Валерий Воскобойников - Утренние прогулки

Моих первоклассников приняли в октябрята.

И теперь они носят звездочки. Те самые, которые мы с Галей Кругляк купили.

— Смотри, у них самые красивые звездочки в классе, — говорила мне Галя несколько раз.

А сегодня, когда я шел в школу, я увидел, что мои октябрята тащат огромную картонную коробку. Они еле-еле несли ее и громко пыхтели. Это были те самые, которые хотели стать главными и даже слегка подрались.

Всю неделю в нашей школе собирали макулатуру, и у моих октябрят коробка была полна газет и каких-то драных книг.

— Давайте я вам донесу, — сказал я и взял их коробку.

Они сразу обрадовались и побежали вприпрыжку рядом.

Мы обогнали других первоклассников, и мои октябрята хвастали:

— Видели, какой у нас вожатый? Он одной рукой тяжести таскает!

— Коля, а ты десять килограмм поднимешь? — спросил тощий октябренок.

— Да он сорок может поднять, — сказал рослый, у которого фамилия была Арьев.

И хотя я знал, что сорок и не поднять мне, но молчал и гордо шел с их макулатурой.

Я уже четыре дня ходил до школы вместе с Федором Матвеевичем.

— На утреннюю прогулку — шагом марш! — командовал он самому себе, брал у мамы бидон для молока, сетку, и мы вместе выходили из дома.

Он меня провожал, а потом отправлялся в магазин за продуктами. Всю неделю он работал во вторую смену.

— А в следующую неделю я вас буду провожать до автобуса, — сказал я ему.

— Если не проспишь, — ответил он и засмеялся. — Ух, как я любил в твоем возрасте поспать, только редко удавалось.

Мы с ним специально пораньше вышли, чтоб не торопиться и поразговаривать, и вдруг он остановился около высоких деревьев, задрал голову.

— Ты посмотри, Коля, чижики! На нашу улицу чижи прилетели!

Я раньше в городе никогда не обращал внимания на птиц. А если и смотрел, то думал, что все они или воробьи, или синицы, или вороны.

— Послушай, как они веселятся! — радовался Федор Матвеевич. — Самые дружные птички — это чижики. На старой моей улице я их никогда не видел, а к вам — прилетают.

Я посмотрел на птиц. Они прыгали по веткам и громко пели. И правда, песни у них были совсем не воробьиные.

— Чижика мы могли бы держать и дома, за ним просто ухаживать, — сказал Федор Матвеевич, когда мы пошли дальше.

— А давайте купим, — предложил я.

— Что ты, Коля, покупать я не буду. Это только канареек покупают, потому что они не водятся у нас в диком виде. А певчую птицу надо самому выбрать в лесу по песне, по характеру или по красоте. Хочешь, поедем в лес?

— Конечно, хочу! — сказал я.

— Давай съездим на воскресенье, если не будет мороза. Я знаю еловый лес, там в теплые зимы всегда живут чижики. А то я тебе сколько уж рассказывал, а так ни разу и не показал.

— И он у меня будет жить?

— Обязательно будет. А как он поет! Какой он веселый! Сам увидишь, — сказал Федор Матвеевич. — Только бы мама тебя отпустила.

Когда с человеком дружишь, встречаешь его каждый день. А уж раз-то в неделю — обязательно.

Сейчас мы со Светой поссорились, и я за месяц видел ее только два раза.

Мы шли по улице в разные стороны. Если бы она поздоровалась или бы сама ко мне подошла, я бы с ней сразу заговорил. Но она проходила, глядя в сторону, и я тоже на нее старался не смотреть.

И вдруг она к нам прибежала домой. Когда я открыл дверь и увидел ее, то удивился, даже не отошел от двери.

У нее было такое лицо, как будто она меня не видит и пришла совсем не ко мне.

— Федор Матвеевич дома? — спросила она.

Я опять удивился и ответил:

— Дома.

— Я к Федору Матвеевичу.

Федор Матвеевич в это время заряжал фотопленку в ванной.

— Света? — крикнул он оттуда. — Раздевайся, Светочка, давно я тебя не видел.

— Федор Матвеевич, у нас Барри заболел, — сказала Света.

Она пальто не снимала, только подошла к двери в ванную.

— Сейчас я выйду, — отозвался Федор Матвеевич.

— А чем заболел? — спросил я.

— Не знаю. Папа в Тюмени, а мама поехала на дачу, меня одну оставила.

— Нос у него горячий? — спросил Федор Матвеевич все еще из ванной.

— Очень горячий. И он не ест, лежит на подстилке и на улицу не хочет.

— Понимаешь, в птичьих болезнях я кое-что знаю, а собачьи — не очень. Сейчас я позвоню другу.

Федор Матвеевич вышел из ванной и сразу встал у телефона.

