«Вся жизнь моя — гроза!» - Владимир Ильич Порудоминский

Торговля у старшего Полежаева приходила в упадок, прибыль была скудная, деньги, взятые стариком в приданое за Аграфеной, быстро проживались, от суетливого Ивана Ивановича поддержки никакой. Старший Полежаев всё чаще гневался на бесполезного сына.

Однажды осенним утром Иван Иванович надел праздничное платье, запряг лошадь, подложил для мягкости в повозку сенца побольше и отправился в путь. На выезде из города остановился у трактира, спросил штоф водки и чайник чаю: время холодное, путь дальний, немудрено и продрогнуть. На просёлке повозка вязла в грязи по самую ступицу, деревья вдоль дороги стояли чёрные от дождей. До Леонтия Николаевича Струйского он добрался уже в сумерках. В полутёмной прихожей тускло горела свеча в четырёхугольном висячем фонаре. На сундуке под фонарём сидел слуга и вязал на спицах чулок. К барину он Ивана Ивановича не допустил. Иван Иванович осерчал, полез на слугу с кулаками. Тот кликнул двоих товарищей на подмогу — где с ними всеми справишься! Барские холопы втроём били Ивана Ивановича. Беспокойно качались на стенах большие чёрные тени. На шум явился управляющий, Михайла Семёнович Вольнов, спросил, в чём дело. Иван Иванович, утирая ладонью разбитый до крови рот, стал объяснять, что деньги почти все прожиты, приданое брали за Аграфеной, а мальчик растёт: за сына надо платить особо. Вольнов велел связать буяна, а сам пошёл к барину за приказаниями. Решили заявить в суд о драке, учинённой Полежаевым в доме господина Струйского, но до разбирательства дело не доводить: лишние разговоры про Аграфену и про мальчика были Леонтию Николаевичу нежелательны.

Михайла Семёнович поднёс судейским чиновникам сколько следовало, чтобы припугнули глупого и отпустили с миром. Иван Иванович воротился домой побитый: под глазом синяк, губа опухла, праздничная одежда изорвана. По дороге успел зайти в трактир — выпил для храбрости и чтобы стыдно не было перед людьми.

В швальне мастера пели песни. Иван Иванович остановился в дверях. Мальчик Саша, скинув валенцы и поджав по-портновски босые ножонки, сидел на столе возле Гаврилы Уколыча.

— А ты, старик, всё врёшь? — сердито сказал Иван Иванович, подступая к столу. — Твоё дело — что? Шить. Вот и шей.

— Иглой шью да языком мелю... — отозвался Уколыч.

— А кулаком бью! — крикнул Иван Иванович и с размаху ударил старика по лицу. Уколыч мотнул головой, утёр лицо ладонью, вздохнул и снова потянул свою нитку — нитка оборвалась.

— Эх, — вздохнул Уколыч, — швец Гаврила: что ни шьёт, всё гнило.

Иван Иванович замахнулся снова. Саша вскочил на ноги, крепко обнял Уколыча за шею, прижался щекой к его блестящей лысине. Иван Иванович замер с поднятой рукой. Чёрные глаза мальчика смотрели на него с ненавистью. Иван Иванович Полежаев отвернулся от стола, закрыл ладонями лицо и заплакал.

От непутёвого сына Лёвушки — Леонтия Николаевича — было Александре Петровне много беспокойства. Другие дети тоже давно выросли, обзавелись собственными семьями. Надо было делить земли Струйских, имения, крестьян. По разделу досталось Леонтию Николаевичу сельцо Покрышкино и при нём сто двадцать восемь крепостных душ. В помощь Лёвушке дала Александра Петровна верного управляющего Михайлу Вольнова.

В назначенный день Леонтий Николаевич приехал в своё Покрышкино. В комнатах с бревенчатыми стенами пахло вымытыми полами, свежим сеном, которым набили тюфяки, горьковатым дымом протопленных после долгого перерыва печей, сухой полынью, пучки которой висели по углам. Перед окнами на голом дворе копались в пыли куры, и сами куры были пыльные. Посреди двора когда-то была разбита круглая лужайка, куртина: теперь трава была вытоптана, деревца, окаймлявшие куртину, зачахли. Леонтий Николаевич понял, что жизнь в Покрышкине ждёт его скучная.

Он приказал собрать мужиков; крестьяне сходились лениво, нехотя. К своим рабам Леонтий Николаевич вышел в зелёном офицерском мундире без эполет, в высоких сапогах. Объявил, что править намерен по-батюшкиному, без пощады. Лицо у него было бледно, щёки впалые, блестящие чёрные глаза навыкате, тонкие губы дёргались. Мужики постарше, глядя на него, толкали друг друга локтем: точь-в-точь покойный Николай Еремеевич — житьё теперь будет худое. Леонтий Николаевич приказал старосте отобрать десять нерадивых мужиков, тотчас высечь и бороды им обрить — для позора.

Настали в Покрышкине тяжёлые времена. Новый барин властвовал жестоко. Без его воли не смели рабы ни пойти, ни поехать, ни посеять, ни убрать, ни продать, ни купить, ни свататься, ни жениться, ни, казалось, даже вздохнуть. Виновных пороли розгами и плетьми, били кнутом, запирали голодом в конюшню на целую неделю, мужикам брили бороду или, точно каторжникам, половину головы. Леонтий Николаевич сам судил-рядил, молодых парней сдавал в солдаты. Крестьянские тяготы умножились. Требовал помещик без счёту с крестьянских дворов и деньги, и скот, и птицу. С соседями он враждовал также не хуже отцовского. Тех, кто побогаче, таскал по судам, у бедных отнимал землю силой...

И всё-таки тоскливо было Леонтию Николаевичу в Покрышкине. И, тоскуя, всё чаще вспоминал он Аграфенину красоту.

В Покрышкине взял Михайла Семёнович Вольнов и вовсе большую власть. Барин без него шагу не ступал. Мужики перед ним заискивали, при встрече кланялись ему в пояс. Лапти Михайла совсем перестал носить, даже по деревне разгуливал в сапогах.

Бывая по делам в Саранске, Михайла Семёнович частенько наведывался к Полежаевым, разузнавал, как и что, вручал Саше розовый фигурный пряник или петушка леденцового; случалось, оставлял и деньжонок. Как-то заглянул с утра, когда Аграфена хозяйничала дома одна, передал от барина поклон и подарок — платок шёлковый, вышитый золотыми цветами, сказал, что Леонтий Николаевич сильно по ней тоскует. Аграфена зарумянилась и промолчала, но подарок приняла. Иван Иванович, возвратясь домой, раскричался, грозил господина Струйского и его холопа Михайлу вывести на чистую воду, платок изорвал.

Михайла уговаривал барина, что Иван Полежаев — человек слабый, в деньгах имеет нужду, самое простое и безопасное дело — купить у него Аграфену. Он за деньги её взял, за деньги и вернёт. Заплатить ему сразу побольше, чтобы навсегда убрался из Саранска, а там без спеха перевезти Аграфену в Покрышкино. Леонтий Николаевич дал Михайле денег и велел поступать по собственному разумению.

Поздним декабрьским вечером видели купеческого сына Ивана Полежаева с покрышкинским управляющим Михайлой Вольновым в питейных заведениях, вечер был ненастный, метель крутила, ветер протяжно гудел. Домой Иван Иванович не вернулся.