Евгения Яхнина - Кри-Кри

В «освобожденном» Париже было опять введено осадное положение. На этот раз генералы Винуа, Дуэ, Галифе и Сиссей проявили больше решительности, чем два месяца назад, когда надо было мобилизовать все силы против осаждавших Париж прусских войск.

В эти дни улицы Парижа выглядели по-разному.

Рабочие кварталы еще носили следы последних отчаянных боев: на тротуарах и посреди улиц валялись груды оружия и патронташей; здесь же можно было найти сброшенный кем-то наспех мундир федерата, клочья красной материи — обрывки знамени или шарфа, продырявленное кепи, снятые с мертвых ног годильоты.

И все же чьи-то руки возлагали каждый день букеты свежих цветов на общую братскую могилу на кладбище Пер-Лашез, где были похоронены коммунары, убитые здесь в бою 27 мая. Жандармы выходили из себя: несмотря на неусыпную слежку, они не могли обнаружить тех, кто украшал могилы цветами.

По-иному выглядели центральные кварталы. В окнах развевались трехцветные флаги и знамена. Нарядная публика этих районов демонстративно прогуливалась с национальными розетками на платьях и в петлицах пиджаков.

Дома богачей, занятые в дни Коммуны под школы, спешно «очищались». В них натирали полы, открывали окна, уничтожая все следы «красной заразы».

Церкви, ставшие клубами, снова возвращались в первоначальное состояние. А кюре, которые еще недавно разгуливали в штатском, теперь вновь нарядились в черные шелковые сутаны с крестами на груди.

Не будь Луи Декаруз так погружен в свои мысли, он заметил бы дружеские, сочувствующие взгляды, которые бросали на него в рабочих кварталах.

Но Луи Декаруз торопился подвести последний итог своей жизни.

Если бы ему пришлось начинать сначала, он повторил бы свой путь. Но были и ошибки в его жизни. Да, тяжкие ошибки. Одной из них была беспечность, другой — жалость. На заседаниях Ратуши он настаивал на том, что не надо начинать наступление на Версаль, он проповедовал жалость к врагам, он голосовал за неприкосновенность сокровищ Национального банка.

И вот результаты! Полная сил, цветущая Коммуна — прекрасный островок социализма — задушена, раздавлена, залита кровью. Враг победил, и он безжалостен… Да, прав был Бантар, с которым он так часто и горячо спорил.

— Посмотрите только на этого старикашку, он еле волочит ноги! — услышал Луи пронзительный женский голос.

В упор на Луи смотрела в лорнет пожилая, нарядно одетая дама. Вместе с другими такими же нарядными женщинами она стояла на тротуаре, бесцеремонно разглядывая пленных.

— Их, наверно, ведут прямо на казнь. Пойдем скорей, мы как раз успеем. Послушаем, как эти канальи будут молить о пощаде.

— Ты не дождешься этого, старая ведьма! — вскипел Луи.

— Он еще смеет разговаривать!

Дама, казалось, была готова испепелить старика своим взглядом. Вне себя от бешенства, она швырнула в него лорнетом, но не добросила, и разбитый лорнет хрустнул под ногами Луи. Тогда, не зная, что еще придумать, она приблизилась к Луи и размахнулась, чтобы ударить его по лицу. Но и эта попытка оскорбить старого коммунара не удалась. Со сверкающими от возмущения глазами он бесстрашно шагнул навстречу женщине. В то же время дружной стеной на нее надвинулись пленные, весь тот ряд, в котором шел Луи. Руки их были связаны, но они еще могли двигать ногами.

— Не думай, что можешь безнаказанно издеваться, чертовка! Твой час придет, и скоро. За нас отомстят наши дети скорее, чем ты думаешь!

Стиснутая федератами, под градом их насмешек дама, напуганная до смерти, поспешила скрыться в первом же подъезде.

Стиснутая федератами, под градом их насмешек дама, напуганная до смерти, поспешила скрыться в первом же подъезде.

Луи благодарно посмотрел на своих товарищей по плену. Сколько их было здесь, молодых, сильных, прекрасных!

— Я мог бы донести тебя, Декаруз, — ласково сказал один из молодых, глядя, как Луи с трудом передвигает распухшие ноги, — но эти мерзавцы связали мне руки. Они понимают, что я пустил бы их в ход первым делом для того, чтобы разукрасить рожи наших конвоиров.

— Спасибо, друг, я дойду и сам. Уже недалеко, — бодро сказал старик.

В самом деле, их страшный путь подходил к концу.

Когда они проходили мимо Пантеона[45], их остановил проезжавший мимо кровавый генерал Сиссей.

