Дарья Доцук - Невидимый папа

Мама подлетает ко мне и, не обращая внимания на то, что с меня течёт, начинает кричать:

– Ты что творишь?! С ума сошла? Где ты была?

Она рявкает так, что я жалею, что вернулась. Надо было переждать в кофейне или в музей пойти, да хоть куда, хоть к Шестиглазому, лишь бы не к ней!

– Не кричи. Я просто прошлась по улице.

– Три часа ты прохаживалась?! Под дождём? Ты хоть осознаёшь, что тут со мной было? Меня чуть инфаркт… Почему ты трубку не брала, а?! Что, сложно взять трубку, я тебя спрашиваю!

Из комнаты высовывается прямоугольная блондинистая голова на длинной шее. Славка смотрит виновато, словно ему неловко встревать в семейный скандал.

– Почему ты не брала?! – снова рявкает мама, и Славка вздрагивает. Я поражена тем, что у неё, оказывается, бывает такой голос. И не голос вовсе, а рык.

– Да потому что не хотела с тобой разговаривать! – отрезаю я и, игнорируя Славку, напролом иду в свою комнату.

Славка меня пропускает, но мама пытается удержать – хватает больно чуть выше локтя, аж кожа скручивается, как когда «крапиву» делают. Я вырываюсь и припечатываю Славку взглядом. Он прилипает спиной к стене – испуганный, долговязый. Вот, пусть увидит, какая мама бывает! Вегетарианка, как же! Самый настоящий хищник – сейчас живьём сожрёт!

– Ася, Женя… – бормочет он, но от стены отойти не решается.

Ася?! Что ещё за Ася?

– Что он вообще тут делает?! – не выдерживаю я.

– Слава приехал, чтобы тебя искать! Он на машине.

– Я просто хотел помочь, – оправдывается Славка.

Такой он длинный, бесцветный и жалкий – как червяк после дождя, смотреть противно! Любой может наступить на него и раздавить.

– Я и без вашей помощи нашлась! Можете идти! – говорю я ему.

– Это уж мы сами решим, кто куда пойдёт, – шипит мама. – А ты посиди в своей комнате и подумай! И позови, когда будешь готова разговаривать нормально.

– Я-то нормально разговариваю, это ты всё время орёшь!

– Хватит! А то ты у меня не скоро оттуда выйдешь!

– Да? И что, завтра в школу не пойду? Отлично! – я сильно хлопаю дверью и закрываюсь.

Мама начинает жаловаться на меня Славке. Слов не разобрать, но и по тону понятно. А Славка заикается, суетится, утешает её. Хороша парочка, конечно, – червяк и хищница. Пусть ещё чайку попьют, обсудят, как я их чуть до инфаркта не довела.

Я кладу дневник на стол, сажусь и внимательно смотрю на синюю тканевую обложку. Красивый дневник. И бумага такая приятная на ощупь, как будто немного состаренная, без всяких клеточек и линеечек. На переплёте чёрной ручкой написано: «Jane’s Diary».

Мы с мамой купили его летом в магазинчике изделий ручной работы в Испании, чтобы я записала свои летние впечатления. Но записывать было некогда: всё моё время занимали море, пляж и книжки, так что дневник ещё долго лежал без дела.

Теперь с дневниками покончено. Больше она обо мне ничего не узнает. Ни одного слова, ни одной чёрточки я ей больше не доверю. Для надёжности надо бы всю переписку с Филиппом удалить, а то ведь она не остановится, всюду залезет.

Я собираюсь всё стереть, но не могу. Не могу вот так взять и удалить. Это же мой старший брат. Как его удалить?

Я ещё долго не усну, но всё равно выключаю свет, чтобы там, за стеной, думали, что я уже сплю. Лежу в темноте и заново переживаю все события этого долгого, странного, шумного, непогожего и вместе с тем удивительного дня. Мы отправили папе письмо, а остальное не важно. Мне хочется сохранить этот день, но записывать нельзя. Пусть дневник лежит на столе, на самом видном месте. Пусть она ходит мимо него, не удерживается, открывает – а там пустота, молчание. Не будет никакого продолжения.

Слышно, как мама провожает Славку и закрывает за ним дверь на два замка. Она подходит тихонько к моей комнате и замирает на пороге, прислушивается. Я жду, что она что-нибудь скажет или попросит, чтобы я её впустила, но через некоторое время она удаляется, решив, что я сплю.

Я лежу, сжимая в руках телефон – а вдруг письмо от папы придёт прямо сейчас?

– Женечка!

Сквозь сон я слышу сдержанный и какой-то чересчур вежливый стук в дверь.

– Женечка, вставай, пожалуйста. Уже время! Я сырники приготовила!

Я нехотя переворачиваюсь на живот и утыкаюсь носом в подушку. Не помню, когда я уснула, но веки тяжёлые и опухшие. Это всё из-за слёз. Я постепенно просыпаюсь и прихожу к выводу, что с этой фразой, которая доносится из-за двери, всё не так: «Вставай, пожалуйста. Я сырники приготовила». Сроду мы никаких сырников не ели. Тем более на завтрак. Это ж во сколько надо встать? И голос уже совсем не тот, что вчера рычал с порога.

