Григорий Медынский - Повесть о юности

Первая половина вопросов сразу отпала: значит, дознались! Теперь нужно было срочно определять тактику. И как только Полина Антоновна вышла, Вася Трошкин вскочил на парту и возбужденно крикнул:

— Не труха́й, ребята! Займем круговую оборону, и ничего они с нами не сделают. Мы здесь новенькие, нас никто не знает, а тут, кстати, звонок: все побежали, и мы побежали! Всё! Главное — держись крепче! Будем выдерживать волю!

В этом выступлении не все казалось ребятам убедительным, но оно вносило ясность и определяло линию поведения, когда никакой другой линии выбрать уже было нельзя.

После уроков Полина Антоновна пришла в класс с мячом. Впрочем, сейчас мяч уже никого не интересовал. Все смотрели на ее лицо, силясь хоть что-нибудь прочитать на нем.

Но на лице Полины Антоновны не было ни гнева, ни раздражения — никакого намека на будущее решение судеб. Борису даже показалось, что она посмотрела на ребят со скрытой усмешкой.

— Ну, игроки!..

Теперь она уже усмехалась, вглядываясь в лица, как будто бы огорченная, хотя внутренне и довольная, что ее знакомство с классом начинается именно так.

— Играть беретесь, а играть не умеете!

Ребята недоуменно молчали, не зная, что сказать и как понять ее невеселую усмешку и эти, совсем не сердитые, глаза. Полина Антоновна положила на стол перед собой мяч и еще раз осмотрела притихший, ожидающий самой свирепой кары класс.

«Как воробышки!» — подумала она про себя, вспомнив почему-то вдруг детство и свою детскую жалость к маленьким сереньким птичкам, так же вот жмущимся друг к другу лютый мороз.

У нее высокая, даже как бы величественная прическа, открывающая тоже высокий и выпуклый лоб, из-под которого смотрят умные, не по возрасту живые глаза. Их взгляд смел, определенен, и ребятам кажется, что она ни в чем не сомневается и все знает.

А Полина Антоновна ровно ничего не знала и была полна сомнений до самого последнего момента. Бесчисленное количество вариантов своего поведения перебирала мысленно она за это короткое, переполненное делами время и наметила было совсем другую линию поведения. Но то возмущение, с которым Владимир Семенович рассказал ей о своем первом уроке и о столкновении с Борисом, настроило ее на более мягкий лад.

— Ну, не поздравляю вас, уважаемая! — сказал Владимир Семенович, держа перед собою снятое пенсне.

— Восьмой «В»? — вмешалась Варвара Павловна, учительница географии. — Вы бы видели, как они бежали после большой перемены! Как дикие мустанги!

Очевидно, именно поэтому в самую последнюю минуту, когда Полина Антоновна уже входила в класс, неожиданно родилась у нее и невеселая усмешка и грустная нотка в голосе.

— Видите, как неудачно начинается наша с вами жизнь, мальчики! — с сожалением сказала Полина Антоновна.

Она помолчала, посмотрела на ребят — посмотрела тоже с грустью, с сожалением — и продолжала:

— Не успели войти в школу, как уже стали знаменитостями. Пройдите сейчас по всем классам, по всем коридорам и этажам — о ком говорят? О вас, о восьмом «В». И как говорят? Вот собрались ребятки-то! И откуда они пришли, где воспитывались? Так о вас говорят! Кто-то один набедокурил, а говорят — восьмой «В». С первого же дня получили марку. «Хулиганы»-— вот как про вас говорят. Я-то еще в этом не уверена. По-моему, так еще рано говорить… Но получилось у нас все-таки нехорошо.

Лучше бы она бранилась! Лучше бы она кричала, говорила бы острые, колючие слова, которые били бы, ранили, пробуждая стремление защищаться, дать отпор. Тогда можно было бы обидеться, раздуть эту обиду и заслонить ею упреки, на которые трудно ответить по существу.

Но обижаться было не на что. Полина Антоновна говорила тихо и очень искренне, точно сама переживала происшедшую неприятность и точно ей и в самом деле тяжело было слышать то, что говорят о восьмом «В».

Она выдерживает рассчитанную паузу и вдруг меняет тон. В ее голосе исчезает грусть, сожаление и возникает новая, звенящая, чем-то тревожащая нотка.

— Посмотрим шире! — Полина Антоновна обводит класс внимательным взглядом. — А что говорит та женщина, у которой вы разбили стекло? Она уже не о вас — она о школе говорит. «Кого воспитывает ваша школа? Хулиганов воспитывает!» — кричит она директору. Это я сама слышала, своими ушами. А директор извиняется, за вас извиняется. Кто-то разбил стекло, а директор должен переносить неприятности. И правильно — перед женщиной виновата школа. Пойдем дальше! Женщина эта поедет к себе на завод, на место своей работы, и будет поносить нашу школу. Все узнают о ней, о нас, о нашем поступке. Вот как получилось, мальчики! Очень нескладно вышло! Очень нескладно!