Он приказал подвести Луи к порталу.

— На твоей совести, старый бунтовщик, много преступлений против общества. Я даю тебе возможность перед смертью попросить у него прощения. Ты будешь расстрелян на ступенях Пантеона на коленях.

— Я ненавижу это общество, я никогда не стану перед ним на колени! — гордо сказал Луи.

— Ты будешь расстрелян не иначе, как на коленях!

Луи, ничего не отвечая генералу, выставил грудь вперед и обратился к солдатам:

— Стреляйте!

Генерал продолжал издеваться:

— Я знаю, вы устраиваете сцены для того, чтобы потом рассказывали, как вы умирали.

— В интересах своего дела я волен поступать, как мне нравится, — отвечал Луи.

— Становись на колени!

— Я не стану на колени!

По команде Сиссея два солдата навалились на Луи и насильно пригнули его к каменным ступеням.

Боясь, как бы солдаты не дрогнули перед мужеством этого старика, Сиссей распорядился:

— Кончайте с ним скорее!

Раздался залп…

— Да здравствует человечество! — крикнул Лун, падая замертво.

Какой-то прохожий остановился, взглянул на распростертого на земле Луи и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Этот человек сказал: «Да здравствует человечество!» Значит, свобода других народов ему была так же дорога, как свобода Франции…

— Да здравствует человечество!

Через десять дней кафе тетушки Дидье «Веселый сверчок» было ярко освещено и иллюминовано.

Но, хотя кафе и переливалось цветными огнями и из окон неслись веселые звуки музыки, тетушке Дидье все казалось мало: ей хотелось еще и еще раз доказать свою преданность новому правительству.

Молва о раненых федератах, скрывавшихся в ее кафе, прекратилась так же внезапно, как и возникла. И тетушка Дидье могла считать себя в полной безопасности. Но по свойственной ей болтливости и неугомонности она все еще продолжала доказывать неизвестно кому, что она, бедная вдова, — самая благонадежная особа в квартале.

Всюду, где только была возможность, она навесила бумажные трехцветные флажки. На видном месте она водворила огромный портрет Тьера. На нем безобразный карлик был изображен бравым и мужественным героем.

На безукоризненно белый накрахмаленный фартук — эмблему хозяйственности и процветания своего кафе — тетушка Дидье нацепила огромную трехцветную розетку.

И все-таки ей казалось, что можно сделать что-то еще, о чем она не догадалась, а другие, может быть, уже сделали.

В это яркое, солнечное утро конца мая, когда в Париже, залитом кровью, благоухание распустившихся деревьев безуспешно боролось с ужасным запахом тления, Кри-Кри казался особенно подавленным и угрюмым.

Рана его зажила и почти не беспокоила.

Веселый и жизнерадостный по натуре, он сегодня, как назло, не мог справиться с собой. Массовые убийства последних дней, все то, что приходилось каждый день видеть, с еще большей яркостью вызывало в его памяти недолгие счастливые дни Коммуны, когда каждый чувствовал себя свободным гражданином.

Ловкий и умелый, Кри-Кри сегодня разбил уже два стакана.

— Я тебя не узнаю, Кри-Кри, — ворчала тетушка Дидье. — Ты ходишь, как осенняя муха, вот-вот свалишься. Не слушаешь, что я говорю, бьешь посуду. Я начну записывать убытки на твой счет. Может быть, это поможет.

— Записывайте, если вам угодно, — дерзко отозвался Кри-Кри.

Тетушка Дидье хотела ответить достойным образом на дерзкую выходку мальчика, но робкий стук в дверь отвлек ее внимание.

— Кто там еще? — в сердцах сказала она. — Кого это принесло? Ступай, Кри-Кри, открой двери.

Кри-Кри неохотно пошел к дверям; с тем большей радостью он увидел Мари.

— Мари! Как хорошо, что это ты! Здравствуй!

Робко ступая, Мари подошла к хозяйке.

— Здравствуйте, мадам Дидье! Вы передавали через маму, чтобы я пришла?

— Да, да. Сегодня ты можешь хорошо заработать. Приходи в «Сверчок» с большой корзиной цветов. Ручаюсь, что все распродашь. Наконец начинается нормальная парижская жизнь. Однако скоро и открывать пора. Мари, у тебя хороший вкус. Взгляни, какую гирлянду я приготовила. Жаль, что ты пришла поздно, ты бы мне помогла, — я знаю, у тебя золотые руки. Вот посмотри!

Зайдя за прилавок, тетушка Дидье вытащила гирлянду из живых цветов, посредине которой красовалась надпись: