Валерий Воскобойников - Утренние прогулки

— Завтра среда? — спросил доктор. — Ладно, у меня следующие три дня вечерний прием, уколю вашего пса сам. Жалко, уж очень славный пес.

Света нашла лишний ключ от квартиры и дала его доктору, потому что мама у нее днем завтра тоже работала и дома никого бы не было.

— Постарайтесь его кормить тем, что он любит. И поливитамины давайте, обязательно поливитамины! — сказал доктор, когда уходил.

— Спасибо тебе, Игорь. Видишь, без тебя бы загубили собаку.

— Рано еще говорить спасибо. Лишь бы не перешло в нервную форму. У таких собак она почти всегда кончается параличом. Ну, будем надеяться и лечить. И на улицу выводите на одну лишь минутку, не больше.

Доктор вышел из дома, и я видел в окно, как он пошел в своей куртке по улице в сторону мотоцикла.

— Теперь, Света, сходим за лекарством, а в шесть утра и вечером буду ходить к вам в гости. Уколы делать я умею, — сказал Федор Матвеевич.

И мы все пошли в аптеку.

Я проснулся рано утром и посмотрел на будильник.

«Неужели про укол забыли!» — испугался я и выскочил из своей комнаты.

В прихожей пальто Федора Матвеевича не было.

А на кухне висела записка:

«Коля, не волнуйся, я пошел сделать укол, а потом сразу съезжу, покормлю птичек. Ф. М.»

И я снова пошел досыпать.

А днем я встретил Андрея.

— Ну чего, опять со Светкой помирились? — сказал он.

— Мы и не ссорились.

— Как же не ссорились, я-то знаю. А вчера вместе с отчимом побежали к ней — я видел.

— С каким отчимом?

— Ну с этим, с Федором Матвеевичем.

— Он мне и не отчим.

— А кто же еще, конечно отчим.

Я хотел сказать, что он мне друг, но подумал, что после такого Андрей меня совсем засмеет. Скажет, что взрослых друзей не бывает.

А через два дня ровно в пять часов зазвонил телефон.

— Коля, ты? Это дядя Федя говорит, Федор Матвеевич. Слушай, милый, я сегодня приду поздно, конец месяца на работе, конвейер гоним, все задерживаются.

«А Барри как же?» — подумал я.

— Придется вам колоть или Светиной маме, ты меня извини, что так плохо получается.

Он еще спросил, сумею ли я. Я хотел сказать, что боюсь, но вдруг в телефоне послышался треск, потом короткие гудки, и ничего не стало слышно.

Я так разволновался, что выбежал на улицу без пальто. Потом все-таки вернулся, потому что солнце уже скрылось и дул ветер.

Света была дома одна. Барри лежал в комнате.

А я, когда волнуюсь, я почему-то улыбаюсь. Совсем не хочу улыбаться, наоборот, надо сказать о грустном, а у меня вдруг рот расширяется.

Света увидела, что я улыбаюсь, и тоже развеселилась.

Но тут я сказал:

— Федор Матвеевич сегодня не придет. Он сказал, чтобы мы делали без него.

— Без него? — удивилась Света. — Я боюсь.

— Так ведь укол-то надо делать!

— А вдруг шприц сломается, и иголка останется в Барри.

— Не останется, мы осторожно.

— Колоть, наоборот, надо быстро, — сказала Света. — Осторожно, но быстро — это мне Федор Матвеевич сказал… Подождем маму лучше?

Мы стали ждать ее маму. Было уже десять минут седьмого, а мама все не приходила.

— Что же делать! — повторяла Света. — Я боюсь сама.

— Давай я ему сделаю, — сказал я, хоть тоже боялся.

Мы разобрали шприц и стали его кипятить так, как показывал доктор.

Света сказала, что Барри стало лучше, у него уже аппетит появился.

У него и правда шерсть была сегодня не клочьями, не как тогда, и смотрел он здоровее.

— Зато ему теперь больно от уколов, потому что мы колем в одни и те же места.

Она достала из холодильника мясной фарш, насыпала туда витаминного порошка, а я собрал шприц, приготовил смесь для укола, и она была у меня уже в шприце. Я даже брызнул ею капельку, чтобы воздуха не было.

— Руки у тебя не дрожат? — спросила Света.

— Дрожат немного.

— У меня тоже трясутся. А надо, чтобы не дрожали. Может, маму подождем?

— А половина седьмого? Мы и так на полчаса опоздали.

— Ты постарайся, ладно? — сказала Света.

— Конечно постараюсь.

Она позвала Барри на кухню. Он стал есть из миски фарш с витаминами, а я в это время начал делать ему укол.

Он дернулся слегка, когда я воткнул ему иглу, но я, наверно, делал все не очень больно, потому что он терпел.