– Женечка, – опять стучит она и немножко скребётся.

Это она так кошку изображает. Я ведь далеко не сразу смирилась с нашей аллергией. Это сейчас я понимаю, что заведи мы котёнка или щенка, ему будет с нами скучно и плохо и он вырастет обделённым и несчастливым, потому что мы даже погладить его не сможем, но в детстве я всё надеялась, что раз я так ужасно хочу домашнее животное, то аллергия уж как-нибудь отступит. Ну или я буду героически терпеть. Чего не сделаешь ради котёнка? Я так часто просила какого-нибудь зверя, что мама стала придумывать, как будто у нас в квартире живёт невидимая кошка – мяукает иногда, скребётся и точит когти о диван. Зовут почему-то Белка. Мы к ней уже привязались.

Но мама зря надеется, что Белке и сырникам под силу исправить вчерашнее.

И тут я вспоминаю о письме. Шарю по одеялу в поисках телефона. Кажется, я вчера так и уснула, не выпуская его из рук. Телефон валяется на пушистом белом коврике возле кровати. Я свешиваюсь и, распахивая шире сонные глаза, открываю сообщения.

Пока ничего. Ну, письмо мы отправили только вчера – папа мог ещё не прочитать.

Вчера было воскресенье – многие, да вот взять хотя бы мою маму, по выходным к компьютеру не подходят. И вообще, старшее поколение, я заметила, далеко не каждый день проверяет почту. Надо посмотреть, какая у нас разница во времени с Египтом. Может, дело в этом?

Я одеваюсь и выхожу. Мама тут как тут – накрашена, в блузке и юбке, волосы уложены. Из кухни и правда пахнет сырниками, кофе и чуть-чуть горелым. Чтобы избавиться от горелого, приоткрыта форточка.

– Доброе утро! Не выспалась? Ты вчера, наверное, поздно легла, да? Я уж не стала тебя рано поднимать. Завтрак на столе, а мне пора бежать.

– Угу.

У мамы отличное настроение. Если она рассчитывает, что я тоже буду вести себя так, словно ничего не случилось, то заблуждается. Она торопливо обматывается шарфом, надевает пальто и сапоги и, прежде чем уйти, улыбается мне:

– Жень, давай жить дружно!

– Угу.

– Ну правда, давай? Прости меня, ладно? Как-то накопилось, я перенервничала… Ты простишь?

Я неопределённо пожимаю плечами. Перенервничала! Накопилось! Вечно она найдёт себе оправдание.

Она топчется на пороге, задерживается. Неужели ждёт, что я тоже начну извиняться? Но мне извиняться не за что, так что я молчу.

– Ну пока, – вздыхает мама. – Я сегодня постараюсь пораньше.

– Ага, – зеваю я.

Закрыв за ней дверь, я иду в ванную. Времени в обрез. Школа всего в пяти минутах от дома, но я не люблю приходить впритык. Мне обязательно нужно заранее. Это у меня от мамы такая странная привычка, она тоже патологически не умеет опаздывать. Так что я наспех собираюсь и съедаю сырники, вылив на них полбанки варенья.

Всё у меня от мамы – и аллергия, и пунктуальность, и пятна на лбу, когда поплачу. А от папы, интересно, что? С мамой на эту тему разговаривать бессмысленно. Иногда только придерётся со своей фирменной укоризной: «Господи, какой бардак! Приятно тебе в грязи жить? Это всё востриковская неаккуратность!»

Уроки тянутся долго и скучно, в настенных часах, похоже, скоро умрёт батарейка – стрелки едва ползут. Мне охота сорваться и уйти. Все эти слова, цифры, формулы, названия и даты кажутся нагромождением бесполезных фактов. Я как будто теряю время, сегодня даже проверочных и самостоятельных нет.

Никак не могу сосредоточиться на том, что говорят учителя, без конца проверяю телефон. Ответа пока нет. Женька изредка на меня косится, дескать, ну что такое, не мешай!

Учителя мне замечаний не делают. Наверное, с непривычки – обычно-то я вся внимание. Похоже, они даже довольны, что я сегодня не поднимаю руку и не выкрикиваю с места: можно других поспрашивать.

Только на истории я ненадолго отвлекаюсь от телефона, когда Лев Николаевич с горящими от удовольствия глазами заваливает Курапову вопросами про петровские реформы. Курапова беспомощно хлопает глазами – по отдельности головы, которые составляют Шестиглазое чудовище, существовать не могут, вот и Курапова сейчас как хвост без ящерицы – дрыгается, а бежать не может.

На биологии повторение про червей, про всяких печёночных сосальщиков и бычьих цепней с их крючьями и присосками. Не знаю, зачем это повторять. Подробности их паразитического образа жизни настолько шокировали меня с первого раза, что я, даже если очень захочу, не забуду.