— Знаю, что они чумой болеют, а какие признаки у этой чумы — дело для меня темное. А может, он просто поел что-нибудь на улице.

— Он на улице никогда не ест, ему Светин отец запрещает. Это называется «отказ от корма», — сказал я.

— Ну конечно, он ведь — служебная собака, — поправился Федор Матвеевич.

— Может, «скорую помощь» вызвать, для животных? Папа оставлял телефон, только я не знаю, куда он делся.

— Сейчас все сделаем. Сначала позвоним другу — если он свободен, то можно не переживать. Он у меня тоже птичник, а сам работает ветеринарным доктором. Только бы застать его дома.

Федор Матвеевич набрал номер и сразу обрадовался:

— Застал!.. Игорь, — начал говорить он другу, — Игорек, у тебя мотоцикл на ходу?… Ну, слава богу. Игорек, подъедь ко мне. Пожалуйста, у нас тут у друзей заболела собака… Да нет, не у меня, откуда у меня собака, у друзей, я говорю. — Он послушал, что ему говорил товарищ. — Редкой породы, сенбернарыч… И девочка дома одна, плачет.

Я посмотрел на Свету — она и в самом деле собиралась плакать.

— Ну, спасибо. Сейчас мы тебя встретим… Едет, — сказал Федор Матвеевич и положил трубку, — минут через двадцать пять встретим.

Мы оделись, оставили маме записку, где мы, и вышли на улицу.

Мимо проезжали разные машины, но мотоцикл не показывался.

— Он с коляской, — сказал Федор Матвеевич, — его сразу узнаешь.

Потом из-за поворота вывернул мотоцикл, с огромной скоростью понесся к нам и около нас громко затормозил.

— Ну ты и носишься, смотреть страшно, — сказал Федор Матвеевич пожилому человеку в мотоциклетном шлеме.

— Сам просил торопиться, — ответил человек.

Он снял шлем, вынул из коляски чемоданчик и спросил, как настоящий врач:

— Где больной?

Мы пошли к Светкиному дому.

Света открывала дверь, а Барри молчал, хотя раньше всегда встречал своим зычным басом.

Доктор снял куртку, вытер лицо и руки большим носовым платком, прошел в комнату к Барри, нагнулся над ним, а тот лежал и равнодушно смотрел куда-то в сторону.

— Баричек, Барри, — заговорила Света.

Доктор осторожно протянул руку, погладил. Потом провел рукой против шерсти. Потом сказал Свете:

— Девочка, поднимите собаку, пусть он пройдется.

Света сказала:

— Стоять!

Барри приподнялся, а потом снова лег.

— Позовите его из кухни, а я посмотрю, как он ходит.

Света ушла в кухню и позвала Барри оттуда.

Барри медленно пошел к ней, не обращая на нас внимания.

Там он попил воды и вернулся назад.

— Чумка, — сказал доктор, — кожная форма. Сегодня ты его не чесала?

— Нет, — ответила Света.

— Если бы чесала, уже утром заметила бы. Видишь, какое воспаление на коже. — Он снова провел рукой против шерсти. — Главное, чтобы не перешла в нервную форму. Большие собаки плохо ее переносят, чаще приходится усыплять. — Он посмотрел на Барри из коридора. — А жаль будет, хороший пес. Играл с какой-нибудь собакой на днях?

— Играл в воскресенье, с уличной какой-то.

— Вот и заразился. Ни в коем случае с уличными собаками не играйте.

Доктор вынул из чемодана маленькую пластмассовую коробочку.

— Я выпишу рецепт. Будете делать уколы четыре раза в день, лекарства купите в обычной аптеке. Сейчас я сделаю первый укол, а вы учитесь. Где у вас можно прокипятить шприц?

Света достала большую миску, туда положили настоящий шприц, две иглы, и мы стали ждать, когда закипит вода.

Потом доктор вымыл руки, собрал шприц, достал ампулу с жидкостью, сломал у нее горлышко, набрал жидкость в шприц, иглой шприца проткнул дырку в металлической пробке маленькой бутылочки, где был на дне порошок, и перелил туда жидкость. Порошок растворился, доктор набрал все назад в шприц, сменил иглу и стал делать укол Барри так же, как делают людям. Протер ваткой, смоченной в спирте, место на коже у задней ноги, воткнул иглу.

Барри даже не зарычал.

— Уж больно ты волосатый, — говорил ему доктор, выдавливая всю жидкость из шприца под кожу Барри. — Ничего, у меня рука легкая… Я вам все это оборудование оставлю, только не разбейте. Дня три придется поколоть. В шесть утра, в двенадцать дня, в шесть вечера и в двенадцать ночи.

— В двенадцать дня как же мы сможем? — сказал Федор Матвеевич. — Сейчас конец месяца, меня с работы не отпустят. В другие часы — я могу.