Астрид Линдгрен - Мадикен

— Здорово было? — нетерпеливо спрашивает Мадикен.

Аббе потряс головой:

— Здорово! Это еще мало сказано. Это было такое… Невозможно описать, что это было! Вот полетишь сама когда-нибудь, тогда и поймешь!

Потом он засмеялся:

— Мы же сделали мертвую петлю! Каково? Целых два раза! Это я сам так попросил. Когда у меня будет свой аэроплан, я все время буду крутить мертвые петли.

Теперь настал черед бургомистра. Ему надо лететь и делать над ратушей мертвую петлю. Бургомистерша уже всем про этот подвиг раззвонила, и ему теперь некуда деться, хотя и страшно. Бургомистр боится, а бургомистерша до того расхрабрилась, что дальше некуда! Широко расставив ноги, стоит она на краю поля, машет своему мужу и громко кричит, чтобы всем вокруг было слышно:

— Не забудь сделать мертвую петлю над ратушей!

И вот бедный бургомистр взлетел над полем и умчался по воздуху. Вскоре он вернулся. Мертвую петлю над ратушей он сделал, но кроме того наделал еще кое-что — для бургомистра довольно-таки непозволительное, а позволительное только для маленьких детишек.

Скоро об этом уже знал весь народ на лугу. Начались смешки, перешептывания, и даже Лисабет кое-что услышала. Она спрашивает у Мадикен:

— А почему бургомистру надо прямиком ехать отсюда в баню?

Мадикен ответила ей шепотом на ушко, и Лисабет прыснула от смеха.

— Нечего смеяться! — говорит Мадикен. — Думаю, что на месте бургомистра ты бы не очень-то смеялась.

После этого события всякий раз, когда Мадикен приходила в Люгнет, Аббе ни о чем, кроме полетов, не мог говорить. Дядя Нильссон тоже от него не отставал.

— Можно подумать, что в доме вместо людей поселилось два аэроплана, — говорит тетя Нильссон.

Дядя Нильссон гордится своим Аббе. «Мой сын — бравый летун», — называет его дядя Нильссон и то и дело вспоминает, что он не пожалел для сыночка последнюю пятерку на билет.

— Понимаешь, Мадикен, — говорит дядя Нильссон, — я подумал и говорю себе: «А знаешь, Нильссон, стоит ли горевать? Ты привык к лишениям, так отдай сыну пятерку, чего уж там?»

Мадикен думает, что дядя Нильссон поступил очень хорошо. К тому же он и сам смог полюбоваться, как Аббе летает высоко над городом, ведь дядя и тетя Нильссоны наблюдали за полетами с рыночной площади в толпе тех, у кого не нашлось лишних пяти крон, чтобы купить билет.

— А я-то ни сном ни духом не догадывался, что это мой сын летает в небесах, словно орел, — говорит дядя Нильссон.

С тех пор он особенно зачастил в «Забегайку». Там всегда находились охотники послушать о том, как его сын стал бравым летуном, и про знаменитую пятерку.

— Теперь уж, наверно, все пьянчужки в городе наизусть знают твои рассказы, — говорит тетя Нильссон. — Так что мог бы ты для разнообразия дома посидеть.

Лучше бы она этого не говорила. Дядя Нильссон тут же назвал ее «чучелом». Он рассердился, надел пальто и шляпу и отправился в «Забегайку», но скоро вернулся домой совсем не сердитым.

— А, ты еще здесь, дорогая Мадикен, — сказал дядя Нильссон. Затем он погладил по щечке тетю Нильссон и спросил: — Скажи мне, ненаглядная лилея, не найдется ли у тебя селедки с картошечкой для любящего супруга?

У тети Нильссон нашлась и селедка, и картошка.

А осень все больше хмурится, и дождь льет, почти не переставая. Вода в реке поднимается все выше и выше. Девочкам уже не разрешают даже приближаться к мосткам. Но им и самим не хочется туда ходить, так страшно шумит и бурлит река.

— Уж если свалишься в воду — тут тебе и конец, сразу захлебнешься, — объясняет Мадикен сестре.

Девочки почти совсем не гуляют. Правда, им и дома неплохо. Они играют в бумажных куколок, строят в детской домики и танцуют вальс с Альвой. Но Мадикен нет-нет да и скажет в сердцах:

— Ничего-то у нас новенького не случается.

Альва считает, что такие слова говорить опасно:

— Бывает ведь, что и плохое случится. Смотри, как бы не накликать!

И Альва оказалась права.

Однажды в воскресенье в Юнибаккен спозаранку прибежала тетя Нильссон, она так рыдала, что перебудила весь дом. Сначала от нее не могли добиться ни слова, она захлебывалась от рыданий. Тогда папа обхватил ее за плечи и потряс:

— Скажите же наконец, что случилось?

