Сергей Григорьев - Мальчий бунт

Шорин ответил неохотно:

— Это проект новой каретки к ткацкому станку.

— Любопытно! Что же будет делать эта машинка?

— Это автомат для смены челноков при обрыве утка, без останова.

Гаранин улыбнулся.

— Значит некоторых мальчиков «с костей долой». Так-так-так. Конечно, конечно. На фабрике только порча молодого поколенья происходит. В школу их для поднятия умственного уровня.

— Меня это мало занимает. Я знаю, что с этой кареткой миткаль пойдет чище, и станок при той же ширине с двухсот доведу до трехсот ударов.

— А хозяину и прибыль. Так-так-так. До свиданья. Полезное изобретение.

Проводив Гаранина, Шорин вернулся к гостям. Жена увидела, что он расстроен.

— Наверное что-нибудь нехорошее сказал?

— Зачем вы, Алексей Иванович, вводите в наше общество этого фискала, — сказал механик Горячев — ведь, все, что мы говорили, будет известно Тимофею Саввичу?

Шорин угрюмо усмехнулся:

— Это лучше: пусть слушает сам, чем через десятые руки. Еще присочинит… Он после своего отца наследовал и должность расчетного конторщика и более важную обязанность докладывать о настроении умов… на фабрике…

— Что же он вам сказал?

— Он говорит, что стачка будет. Седьмого. И начнется с моего корпуса.

— Ну, если Гаранин говорит, — верно: тоже талант в своем роде. А на кого он еще тут намекал?

— Да появился у нас ткач один новый: книголюб и большой забавник.

Видя, что хозяин огорчен, гости поднялись уходить.

Шайка разбойников работала последний день. Обошли чуть не все казармы и у Викулы, и у Саввы, заглянули даже в трактир на Песках, но там не до «шайки разбойников»: все столы заняты ткачами и у стойки, и меж столов, и на лестницах народ, и на улице народ — шумят, говорят, песни поют. На улицах шайке то и дело встречались ряженые — подбежит и хрюкнет страшная свиная рожа или гавкнет чорт с рогами, или медведь заревет…

У атамана шайки — Шпрынки в кармане гремят медяки и серебро — давали, где гривенник, где пяточок, а то и семишник на всю шайку. Посчитали: рубль семь гривен…

— Что же, будем по рукам делить или в трактир пойдем чай пить, машину слушать? — спросил атаман под конец.

— Баранков надо купить, — посоветовал Приклей.

— Мало тебе пряников надавали.

— А как же в музей-то ты обещал — уж обещал, так пойдем, — упрашивала Танюша — уж мне хоть бы одним глазком взглянуть на Елену Прекрасную…

— Ну, что ж, ребята, в музей, так в музей!.. Вали.

Шайка разбойников двинулась к вокзалу. На площади у вокзала построен крытый парусиной балаган и расклеены кругом афиши:

— «Новость! Новость! Новость! Орехово-Зуево. С дозволения начальства в первый раз в здешнем городе. Только с 1-го января по 6-е января 1885 года Всемирный музей заграничных восковых фигур. Дышат, двигаются, шевелятся, смотрят — только не говорят. Чудо техники. Адская машина, которой был взорван в Америке пароход. Боа-констриктор из бразильских лесов — живая змея — длиною десять сажен, проглатывает живую козу. И множество других новинок и изобретений. Вход в музей 30 коп. — дети платят половину. Спешите убедиться. С почтением к посетителям музея. — Дирекция: мадам Жаннет».

У входа в музей, украшенного стеклярусною бахромой и кумачом, сидит за кассой мадам Жаннет в шляпке с красным пером. Шпрынка поднялся к ней по ступеням и спросил:

— А гуртом, сколько возьмете?

Мадам Жаннет подняла брови и переспросила:

— Что есть гуртом? Не понимайт.

— Вот гляди — всех, — Шпрынка указал рукой на свою шайку, — можно за полтинник?

— Нет. Каждый платиль пятиалтын.

— Ну, тогда прощайте…

И Шпрынка повернулся итти. Остановился:

— Ну, двугривенный накину… Хочешь?

Шпрынка уплатил за вход, и шайка посыпала в музей, чрез его нарядною завесу. Ревет орган. Неживой клоун вертит головой направо и налево и бьет в турецкий барабан. В стеклянном ящике лежит в вышитом золотом по белому платье Елена Прекрасная, склонившись на подушку; глаза ее закрыты, а грудь высоко вздымается дыханием, лицо румяно. На высоком кресле сидит великий инквизитор Торквемада в белой рясе с красным крестом на груди, он грозно взглядывает, качает головой и закрывает глаза. Танюшка пятится: «Я его боюсь». — «Ну, закрой глаза — мы тебя мимо проведем». Танюшка крепко зажмурила глаза, и ее провели, как слепую, мимо Торквемады. Обошли весь музей. Вот и адская машина, с колесиками, пружинками, тикает маятником. «Вдруг, да ахнет?» Наконец, стеклянный ящик — со змеей… Служитель музея сонный и серый, вынимает вялую змею из ящика и вешает себе на шею; змея ползет и вьется вокруг шеи, от змеи пахнет, как от белья на чердаке: Шпрынка ткнул змею пальцем в живот — холодная.