Только я вытащил иглу и смазал ему кожу, как вошла Светина мама.

— Уже одни успели? — удивилась она. — А я всю дорогу бежала. Мне как Федор Матвеевич позвонил, я так и заволновалась.

— Коля колол, а я — Барри отвлекала, — сказала Света. — Теперь еще в двенадцать ночи, и больше, наверно, не надо.

— Молодцы, какие вы у меня молодцы, — радовалась Светина мама, — я бы и не сумела, побоялась, а вы — сами справились.

Ссора получилась из-за меня.

Несколько дней мама уходила на работу утром и возвращалась домой поздно, потому что заменяла сразу двух учительниц. Одна учительница поехала на десять дней к своему сыну в другой город, а другая — заболела. И мама работала за них за двоих да еще за себя, то есть за троих.

А я занимался музыкой со своей учительницей, и она опять ругала меня за лень.

— Ведь ты не занимался вчера? — спросила она.

— Занимался, — сказал я, потому что и в самом деле занимался.

— Что ты меня обманываешь. Ведь ты помнишь, что говорил Рубинштейн: когда я не играю один день, я замечаю, что играю уже хуже. Если я не играл два дня — это замечают уже мои музыкальные критики. А если я не занимаюсь три дня, то вся публика говорит, что я стал играть плохо. Ты понимаешь, только ежедневные занятия.

— Я вчера занимался, — отвечал я.

— У меня взрослые занятые люди, студенты, стараются больше, чем ты. Ты совсем утерял выразительность! — снова ругала она.

А я не ленюсь. Хоть мне и не интересно, я все равно делаю все упражнения, разучиваю, что она задает. Только куда-то удовольствие от игры пропало. Я же не виноват, что делаю без удовольствия.

— Механический человек, робот, сыграл бы лучше, чем ты сейчас, — обижалась она. — Я учу тебя сколько времени. Меня многие упрашивают, приглашают, а мне некогда. И ведь были у тебя способности, были!

Она ругала меня, а я молча сидел около пианино, водил пальцем по клавишам и ждал, когда она кончит.

А потом она написала маме записку, вложила ее в конверт и заклеила.

— Отдашь маме.

Когда она уходила, пришел Федор Матвеевич.

Он посмотрел на ее лицо и спросил:

— Что-нибудь плохо?

— Мальчик расскажет вам сам, до свидания.

Мама вечером вернулась с работы усталая.

Федор Матвеевич уже два раза грел еду к ее приходу, но она сказала:

— И есть мне не хочется. В середине дня очень хотела, а сейчас — не тянет. Я просто так посижу на диване.

Она села, и тут ей попалось на глаза письмо учительницы.

— Это мне письмо? — удивилась она.

— Да, тебе, — сказал я.

Мама начала его читать, а потом отбросила:

— Ну что она пишет, что пишет! «Ленивая, бездушная игра, не могу расходовать время на такие занятия».

— Может быть, у Коли просто кончились способности? — сказал тихо Федор Матвеевич. — Я слышал, как он играет, будто над ним висит палка.

— Как это — кончились способности. Не бывает такого. Если они были, — значит, есть. Бывает, когда получается хуже, бывает — когда лучше, но чтобы весь год подряд одни жалобы! Неужели тебе действительно надоела музыка?! — спросила мама.

Я молчал.

— Отвечай, я тебя спрашиваю. Тебе надоели уроки? Или что-нибудь не так?

— Надоели, — сказал я.

— Может, ему стоит прекратить… хотя бы на время?

— Что значит — прекратить? Бросить сейчас учиться — это значит пустить по ветру три с половиной года. Будь у тебя свой сын… — сказала мама и замолчала.

— Если ты будешь так со мной говорить, я обижусь, — проговорил Федор Матвеевич.

А мне захотелось сразу куда-нибудь убежать, спрятаться, заткнуть уши. Потому что я не могу слышать, как ссорятся взрослые.

— Я ничего обидного не сказала. Будь у тебя свой сын, ты бы не предлагал ему бросить занятия, если он отучился три года.

— Если бы ему было неинтересно, я бы не стал его заставлять. У Коли к музыке сейчас душа не лежит, я же вижу. Он увлекается другими вещами, а к музыке — не лежит.

— Что ты видишь? Ну что ты можешь увидеть, если ты ничего в этом не смыслишь! — сказала громко мама.

И Федор Матвеевич даже вздрогнул, а потом тихо проговорил:

— Так я с тобой разговаривать не буду.

— Что, разве я сказала неправду? Что же ты обижаешься?

— Я лучше пойду пройдусь, — сказал Федор Матвеевич, — а ты за это время отдохнешь и успокоишься.

Он взял в прихожей пальто, не стал его надевать, а прямо с ним в руках вышел из квартиры.