Иван Василенко - Золотые туфельки

Но вот в сводках неожиданно появилась весьма подозрительная фраза: "По стратегическим соображениям..." Через два дня всплыла фраза уже открыто неприятная: "Под давлением превосходящего по численности противника..." А затем застекленная дверца и совсем перестала открываться, и за нею, наводя злую тоску, линяла старая сводка, уходящая своей датой все дальше назад.

Встревоженная "соль Русской земли" направилась к дому окружного атамана. Но туда в это время пригнали под конвоем человек двести арестантов дезертиров, мелких воришек, босяков, и прямо на улице стали выдавать им военное обмундирование.

На крыльцо вышел атаман, широкозадый казачий генерал. Багровея и раздувая усы, он заорал:

- Идиоты! Кого вы привели? Да они же при первом выстреле разбегутся или сами начнут стрелять нам в спину! Разогнать эту шпану!

И "шпана" с радостным гиканьем смылась.

Видя такое дело, стала из города "смываться" и "соль".

Но чем хуже складывались для белых дела на фронтах, тем яростнее работала контрразведка. Ляся, пленница маленького флигелька старушки учительницы, куда ее спрятал Лунин, таяла на глазах своей хозяйки. Девушка считала себя виновницей страшной беды, в какую попал ее отец, и мучилась угрызениями совести. Когда Лунин привел к ней ночью Герасима, тот только головой покачал.

- Эх, ты! - сказал он студенту укоризненно. - Не выполнил задания.

- Она не захотела, - вздохнул Лунин.

- Не захотела! А ты бы ее связал да в баркас бросил.

Ляся взяла обеими руками руку Герасима и, заглядывая ему в глаза, сказала:

- Мы спасем их, товарищ Герасим?

- Кого - их? - спросил он.

- Отца и Артемку?

- А остальных?

- И остальных. Но если бы вы знали Артемку...

- Знаю Алексей мне уже рассказал. Да, по всему видать, парень он настоящий. - Герасим помолчал и сурово сказал: - Ляся, я вас уважаю: вы тоже настоящая. Если б вы бросили его тут, я б... Ну сами понимаете...

- Не дали б мне путевку в Москву? - слабо улыбнулась девушка.

- Не дал бы, - серьезно подтвердил Герасим. Он опять помолчал и будто с удивлением сказал: - Сколько хорошего на этой земле! Вот та, что за мужем на каторгу поехала... Волконская. Я б ей памятник поставил, даром что княгиня... Так вот, Ляся, скажу вам не таясь: дело серьезное, дело трудное. Как справимся, и сам не знаю еще. Но... отбивать будем. Там, среди тюремщиков, у нас есть свой человек. Он предупредит, когда их поведут.

- Куда поведут? - замирая, спросила Ляся,

- Ну... сами знаете. Что другое, а тюрьму они ликвидировать будут. Ляся вздрогнула:

- Да, я понимаю... Но вы ведь и меня возьмете с собой, правда?

- Что вы, милая!.. - даже засмеялся Герасим. - Вы нам еще для другого дела пригодитесь.

- Значит, так, - зло сказала Ляся: - одни ни на что больше не нужны, как только отдавать жизнь в борьбе, а другие, вроде меня...

- Ну, хватила! - перебил ее Герасим и пожаловался: - А с тобой трудно, девушка! Понятно теперь, почему Алексей не выполнил поручения. Что ж, когда так, пойдешь сестрой. С йодом пойдешь, с бинтами...

- Я пойду с Лясей рядом, - сказал Лунин.

- Тоже с йодом? - прищурился Герасим.

- Нет, с револьвером.

Утром Лунин отправился прямо в контрразведку. В кабинете Крупникова сидели военные. Все они склонились над столом, на котором в беспорядке лежали какие-то списки.

- Что тебе, Алеша? - неохотно поднял голову Крупников.

- Извини меня, Петя, но я отберу у тебя ровно две минуты. Дело... гм... приватное.

Крупников вздохнул и посмотрел на военных. Те молча вышли.

- Вот что, Петя, - прямо приступил Лунин к делу: - в городе, ты знаешь, тревожно. Как-никак, мы с тобой сидели за одной партой. Я хочу тебя спросить: в случае чего, ты поможешь мне уехать?

- Вот как? - удивился Крупников. - А я думал... Ведь ты, кажется, с меньшевиками?.. Нет, я беспартийный. Но все равно, я с большевиками здесь не останусь. Да и меньшевики, насколько мне известно, собираются уехать. По крайней мере, Николаев уже чемодан уложил.

- Городской голова? Ну, этот, конечно... Что ж, Алеша, дело несложное. То есть несложное пока, а дальше - черт его знает... В общем, зайди завтра. Сегодня я - вот, - провел он пальцем по горлу. - Некогда вздохнуть.

