Валентина Осеева - Васек Трубачев и его товарищи (книга 2)

— Семья у него на хуторе. Жена с сынишкой еще раньше к своей матери ушла, в Горлинку, а мать его была здесь, но вчера я ее тоже туда отправил.

Николай Михайлович кивнул головой и сморщил лоб:

— А эта, другая женщина…

— Макитрючка? — подсказал ему Мирон Дмитриевич. — Эта у меня. Разведчица. Во всех операциях участвует. Боевая!

В палатку вошел Степан Ильич и грузно опустился на табуретку:

— Там Бурцев ждет не дождется.

— Да, Митя Бурцев! Вы мне что-то хотели о нем рассказать?

Степан Ильич, сжав свои большие ладони, придвинулся к столу:

— Тут, Николай Михайлович, такая история с московскими пионерами…

Мирон Дмитриевич затушил в пальцах горячий окурок и подсел поближе:

— Да-да, это дело спешное!

Николай Михайлович внимательно выслушал короткую историю Трубачева и его товарищей. Резкая складка легла на его лоб.

— Почему не вывезли своевременно? — отрывисто спросил он.

Степан Ильич начал объяснять.

— Позвольте… Трубачев? Что-то я слышал о нем от Ивана Матвеича. — Николай Михайлович провел рукой по волосам, нахмурился. — Это не тот рыженький мальчик, который кричал иволгой на пасеке, то есть сторожил нас? — спросил он вдруг с веселой усмешкой.

— Он, он! — обрадовался Степан Ильич.

— Вспоминаю. Я его однажды встретил в селе.

Перед глазами Николая Михайловича встали длинная улица, плетень и вспыхнувший до ушей мальчик, уступающий ему дорогу…

— Ну что ж! Надо немедленно что-то предпринять. Где Бурцев? Попросите его сюда!

Степан Ильич заторопился к выходу. Николай Михайлович повернулся к Мирону Дмитриевичу:

— В Макаровке остались девочки. Где они там живут? Кто о них заботится?

— Они живут у моей жинки, как родные. Там и мои ребята, конечно.

— А-а, у Ульяны Леонтьевны? — Николай Михайлович покачал головой. — Вашу семью нужно перевести в другое село.

Мирон Дмитриевич постучал по столу пальцами, нахмурился:

— Куда я их переведу?

— Это мы сейчас решим. — Николай Михайлович снова заглянул в свою записную книжку. — Переведите в Семеновку. Там наши люди. Село стоит в стороне. Фашистов там нет, да и вряд ли они туда заявятся.

Мирон Дмитриевич развел руками.

— Сделайте это немедленно! Я приказываю… — сухо повторил Николай Михайлович. — Оставлять их в Макаровке нельзя, да и не к чему — это опасно.

В палатку вошел Степан Ильич. За ним протиснулся Митя.

— Бурцев, — сказал Мирон Дмитриевич.

Митя вытянулся, козырнул.

— Есть Бурцев!

Степан Ильич ободряюще кивнул ему головой. Коноплянко поднял глаза и снова опустил их.

— Ну вот. Я все слышал, Бурцев, — сказал Николай Михайлович. — Мы с Мироном Дмитричем договорились. Командируем тебя на поиски твоих пионеров. Возьми верного человека и отправляйся. Доставишь их в отряд, а там мы постараемся их переправить через фронт. Понял?

— Спасибо, — дрогнувшим голосом сказал Митя. — Можно идти?

— Подожди. А с девочками как решим?

— В Макаровке только две девочки, я заберу их…

Николай Михайлович посмотрел на измученное лицо Мити, на мальчишескую шею, выступающую из выцветшей гимнастерки, и улыбнулся:

— Ну, тебе виднее. Бери их всех. Мирон Дмитрия как-нибудь переправит. Ступай.

Митя вышел.

— Золотой хлопец! Нужный в отряде человек, — сказал Мирон Дмитриевич.

Николай Михайлович поглядел на ссутулившегося в углу Коноплянко.

— Товарищ, Коноплянко! — мягко окликнул он. — Мы хотим дать вам ответственное задание.

Коноплянко вскочил. На щеках его вспыхнули красные пятна.

— Я прошу послать меня в самое жаркое дело! — Голубые запавшие глаза его заблестели.

Николай Михайлович молча указал на табуретку:

— Сядьте, Коноплянко! Нам всем тяжело терять наших товарищей… Я понимаю вас…

Он положил руку на тонкие вздрагивающие пальцы Коноплянко. Степан Ильич отошел в сторону. Мирон Дмитриевич старательно собирал в кучку рассыпанный на столе табак.

— Вы поедете на Большую землю, — продолжал Николай Михайлович. — Мы дадим вам ответственное задание, о котором я с вами поговорю особо. Вы захватите с собой вот эту бумагу. Она представляет значительный интерес для нашего командования.

Николай Михайлович вынул из портфеля сложенный пополам лист и не спеша развернул его.