— Руками не трогать!

— А десяти сажен в ней, пожалуй, не будет?

— Ровно десять! Сколько раз мерили, — уверяет служитель, укладывая скучную змею в ящик…

— Постой-ка! — останавливает служителя змеи Шпрынка, — а покажи, как она козу ест…

— Приводи козу — тогда покажу…

— Это обман. Как же в афишке сказано: козу ест? Обман! Деньги назад!..

— Деньги назад! — вопит шайка, окружая мадам Жаннет…

— Позовить городовой — это безобразий! — говорит мадам Жаннет служителю змеи, тряся пером на шляпе.

Служитель, пробудясь от скуки, с большой охотой пускается за полицейским. Шайка разбойников бежит.

Вечером в крещенский сочельник, когда машина стала, убрали и вычистили станки, Шпрынка побежал не домой, а по Никольской улице в казарму номер первый, к Мордану: надо было решить купаться завтра в «Ердани» или нет. Сам Шпрынка держался на этот предмет мнения, что придется купаться. Дело в том, что от матери за шайку разбойников проходу нет — рядиться в святки, по ейному, беса тешить.

— Да, ведь, рож не надевали?

— Всё равно, в кустюмах были?

— Да. А у Танюшки на голове космы были черные сделаны, так ей тоже купаться?

— Выдумал — она, поди, девчонка.

— А им не грех?

— Стало-быть, не грех — на то они и девчонки, чтобы рядиться.

— Чудно! И до звезды есть не давала нынче. Мороз ядреный, уж если купаться — всем за одно. Всей шайкой в Ердань бултых!

Около Викулы Морозова прядильной Шпрынку кто-то окликнул:

— Эй, Ванюшка! — стой. А я тебя ищу. Куда бежишь?

— По своим делам, дядя Щербаков.

— Погоди. У меня до тебя тоже дело.

— Ну?

— Про седьмое, — тихо сказал Щербаков, — знаешь?

— Как же, я на полатях в камере лежал, когда вы с папанькой говорили. Все слыхал. Только он не согласен бунт делать, ему мамка не велит.

— Не бунт, а стачку.

— Всё едино.

— Нет. Ты слушай: бунт — когда бьют. Стачка — не давать хозяину потачки. Бунтовать дело мужицкое, а мы — народ рабочий: скажем «баста» — хозяину что ни час убытку рублей полтораста. Дело простое: бей Морозова простоем. Недельку фабрика простоит — старый черт закряхтит. Потолок бы нас в ступе — ан, придется итти на уступки. Не штрафуй зря — а по делу смотря. Согласны задать хозяину потасовку — делай забастовку. Понял разницу?

— Да что к, мы-то согласны. Вся мальчья артель.

— Мало согласны. Эдак и пильщик соглашался кашу есть. А ты сначала распили бревен шесть. Мне адъютанты нужны…

— Кто же это будет адъютант?

— Ты Жакардову машину знаешь?

— Ну, да.

— Вот там есть такие пружинки — попрыгунчики в игольной доске, чтобы узор выходил — они все время прыгают.

— Это животики — знаю.

— Ну вот мне тоже такие животик и нужны, чтобы прыгали, куда надо. Товар мы ткать сбираемся солидный — рапорт большой. У нас всё, как на кардной ленте, пробито, что куда — одна беда толкового народу мало. Ты мне подбери из мальчьей артели пяток-десяток духовых — в адъютанты.

— Животики?

— Да.

— Ладно.

— Завтра приводи после обедни.

— Приведу. Народ у меня ровный. До свиданья.

Шпрынка побежал к Мордану рысцой. В коридор вызвал:

— Дело есть. Важнец.

— Какое?

— Шел я к тебе насчет Ердани — чтобы всей шайкой купаться… Мать пилит, что чорта тешили.

— Что ж — выкупаемся. Хотя мороз-то ой-ой — да и ночь ясная будет.

— Не придется купаться. Догнал меня студент. Советовался со мной. Ему животики, говорит, нужны.

— Чего это?

Шпрынка заговорил шопотом:

— Бунт-то. Седьмого окончательно. Мать моя! Ну так — туда сюда — ему народ нужен. С пяток духовых. Я к тебе затем и шел.

— Ну что ж.

— Я, да ты. Ну еще: Батан, Приклей, Вальян…

— Да и будет.

— Я Приклею скажу, а ты к Батану с Вальяном сбегай в мальчью казарму. Чтобы завтра после обеден к пирогам. У Щербакова-то завтра престол в деревне. У Петра Анисимыча.