Лодка в протоке - Галина Васильевна Черноголовина

Лодка покачивалась, волны тихо плескались о борт.

Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает!

Ромка прислушался. Тихо. В одной из верхних досок рундука была дырочка от выпавшего сучка. Ромка выглянул в неё и увидел глинистый берег, зелёные ветви ивы, склонившейся над водой.

— Эге-гей! — крикнул он в дырочку.— Дядя Ефим!

Никто не отозвался. Тогда Ромка снова начал барабанить в крышку рундука и кричать, пока не охрип и не заболели кулаки. Здесь, задами огородов, сейчас никто не ходил. Ромка знал: скоро его не хватятся — отец и мать на работе, ребята ушли в лес. Тогда он уселся поудобнее, обхватил колени руками и стал ждать.

Он вспомнил, что космонавты подолгу сидят в специальных камерах в одиночестве, чуть ли не по месяцу. От скуки они читают стихи, поют песни. Ну что ж... Он перечитал все стихи, которые учил в первом, втором, третьем классах, все песни спел, которые знал: и «На пыльных тропинках далёких планет», и «Едут новосёлы по земле целинной», и «Варяга» ещё раз спел.

Потом перешёл к детсадовским песням:

Вот лягушка по дорожке Скачет, вытянувши ножки.

Эта песенка была потешная, особенно её припев: нужно было квакнуть шестнадцать раз и последнее «ква» протянуть. Тянул, а сам надеялся: вот сейчас кто-нибудь пройдёт мимо лодки, услышит и спросит: «Это кто же здесь квакает?»

Но никто не шёл, и Ромка приуныл.

Он сам не заметил, как стал клевать носом. Разбудил его гром. Ромка спросонья привскочил, стукнулся о крышку рундука и всё вспомнил. Что же это Мирошник? Запер его и не идёт.

В рундуке было совсем темно, и дырочка от сучка, раньше светившаяся золотым пятачком, сейчас тускло серела. Но вот она вспыхнула на мгновение, засветились и погасли все щели, снова ударил гром. Лодка качалась, скрипела.

Потом Ромка услышал, как что-то тяжёлое плюхнулось в воду рядом с лодкой, она рванулась и... поплыла. Ромка взглянул в дырочку, но уже ничего не увидел: ни берега, ни травы, только мутную вспененную воду.

Да, он не мог ошибиться: лодка уходила от берега. В отчаянии Ромка снова забарабанил в крышку рундука и закричал:

— Эй! Эге-гей! Спасите!

Но его голос терялся в раскатах грома, вое ветра, плеске волн. А лодку несло всё быстрее и быстрее...

Сколько времени лодку носило по волнам, Ромка не знал. Он упёрся ногами и спиной в стенки рундука, чтобы не так болтало, и застыл.

Каждый раз, когда лодку поднимало, а потом бросало вниз, Ромка закрывал глаза и ждал, что сейчас хлынет вода. Потом лодку стало качать меньше, и дырочка от сучка вновь засветилась розоватым светом. Ромка выглянул и увидел, что это отсвечивает вода от заходящего солнца.

На воде дрожали тени, п Ромка подумал, что лодка всего скорее сейчас плывёт по протоке среди зарослей тальников.

Он уже давно сильно озяб и намок: в рундук па-сочилась-таки вода сквозь щели. Его знобило, а порезанная нога горела огнём: видимо, Ромка натрудил её, упираясь в стенку рундука.

Скоро сделалась полная темнота, а лодка всё плыла и плыла.

Ромка попробовал представить, как там сейчас отец, мать, ребята, но мысли путались, перескакивали, нога болела всё сильнее. Теперь и голова горела, стала такой тяжёлой, что падала на грудь.

Давило бок. Ромка сунул руку в карман и нащупал компас. Он достал его, положил на ладонь. Слабым зеленоватым светом засветилась стрелка. Но что с ней? Растерянно, беспомощно металась стрелка то в одну, то в другую сторону, будто на расстоянии, сквозь тёмную ночь, передалась ей от родителей Ромки их смертельная тревога за сына.

Компас, не раз выручавший отца на фронте и в тайге, сегодня даже не мог указать Ромке, где север, где юг. В лодке Мирошника был железный мотор, и железо сбивало с толку маленькую стрелку.

Ромка поворачивал компас так и этак — стрелка вздрагивала, замирала на мгновение и опять начинала метаться. Если бы она остановилась, казалось Ромке, ему сразу бы полегчало, перестала бы гореть нога, не было бы так тяжело и душно.

Потом Ромке показалось, что стрелка очерчивает сплошной зелёный круг, от него отделился и поплыл в сторону ещё один круг: оранжевый, красный, ещё зелёный.

Компас выпал из рук, и Ромка медленно стал погружаться в бездонную пучину, а где-то вдали зазвучал хор, мужественный и грозный:

Все вымпелы вьются, и цепи звенят,

Наверх якоря поднимая.

Готовьтеся к бою! Орудия в ряд На солнце зловеще сверкают...

Ромка уже не слышал, как шаркнуло дно лодки о песок, что-то зашуршало, зашелестело, зацарапало обшивку. Лодка уткнулась носом в береговой кустарник, вздрогнула н остановилась. И тем более не слышал он, как уже на рассвете со стороны большой реки раздался и стал нарастать, далеко передаваясь по воде, рокот мотора...

БЕССОННАЯ НОЧЬ

Николай Васильевич, отец Ромки, отправился на поиски сразу после того, как вернулся катер. С ним на моторке поехали ещё два товарища.

Хотя Любовь Михайловна и санитарка видели, что лодку несло пустую, всё-таки была какая-то надежда: может, Ромка упал на дно лодки и его не заметили.

Обшарили весь противоположный берег на расстоянии километров пятнадцати, все протоки в этом районе — лодки не было. Конечно, за ночь лодку могло донести до самого Амура, и поэтому Николай Васильевич, уезжая, попросил Капитолину Ивановну позвонить во все посёлки, которые шли по нижнему течению реки.

Сейчас, возвращаясь, он надеялся, что, может быть, уже что-либо известно. А если нет, передохнуть, заправиться горючим и опять на поиски, уже более дальние.

Навстречу из-за поворота вынырнула моторка. Поравнявшись с нею, Николай Васильевич узнал Мирошника и приглушил мотор. То же самое сделал Мирошник.

— Ближние протоки все обыскали,— сказал Николай Васильевич.—Начинайте, Ефим Кузьмич, с Коричневой протоки. Так вы думаете, Ромка может быть в лодке?

— Если бы...— ответил Мирошник.— Только ведь я не больше вас знаю, я на звероферме был, когда гроза начиналась, можете хоть у ветеринара справиться.

— Верю, верю, Ефим Кузьмич,— сказал Шурыгин.— Так начинайте с Коричневой.

— Видать, мотор жалеет старина,— сказал один из спутников Шурыгина, когда моторки разминулись.— Рано подался.

Капитолина Ивановна, Тамара Константиновна и Надейка всю ночь провели в доме Шурыгиных с Любовью Михайловной. Любовь Михайловна всё порывалась опять бежать на реку звать Ромку.

Капитолина Ивановна удерживала её, глотая слёзы. Эта ночь напомнила ей о гибели сына Вити, всё увиделось так ясно, будто случилось только вчера.

В приоткрытую дверь, мяукнув, вошёл Тиграс. Ему было скучно дома без хозяев.

— Тиграс, а Тиграс,— вдруг позвала Любовь Михайловна таким спокойным тоном, что