И тетя Нильссон кое-как рассказала. У нее с трудом получалось говорить связно. Глядя на нее, Мадикен почувствовала, как у нее больно защемило в груди. Отчего это так щемит, что такое говорит тетя Нильссон? Она говорит, что Аббе… Аббе утонул в реке! «Нет, — думает Мадикен, — это мне, наверное, снится!» Сумбурный и сбивчивый рассказ тети Нильссон похож на страшный сон, этого не может быть! Мадикен крепко прикусила губу, чтобы проснуться, но по-прежнему слышатся всхлипывания тети Нильссон.

— А я-то, Господи прости, в это время спала и только сейчас узнала! Гляжу, Аббе куда-то пропал. Она даже в кровать не ложился, а мой несчастный Нильссон ничего почти не помнит. Только и помнит, что свалился ночью в реку, когда возвращался из «Забегайки», а плавать-то он не умеет…

— Но я сначала понял так, что это был Аббе, — говорит папа.

— Ну да! Аббе бросился в воду и вытащил его. Это Нильссон еще помнит. Но представляете себе, что этот болван сделал, — он сразу пошел домой и улегся в кровать, с пьяных-то глаз! А про Аббе совсем забыл. И Аббе, видно, там и остался!

И тетя Нильссон бессильно упала головой на кухонный стол и снова зарыдала. Таких страшных рыданий Мадикен никогда еще не слышала. Мама стала утешать бедную тетю Нильссон и тоже заплакала вместе с ней. Заплакала и Альва, и Лисабет. А Мадикен не заплакала, у нее только все больней и больней щемит сердце. Плакать она не может.

— Альва пойдет со мной, — говорит папа. — А вы все оставайтесь здесь.

Папа и Альва побежали к реке. Мадикен видит в окно, как они бегут. Потом они скрылись за стеной камыша, который растет на берегу между мостками Юнибаккена и Люгнета.

Когда же они опять показались, Мадикен увидела, что они несут на руках Аббе. И тут слезы наконец хлынули у нее из глаз, так жалко ей стало Аббе. А тетя Нильссон заголосила, как будто ее режут. Но папа крикнул еще громче:

— Он жив!

— Нет! Не может быть! — закричала тетя Нильссон и выбежала из дома так быстро, как только ее несли ноги.

Мадикен должна была сама убедиться, что Аббе жив. Мама хотела остановить Мадикен, но не смогла ее удержать.

Он был едва жив, почти незаметно было никаких признаков жизни. Лежал с закрытыми глазами и не просыпался, хотя его уже внесли на кухню Люгнета. Он не проснулся и когда с него стаскивали одежду. Лицо у него было белое и холодное как лед. Он много часов пролежал на мостках, хотя, к счастью, и не упал в воду, как думала тетя Нильссон.

— По-видимому, он так обессилел, что сам не мог дотащиться до дома, — сказал папа и сурово посмотрел на дядю Нильссона.

Дядя Нильссон стоит перед ним совсем убитый, глаза у него красные, и слезы текут при виде сына-летуна, который спас ему жизнь и которого он бросил без помощи ночью, в темноте, на холодных речных мостках.

— И долго вы отсыпались? — спрашивает папа.

— Долго! — отвечает дядя Нильссон и в отчаянии утыкается лицом в папино плечо. — Сажайте меня в сумасшедший дом или в тюрьму на хлеб и воду, там мне самое место!

— Сдается мне, что ты прав, — сказала тут тетя Нильссон, которая обыкновенно не говорит ему дурного слова.

Папа заторопился:

— Я пошел домой звонить доктору Берглунду. А вы пока укутайте мальчика потеплее, иначе он умрет!

Наконец Альве удалось снять с Аббе мокрую одежду. Вдвоем с тетей Нильссон они отнесли его в спальню и уложили на широкую кровать. Следом поплелся дядя Нильссон, восклицая:

— Аббе, сын мой! Ты меня слышишь?

— Помолчите! — говорит Альва. — Давайте-ка оба раздевайтесь да ложитесь рядом с ним. Так он скорее согреется.

Только Альва могла так находчиво придумать, что надо делать. Тетя и дядя Нильссон послушно выполнили ее распоряжение.

Альва и Мадикен ушли на кухню ждать доктора. Альва налила несколько бутылок горячей воды и завернула их в полотенце.

— Бедный Аббе! Мы положим ему бутылки к ногам, а то небось у Нильссона у самого ноги холодные, — говорит Альва.

Они с Мадикен опять идут в спальню. Аббе, словно ребеночек, лежит на кровати между мамой и папой. Они легли потеснее, чтобы он поскорее согрелся. Альва укрыла их всеми одеялами, какие нашлись в доме. Получилась гора, из-под которой виднеется только нос Аббе.

— Аббе, сын мой! — говорит дядя Нильссон. — Забирай себе все тепло, которое есть в моих жилах! Только проснись, пожалуйста, и прости меня, несчастного подлеца!

А спустя немного дядя Нильссон пожаловался:

— Но до чего же он все-таки холодный, черт побери! Так, пожалуй, мы все трое простудимся.