Леонид Колосов - Незнакомец в черной сутане

— Сильвестро, ты никуда не уходи и попридержи овец, — тихо сказал старик внуку, — а я пойду посмотрю, что там случилось…

По узенькой тропинке нонно Никола добрался до вершины холма. Внизу начинались пещеры. На поляне перед ними было светло от фар автомашин, которые стояли полукругом. Подъехал грузовик. К нему подбежали солдаты и стали сбрасывать людей прямо на землю. Пастух увидел, что люди эти были связаны друг с другом веревками или проводами. Люди корчились на земле, а дюжие солдаты тянули их за веревки в черный зев пещеры. Потом раздались выстрелы…

— Что там, нонно? Можно, я пойду посмотрю?

— Не ходи туда, Сильвестрино, там страшно. Но запомни это место. Немцы убили здесь ни в чем не повинных людей.

Стадо медленно побрело от Ардеатинской дороги. Издалека доносились выстрелы. Затем все стихло. А потом небо вдруг будто бы раскололось. В предрассветной мгле раздался взрыв, и столб дыма поднялся над Ардеатинскими пещерами.

— Святая Мария, спаси невинных и покарай злодеев!

Никола д’Аннибале взял за руку внука и засеменил быстрее за овечьим стадом…

Подполковник Капплер возвращался в Рим по Аппии Антике в автомашине вместе с майором Хенке. Майор, откинувшись на заднем сиденье, разглагольствовал:

— Ну вот, подполковник, вы начинаете потихоньку исправляться: и вы и ваш заместитель. Майор Петер Кох провел вместе со мной артистическую операцию. После премьеры «На дне» состоялась премьера на римском кладбище— хоронили актеришку, который в качестве «человека» посмел оскорблять офицеров рейха. Театр уехал. Гастроли закончились и вряд ли возобновятся. Макаронники трусливы как зайцы. Стоило щелкнуть их по носу, и они разбежались по кустам. Вы тоже молодец, подполковник. Так оперативно расстрелять три с лишним сотни человек… Ювелирная работа!

— Я выполнял свой долг солдата, майор.

— Совершенно верно. Поэтому вместо Восточного фронта вас ждет чин полковника, не меньше! Приношу вам самые искренние поздравления.

— Благодарю. Однако я устал. Давайте помолчим, майор.

— Конечно, конечно… Я бы вас попросил только подойти завтра, то есть уже сегодня, в комендатуру. Некоторым образом продолжение ардеатинского спектакля. Будет расстреляна за связь с партизанами Людмила Южина.

— А почему ее нельзя было прикончить вместе со всеми в Ардеатинах?

— Опять вы прямолинейны, подполковник. Ну разве так можно? Сегодня саперы взорвали пещеры, чтобы никто не мог добраться до трупов. Мне же, наоборот, необходим труп этой партизанской девки. Для чего? Очень просто. Его отдадут безутешному отцу господину Южину, а мои люди посмотрят, кто придет на ее похороны.

— А вам что-нибудь удалось узнать от нее?

— Мне — нет, несмотря на обработку физическую и психологическую. Но сейчас, именно в этот момент, у фрейлейн Людмилы сидит один святой отец, который узнает от нее все, что мне необходимо…

Нет, это не было страшным сном. Медленно возвращавшееся сознание порождало все усиливающуюся боль. Саднило обожженное лицо, на губах запеклась кровь, ломило вывернутые руки. Людмила попыталась повернуться на каменном полу узкой, как траншейная щель, камеры, куда ее, бесчувственную, бросили после допроса. С трудом перевернулась на живот, поползла к стене, около которой глаза различили очертания тюремного топчана. Преодолевая мучительную боль в руках, приподнялась над краем топчана, перенесла ставшее непослушным тело на голые доски, прикрытые какой-то драной рогожей. Память безжалостно начала прокручивать кадры минувших событий.

Нет, она совершенно не ожидала, что двое штатских грубо вырвут сумку и газету с текстом листовки, заломят руки и втолкнут в невесть откуда подъехавшую к тротуару машину. Потом надменный, с жабьим лицом офицер будет долго допрашивать ее через переводчика. Сначала угощая сигаретой и предлагая чашечку кофе за «небольшую услугу, о которой никто не узнает». Услуга — это предательство друзей, выдача явок, адресов конспиративных квартир. Так прошли целые сутки. Три часа допроса, час — перерыв. Три часа допроса, час — перерыв… На другой день настроение майора испортилось. Он страшно орал, обзывая ее словами, которые постеснялся перевести переводчик. Потом пришел второй эсэсовец, говоривший на ломаном итальянском языке. Он выворачивал ей руки. Потом майор жег ей лицо сигаретой. О, какая боль и запах жженого мяса! И мысль о том, что Стефан увидит ее лицо, изуродованное ожогами… Она стонала, но ничего не говорила. А потом вдруг перестала чувствовать боль. Наступило какое-то одеревенение. И ей стало все безразлично. Словно сквозь сон дошли до нее слова эсэсовца: «Играешь в Жанну д’Арк! Посмотрим, какая ты Орлеанская дева!» Он вызвал двух здоровенных солдат, и они потащили ее волоком. А потом она уже ничего не помнила…

«Как болит все тело… Стефан, если бы ты знал! Надо мной надругались, изуродовали. А я хотела быть матерью твоих детей. Как же теперь?»