Коноплянко бросились в глаза немецкие слова и даты, написанные неровным, детским почерком. В углу разлилась жирная клякса, наспех подчищенная ногтем.

— За эту бумагу наш товарищ заплатил своей жизнью, Сева Малютин, школьник, который оказал нам эту неоценимую услугу, бродит где-то в лесу. Помните это, Коноплянко! — Секретарь райкома строго посмотрел в голубые глаза Коноплянко и протянул ему руку: — Приготовьтесь к отъезду. О деталях поговорим особо… А теперь, Мирон Дмитрич, пойдемте побеседуем с вашими людьми.

Он вышел. Коноплянко молча и благодарно смотрел ему вслед.

Через час по лесной дороге, потряхивая грибной корзинкой, шел Яков Пряник. Впереди Якова почти бежал Митя, одетый в длинное пальто с поднятым воротником и в щегольской кепке.

— Не то кулак, не то барин, — оглядывая его, смеялся Яков.

Поиски решили начать с пасеки.

— Я уже был там! — взволнованно говорил Митя. — Баба Ивга сказала, что они пошли на пасеку, но на этом все следы и кончаются.

— Где кончаются, там и начинаются. Значит, на пасеке и искать надо, — спокойно отвечал Пряник. — А главное, не спеши. Тише едешь — дальше будешь. Человек не иголка, а ребята и вовсе. Найдем!

Солнце стояло высоко. Прошло уже два часа с тех пор, как ребята вышли с мельницы. Шли медленно, аккуратно выкладывая на пути дорожные знаки. "Иди прямо!" — указывали стрелы.

Около шоссе долго сидели в канаве, пережидая, пока проедет немецкий обоз. Бобик рвался из рук и рычал, шерсть на нем стояла дыбом.

Снова выложили знак из камней "Иди прямо!" — и перешли шоссе.

Начался лес. Укрытые густой зеленью деревьев, ребята вздохнули свободней. Васек оглядел своих товарищей. Курточки у них были пыльные и измятые, щеки серые. События прошлой ночи вселили в них страх и неуверенность. Они шли кучкой, пугливо оглядываясь по сторонам. На Севу было больно глядеть. Он еле тащился, тяжело дыша и прижимая к сердцу тоненькую руку.

Васек испугался:

— Сева, ты что? Заболел?

Сева поднял на него страдающие глаза и улыбнулся:

— Не-ет… Ни-чего…

— Что — ничего? Плохо ему! Я давно вижу, — расстроенным голосом сказал Саша.

— Он еще на мельнице заболел, — вздохнул Одинцов. — У него сердце бьется, наверно.

— Малютин, у тебя сердце, да?

Ребята окружили товарища, по очереди прикладывали ухо к худенькой груди Севы.

— Ой, как бьется!

— Прямо как молотом стучит!

— Сева, давай мы понесем тебя!

— Нам это ничего не стоит!

— Честное слово. Севка!

— Нам это даже практика!

Ребята гладили Севу по спине. Саша грел его холодные руки и просил:

— Мы понесем тебя, а? Согласись, Сева!

— Да нет, что вы… Я сам пойду. Это ничего, пройдет, — улыбался Сева.

— Да ведь трудно тебе идти! — беспокоились ребята.

Один Генка не принимал ни в чем участия. Пустыми глазами смотрел он вокруг, молча шел вперед, молча ждал, когда ребята выкладывали дорожные знаки. Петька озабоченно поглядывал на Генку и толкал Мазина.

— Иди ты еще! Горе у человека — и все! — огрызался Мазин.

Голод невыносимо мучил Мазина. В пустом желудке урчало, живот втянуло под ребра, во рту набегала слюна. Мазин тихонько ощупывал в кармане сухую, заплесневелую горбушку, найденную на мельнице, ковырял ее ногтем, но не осмеливался взять хоть крошку из драгоценного запаса.

"Не мне одному есть хочется", — оглядываясь на товарищей, думал Мазин.

Никто не жаловался, но по лицам, вытянутым и печальным, было видно, что ребята уже давно голодны.

Тоненький Коля Одинцов потуже затянул свой пояс; у Саши вытянулось лицо, и круглые глаза стали большими и грустными; Петька поминутно совался в кусты, искал в траве щавель и заячий лук. Генка молчал — никто не знал, сыт он или голоден. Бобик, свесив язык, уныло плелся за ребятами.

Васек не сдавался. Охваченный тревогой за себя и своих товарищей, он бодро шел вперед, стараясь подавить подступающую к горлу тошноту.

— Куда мы идем? Надо бы посоветоваться, — говорил Ваську Одинцов.

— Надо раньше уйти подальше в лес, сделать там привал… — отвечал Васек. — Ты знаешь эти места? — спрашивал он Генку.

Генка, не разжимая губ, кивал головой.

— А тут партизаны есть?

— Может, и есть, — равнодушно говорил Генка.

— Ты веди нас в самое глухое место, чтобы мы там могли сделать привал и, может, переночевать. Понял?