Ну кто с этим спорит? Конечно, нескладно! И разве сами ребята этого не понимают? Да кто же хотел бить окна? Никто не хотел, а если так получилось, то получилось нечаянно. А раз нечаянно, значит виноватых нет!

Тут открывается еще одна неожиданная щелочка, в которую можно попробовать нырнуть и улизнуть от прямого ответа.

— А может быть, это не мы! — негромко проговорил вдруг Эдуард Сухоручко и чуть-чуть, одним глазом, подмигнул Борису: «Поддержи!»

— Ах, вот как! — встрепенулась Полина Антоновна и, сделав вид, что не заметила, кто бросил эту реплику, обвела класс вопросительным взглядом. — Может быть, это действительно ошибка, недоразумение?.. Давайте так и скажем!.. Так как же? Вы или не вы?

Ученики молчали, и Полина Антоновна была рада, что этот лживый голос ни в кем не получил поддержки.

— Так вот, мальчики! Чтобы пройти тысячу километров, нужно сделать первый шаг. Вот и давайте договоримся с самого начала, как мы будем жить! — решительно сказала она. — Прежде всего не должно быть вот этого: может — мы, может — не мы. Это хуже всего! Что это за заячьи ходы? Будем честными! Каждый из нас может ошибиться, может сделать любую глупость, но вилять… — она взглянула на Сухоручко и, заметив, как он быстро спрятался за сидящего впереди Диму Томызина, еще сильнее подчеркнула: — вилять, прятаться, как мелкая душонка, за спины других мы не будем… Ну, как, по-вашему, разве это по-товарищески?

Полина Антоновна смотрит на класс и особенно внимательно, как Борису кажется, на него. Ребята молчат. Но их молчание не смущает ее, она ставит новые цепляющие душу вопросы. Она говорит о путях жизни, о двух путях, которые открываются перед человеком в самом начале ее, — путь честности, прямоты и путь лжи и лицемерия.

— Вот и смотрите! Не о мяче сейчас разговор — чей он и кто разбил окно. Вот он! — Полина Антоновна берет мяч и кладет его на подоконник. — Потом можете взять. Будем говорить о большом: кем быть? Есть такая поговорка: поступок рождает привычку, привычка — характер, характер рождает судьбу. Вот и смотрите! Сами выбирайте и сами решайте. Вам жить! Вы — будущие люди!

— Видал миндал? — Сухоручко толкает Бориса локтем.

Но Борис молчит, — он не слышит этой реплики, захваченный поворотом дела.

— Да! — убежденно, как бы отвечая Сухоручко, продолжает Полина Антоновна. — Как из зерна вырастает дерево, так из маленького растет большое. В каждом вашем поступке сейчас проступают те черты, которые определятся в будущем. А кем вы будете в будущем? Вы будете жить в коммунизме. Вот и смотрите! Не знаю, как по-вашему, а по-моему — нужно быть достойными такого будущего!

Полина Антоновна снова смотрит на класс, замечает смущенное, смятенное лицо Вали Баталина, видит лица других, тоже возбужденные, взволнованные, и по мгновенному наитию принимает решение не добиваться больше ничего, оставить ребят в их смятения.

— Ну, подумайте! — говорит она в заключение. — Сами подумайте!

Сколько раз в прежней школе ребята били стекла, и сколько раз их ругали за это, грозили исключением. И сколько раз Борис так ловко выходил из этих сложных положений, что все его товарищи потом со смеху катались.

И вот теперь тот же Борис растерянно стоит, выйдя из школы, окруженный толпой ребят. Свой злополучный мяч он так и не взял — оставил лежать в классе на окне, куда положила его Полина Антоновна.

Вокруг Бориса — весь класс. Здесь, перед школой, само собой открылось второе собрание, в том же составе и с той же самой повесткой дня, что и в классе. Всех заинтриговало это дело и его неожиданный оборот: ждали «разноса», угроз, устрашающих интонаций в голосе, а вместо этого — «подумайте».

Сухоручко поворачивает голову направо, поворачивает голову налево, прислушиваясь к тому, что говорят кругом, и хитро улыбается, всем своим видом показывая, что он лучше других понимает все эти приемы и уловки Полины Антоновны: как она «подъезжает», как «опутывает» и «ловит дураков».

— Это ж ясней ясного, — и в голосе его звучит самая неопровержимая уверенность. — О чести класса заговорила. Подумаешь! Видали мы эти педагогические штучки!.. О коммунизме. При чем тут коммунизм? Самый обычный педагогический прием для детей младшего возраста. Все для того, чтобы мы сами себя выдали!