Скрипнула дверь, щелкнул выключатель, на потолке загорелась засиженная мухами тусклая электрическая лампочка. Людмила закрыла глаза. Открыв их, она увидела сидящего рядом с топчаном старенького падре с крючковатым носом и запавшим беззубым ртом. Интуитивно она начала одергивать в клочья разорванное платье, пытаясь прикрыть голые ноги. Священник встал и закрыл ее рогожкой. Тихо шамкая, заговорил:

— Дочь моя, никто не знает, когда господь призовет каждого из нас к себе, на небеса. Я не буду скрывать, на рассвете тебе придется расстаться с этим жестоким миром. Увы, я ничем не могу помочь тебе, кроме как облегчить твою душу — помолиться вместе с тобой, хотя ты исповедуешь другую веру…

— Да, падре, я православная по вероисповеданию, но я не верю в бога…

— Это дело совести каждого, дочь моя. Если бы я мог освободить тебя из этой темницы, то не задумываясь сделал бы это. Но мы, к сожалению, тоже под надзором солдат, мы тоже подневольны, хотя и молим господа сжалиться и над теми, кто, будучи одержим гордыней, держат в руках окровавленные мечи, и над теми, кто страдает от насилия… Единственно, чем могу помочь тебе — это передать последнее твое желание на волю, повидать отца твоего или мать. Живы они?

— Жив отец, падре. Но лучше, если бы он ничего не знал. Падре, я вам верю. У вас такой добрый голос. Передайте моему жениху, что я была верна ему до конца и умерла с мыслью о нем…

— Но кто же он, дочь моя?

— Он… он учится в «Руссикуме». Его имя — падре Стефано. Дайте мне слово, святой отец, что вы найдете его, но никому больше не скажете, что он мой жених…

— Наш долг хранить тайну исповеди…

— А теперь идите, падре, мне очень плохо, очень…

Как долго читает приговор этот фельдфебель! А переводчик половину пропускает. Сколько осталось до смерти? Смерть… Что это такое? Как сон? Когда гаснет сознание и на все опускается черная ночь. Как светит солнце! Ветерок такой ласковый. Сегодня первое апреля. Все друг друга обманывают. Бедный отец! Стефан, если бы ты был рядом! Нет, не надо… Они так и не дали зеркала. Изуродовано лицо… Что хотят эти солдаты? Завязывают глаза. Повернули лицом к стене. Пахнет известкой. Стефа…

Стефану не хотелось возвращаться в «Руссикум». Какое-то нехорошее предчувствие налило свинцом ноги, когда он свернул на улицу, ведущую к богоугодному заведению. Стефан верил в предчувствия, хотя и не они определяли принимаемые им решения. «Надо рискнуть. В последний раз», — подумал он. Конечно, надо было идти. В «Руссикуме» оставался его друг — болгарин Христо Бибиков. Они сразу же стали друзьями, как только их поселили в одной келье. А когда Стефан вошел в римскую подпольную группу и должен был довольно часто отлучаться по ночам для выполнения заданий, помощь Христо стала ему просто необходимой. «Послушай, Христо, — сказал Стефан однажды, — я тебе очень верю. У меня будут некоторые дела в городе. Мне нужно, чтобы иногда по ночам ты открывал мне окно и держал язык за зубами. Могу я рассчитывать на тебя?»

«Можешь», — просто сказал Христо.

Стефан не посвящал Христо в подробности своих дел, тот о них и не спрашивал. Христо исправно открывал окно кельи на первом этаже и не ложился спать до тех пор, пока не возвращался Стефан…

Сейчас Стефану нужно было предупредить своего друга, что он больше не останется в «Руссикуме», и посоветовать ему сделать то же самое. Когда Стефан, тихо открыв дверь, вошел в вестибюль, там никого не было. Неслышно ступая по ковровой дорожке, он направился по коридору к своей келье. Негромкий старческий голос ударил по натянутым нервам Стефана словно хлыст.

— Здравствуйте, сын мой. Куда вы торопитесь?

Стефан сразу узнал этот голос. Сзади к нему приближался попечитель «Руссикума» кардинал Каллистро. Стефан никак не мог понять этого человека. Однажды вместе с Людмилой он в штатской одежде сопровождал на конспиративную квартиру двух советских военнопленных. Неожиданно перед ним вырос преподаватель «Руссикума» ксендз Мокютти. Увидев Стефана в гражданской одежде, да еще под руку с синьориной, ксендз от удивления поднял очки. Что оставалось делать падре Стефано? Он равнодушно скользнул взглядом по лицу Мокютти и прошел мимо. Об этом случае стало известно ректору института прогитлеровцу Эчарри. Он учинил допрос Стефану, ибо ксендз поклялся на Библии, что видел последнего в городе и не обознался. В тот же день Стефана вызвали к кардиналу Каллистро.