«Вся жизнь моя — гроза!» - Владимир Ильич Порудоминский

Дядя Яков, отложив сапожную работу, выходил на крыльцо, смотрел, как Саша с размаху вонзает в кольцо свайку, как метким ударом выбивает с кону бабки, думал про непонятную Сашину судьбу. Числится мальчик не крепостным, вольным, а всё одно в господских руках. Будет барская воля — отдадут в школу, ремеслу какому выучат, пожалуют кусок хлеба, а не пожелают — прогонят прочь, по миру пустят...

Однажды прибежал управляющий Михайла Вольнов, суетился:

— Одевай мальца в праздничное, да поживее! Приказано в Рузаевку его везти, к старой барыне, к Александре Петровне.

В Рузаевке Михайла Семёнович привёл Александра в удивительную комнату на верхнем этаже. За стёклами — в шкафах — книг, наверно, целая тысяча, все в коже, с золотыми надписями по корешку. Книги лежали также стопками на столе, на стульях, прямо на полу. На письменном столе разбросаны были бумаги, сломанные гусиные перья, рядком стояли сразу три чернильницы — стеклянная, серебряная и бронзовая, тут же высокая рюмка, в ней палочка сургуча. Вдоль стен увидел Александр фигуры странных женщин, сделанные из белого камня. Старая барыня в тёмно-вишнёвом бархатном платье, в высоком белом чепце с лентами, сидела за столом; справа от неё, вытянув ноги, устроился в кресле Леонтий Николаевич — быстро взглядывал выпуклыми глазами то на мать, то на Александра, кривил в усмешке губы, беспокойно постукивал себя тонкой плёткой для верховой езды по высоким сапогам; Михайла Вольнов почтительно вытянулся у него за спиной.

Рузаевская госпожа внимательно разглядывала Александра. Мальчик хрупкий, но не робок, стоит перед ней свободно, смотрит прямо в глаза, взор пронзительный, тревожит. Одет прилично, кафтанчик синего сукна, сшит просто — должно быть, тётка, скотница Анна, сама и шила.

Александра Петровна спросила, чему мальчик обучен. Леонтий Николаевич, быстро постукивая плёткой, объяснил, что по его приказу учат мальчика читать, писать, также арифметике и российской истории. Михайла степенно погладил рыжую бороду и было прибавил, что сапожник Яков у них в Покрышкине первый грамотей, но под строгим взглядом барыни осекся, проворно поклонился и даже прикрыл ладонью рот.

Госпожа спросила Александра, какие книжки он любит читать. Александр отвечал, что «Письмовник», в «Письмовнике» же всего больше любит стихи. Госпожа обвела взглядом фигуры муз по стенам и задумчиво сказала, что поэзия ещё никому не принесла счастья. Она приказала Александру читать стихи. Он посмотрел на Леонтия Николаевича, на Михайлу, тянувшегося за спинкой его кресла, и сразу прочитал первые, что пришли на память:

Леонтий Николаевич перестал хлопать плёткой. Александра Петровна улыбнулась, отчего её тёмные глаза ожили, засияли. Внучек оказался интересным. Сказала сердито: мальчику тринадцатый год, пора учиться по-настоящему, а не у сапожника Якова. Надо к осени отвезти Александра в Москву, деньги она даст. Поднявшись с места, приказала как следует накормить мальчика перед обратной дорогой, да не в людской, а за барским столом, когда сами господа отобедают.

Две круглые кирпичные башни с железными верхушками возвышались по обе стороны дороги. Это был въезд в Москву — московская застава. Прежде отсюда, от заставы, начинались первые улицы города, но после пожара 1812 года дома на окраинах ещё не успели отстроить заново: возок, проехав между башнями, продолжал катить будто не по улицам, а по большой дороге — вокруг лежали пустыри, ветер поднимал над ними тёмную пыль. Лишь некоторое время спустя показались первые заборы и следом новые срубы домов — пахло деревом, блестели на солнце розовые щепки. Вокруг центральной части города строили дома, оставляя между ними широкий проезд, перед домами приказано было разбивать сады — так начиналось Садовое кольцо. В центре возле свежепокрашенных с выбеленными колоннами зданий ещё оставались кое-где страшные, дочерна выгоревшие изнутри каменные коробки без окон, без крыш.

Александра привёз в Москву сам Леонтий Николаевич; для услуг взял с собой и Михайлу Вольнова. Остановились возле гостиницы. Завидев подъехавший экипаж, вышел коридорный слуга в сером засаленном сюртуке с торчащими усиками ниток на месте оторванных пуговиц, нехотя помогал Михайле отвязывать укреплённый на крыше возка сундук. Александр одет был барчуком — нарядная курточка, сшитая по заказу Александры Петровны саранским портным, светлые брюки в обтяжку, сапожки. Леонтий Николаевич поселил Александра с собой в номере, Михайлу же послал с кучером искать пристанища на постоялом дворе попроще. Александр вдруг заметил, что Михайла стал говорить ему «вы».

Обедали в хорошем трактире. Леонтий Николаевич обнаружил за соседним столом каких-то давних своих знакомых, ещё по армейской службе, подошёл, поговорил о чём-то и отпустил Александра погулять одного — только чтоб не заблудился. Дал ему медных денег на лакомство.

Александр спустился по широкой улице и вышел на Красную площадь. Он тотчас узнал по картинкам и высокую зубчатую стену, и башни, и расписные маковки храма Василия Блаженного. На площади кипела работа. Весело стучали топоры, плотники тесали брёвна. Каменщики, ловко размазывая лопаткой известь, быстро клали один на другой бруски кирпича. Возводили на площади новые Торговые ряды. Прогуливались по площади горожане, останавливались возле мастеровых, глядели стройку. Сновали в толпе разносчики, предлагали сбитень горячий, пряники, леденцы, яблоки, орехи. Вынырнул рядом с Александром мальчишка-сбитенщик, в красной рубахе навыпуск, в руке пузатый медный чайник:

— Сбитень-сбитенёк, пьёт щеголёк!

Глаза у мальчишки жёлтые, широко расставленные, нос пуговицей, по всему лицу мелкие крапинки веснушек — точь-в-точь кукушкино яйцо. Александр пощупал в кармане монеты, мальчишка сразу пристал:

— Барин не скуп — захочет, даст и рупь. Выпей, барич, сбитню.

Александр вынул из кармана целых три копейки, протянул мальчишке. Тот налил ему кружку сбитню, пряного, медового. Александр выпил залпом, даже голова закружилась.

Мальчишка спросил, кто он да откуда. Александр объяснил, что приехал в Москву с отцом из дальнего имения — поступать в гимназию. Про себя мальчишка рассказал, что потерял родителей во время московского пожара да так и не нашёл; хорошо, один купец сердобольный взял его разносчиком, а то бы помер с голоду. Купец ничего, добрый, только дерётся сильно. Александр изумился:

— Так ты французов видал?

Мальчишка побожился, что не