетическим центром ее был человек в пальто из верблюжьей шерсти. Одна из женщин подцепила Анри под руку. Бывший безбилетник радостно улыбался, наслаждаясь вниманием. Он даже не обернулся.

— Сейчас я позволю ему покомандовать, — сказал Алан. — А позже сегодня я с ним разберусь. Не могу же я его бросить — дать ему полную свободу.

Том иронически усмехнулся:

— Желаю удачи.

— Он может быть вполне нормальным парнем, — утверждал Алан. — Из него может выйти хороший человек. Но заранее ничего нельзя сказать.

— Нет, — сказал Том. — И не надо гадать.

— Даже если из него и не выйдет толку, — настаивал Алан, — принцип важнее человека.

— Угу. — Том вслед за Аланом стал спускаться с лестницы. — Я полагаю, это всегда так.

В итальянском ресторане близ их конторы за горячими спагетти Алан сообщил про их гонорар. Как ни удивительно, Тома, казалось, это не взволновало.

— Я, наверное, тоже поступил бы так, — сказал он. — Не беспокойся — проживем.

На Алана накатилось теплое чувство благодарности. Желая скрыть волнение, Алан раскрыл газету, которую дал ему Дэн Орлифф.

На первой странице был рассказ о слушании дела Дюваля, но его написали до вердикта и катастрофы с Эдгаром Крамером. В телеграмме из Оттавы говорилось, что премьер-министр выступит «сегодня днем в палате общин с серьезным и важным сообщением»; о характере сообщения ничего не говорилось, но, по слухам, оно связано с ухудшением дел в мире. В разделе последних известий сообщались результаты гонок и было еще всего одно сообщение:

«Сегодня утром внезапно скончался сенатор Ричард Деверо в своем доме в Ванкувере, по слухам, от инфаркта. Ему было 74 года».

Дверь в дом была открыта. Алан вошел.

Он обнаружил Шэрон в гостиной, одну.

— Ох, Алан! — Она подошла к нему. Глаза ее были красны от слез.

Он мягко произнес:

— Я примчался, как только узнал.

Он осторожно взял ее за руку и подвел к дивану. Они сели рядом.

— Не говори ничего, — сказал он ей. — Только если тебе хочется.

Через некоторое время Шэрон сказала:

— Это случилось… приблизительно через час после твоего ухода.

Чувствуя себя виноватым, он заговорил:

— Это произошло не из-за…

— Нет. — Она говорила тихо, но твердо. — У него уже было два инфаркта. Мы уже год как знали, что, случись еще один…

— Печально, — сказал он. — Я хочу высказать свое сожаление.

— Я любила его, Алан. Он заботился обо мне с младенческих лет. Он был добрый и щедрый. — Голос Шэрон дрогнул, и через мгновение она продолжила: — О, я все знаю про политику — в ней есть мерзости, но есть и хорошее. Иногда мне казалось, что он не в состоянии с собой справиться.

Алан мягко произнес:

— Все мы такие. Наверное, так уж мы скроены. — Он думал о себе и об Эдгаре Крамере.

Шэрон подняла глаза.

— При всем остальном… я не слышала… Ты выиграл дело?

Он медленно кивнул:

— Да, мы выиграли. — Хотя самому было непонятно, что он выиграл и что проиграл.

— После того как ты утром ушел, — осторожно начала Шэрон, — дедушка рассказал мне, что произошло. Он понимал, что не следовало ему просить тебя о том, о чем он попросил. И он собирался это тебе сказать.

— Теперь это не имеет значения, — стремясь ее успокоить, сказал он. И пожалел, что утром не был мягче.

— Он хотел бы, чтобы ты об этом знал. — Глаза ее наполнились слезами, голос звучал нетвердо. — Он сказал мне… что ты самый замечательный молодой человек… какого он когда-либо знал… и что если я не сцапаю тебя и не выйду за тебя замуж…

Голос ее совсем оборвался. И она очутилась в его объятиях.

Оставалось сорок минут до того момента, когда в Оттаве и Вашингтоне будет одновременно объявлено о заключении Акта о союзе.

В палате общин нарастало напряжение. Сегодня утром кабинет премьер-министра довел до сведения, что будет сделано «серьезное и важное сообщение общенационального значения». Никаких подробностей дано не было, но на Парламентском холме с каждым часов множились предположения.

А в палате общин занимались обычным делом, но в воздухе чувствовалось ожидание. Галереи для публики были уже забиты, а пришедшие позже подпирали стены в коридорах. На галерее для дипломатов сидело несколько послов. На соседней галерее появились жены членов парламента, озабоченные тем, чтобы занять места получше.

За стенами палаты, в холлах, коридорах и комнатах для прессы, стоял гул от разговоров. Известие о расколе в кабинете министров широко обсуждалось, но, насколько было известно Хоудену, о причине раскола утечки не произошло. Минуту назад разговоры в правительственном холле стихли при появлении премьер-министра, который тут же прошел к своему месту в палате общин.

Усевшись, он окинул взглядом палату, затем открыл принесенную с собой папку. Отключившись от очередного оратора — парламентария с задних скамей, наслаждавшегося необычным вниманием, — Хоуден снова прочел согласованное совместное заявление и затем текст собственного выступления.

Уже несколько дней он работал над выступлением между другими делами и только сегодня рано утром, вернувшись из Монреаля, завершил работу. Он мало спал, но возбуждение и сознание, что речь идет о судьбоносном решении, поддерживали его.

Речь, которую он произнесет сегодня в палате общин — в противоположность тем, что он произносил в последние несколько дней, — была целиком написана им самим. Никто, кроме Милли Фридман, печатавшей черновики, не видел ее и не работал над ней. Хоуден сознавал: все, что он написал, и все, что скажет, соответствует его убеждениям. То, что он предлагает, изменит ход истории. Что касается Канады, то она на какое-то время станет в меньшей мере независимой страной. Но он был убежден, что в конечном счете выгода от союза перевесит отдельные опасные моменты. Требовалось мужество, чтобы посмотреть фактам в лицо, — пожалуй, большее, чем когда речь шла о пустопорожних бунтах, которыми изобиловало прошлое.

Но поймут ли это другие?

Некоторые, он знал, поймут. Но многие просто поверят ему, как было до сих пор. Других убедят доводы, некоторые согласятся из страха. Значительную часть населения по образу мыслей уже можно было считать американцами — таким людям заключение Акта о союзе покажется логичным и правильным.