- А что? - участливо спросил Лунин. Крупников оглянулся на дверь и доверительно шепнул:

- Тюрьма. Списки просматриваем.

- А... - равнодушно отозвался Лунин. - Это, наверно, не очень приятное занятие - возиться...

- А что в нашем деле приятное? Нас вот даже свои ругают: "Засели в тылу, душите безоружных..." А попробовали бы они сами посидеть здесь, чистюльки сиятельные, вояки паршивые! Только отступать умеют. Меня один такой безоружный недавно так хватил по морде, что я думал - и дух вон. Видишь, какой герб нарисовал?

- Да, в самом деле, - сказал Лунин, сочувственно разглядывая на лбу Крупникова сине-багровое пятно. - Ты б припудрил его.

- Пудрил уже... Да! - вдруг оживился Крупников. - Ты ж его знаешь - это тот, кукольник! Помнишь?

- Кукольник? Неужели?.. - привскочил Лунин на стуле, но сейчас же овладел собой и возмущенно воскликнул: - Ах, хам какой! Значит, ты его все-таки схватил?

- Схвати-ил! Это такой злодей. Старый, тощий, а жилистый, проклятый: всем тут синяков наставил, когда его били. Да! - опять вспомнил Крупников. - У меня здесь еще один наш общий знакомый: Артемка! Помнишь, сапожник-мальчишка, что в наших спектаклях участвовал?

- Какой это? - поморщил лоб Лунин.

- Ну, конопатый такой... Э, да как же ты забыл? Он же Феклу играл в "Женитьбе"!

- А, вспомнил, вспомнил! Который "Разбойников" написал?

- Во-во! Так он таки и сам в разбойники пошел! Можешь представить, попа убил! То есть, может и не убил, а только ограбил, но в партизанах был, этого и сам не отрицает.

- Скажи пожалуйста! - удивился Лунин. - Кто б мог подумать!..

- Да, вот вы все танцевали вокруг него: "Ах, талант! Ах, самородок!", а я тогда уже видел, чем он дышит. Упря-амый, проклятый!.. Ну, да завтра ему тоже конец.

- Там? - подмигнул Лунин. - За еврейским кладбищем?

- Гм... Нет, сейчас там неудобно. Слишком близко, в городе выстрелы будут слышны, а время теперь знаешь какое! Того и гляди, заводские поднимутся... Нет, подальше. В степи...

В дверь заглянули.

- Ну, извини, Алеша. Видишь, ждут. Заходи послезавтра: я к тому времени разгружусь.

Лунин побродил по улицам и, убедившись, что за ним не следят, пошел к Лясе.

- Только не волнуйтесь, - предупредил он и рассказал обо всем, что узнал от Крупникова.

Девушка дрожала так, что зубы ее стучали о стакан с водой, который ей поспешил подать Лунин.

- Да успокойтесь же, Ляся! - упрашивал он. - Нам, главное, надо немедленно разыскать Герасима. Но как, как? Днем к нему нельзя, да и неизвестно, где он сейчас.

- Василек! - сказала Ляся. - Только он Вас одноногий не знает.

- Правильно!

- Лунин вырвал из записной книжки листок и быстро написал: "Ликвидировать будут этой ночью, в степи. Ждем на вчерашнем месте". Держа сложенный вчетверо листок в руке, чтоб можно было проглотить его в любой момент, он выскочил на улицу и на извозчике поехал в Камышанский переулок.

К счастью, Василек был дома. Проходя мимо окна, Лунин замедлил шаг и подмигнул. У мальчика вытянулось лицо. Через несколько минут он уже стоял перед студентом в соседнем переулке.

- Василек, - сказал Лунин, - если ты не передашь тайком записку одноногому, дедушка Кубышка погибнет.

Мальчик охнул.

- Вот возьми. И помни еще одно: если тебя схватят...

- Я выцарапаю глаза.

- Нет, ты проглоти записку.

- Я проглочу записку и выцарапаю глаза. - Мальчик оглянулся, пригнул к себе голову студента и шепотом спросил: - Ляся жива?

- Жива и скучает по тебе.

Когда Лунин выпрямился, Василька около него уже не было.

ГОЛУБАЯ ЗВЕЗДА

Что тюрьму будут ликвидировать, никто заключенным не сообщал, но у них не было и тени сомнений на этот счет. Как ни строг был тюремный режим, вести о поражении белых на фронтах проникали и к заключенным. Да это было заметно и по лицам тюремщиков - угрюмым, злобно-сосредоточенным. Когда же поздно вечером из всех камер свели в одну двадцать семь человек и оставили у двери вызванных из города шестерых стражников, все двадцать семь поняли, что Дневного света они уже не увидят.

Кубышка и Артемка сидели в углу, на холодном цементном полу. Артемка не выпускал из своей руки руку старика, будто хотел поделиться с ним теплом своего молодого тела. Говорить было больше не о чем. За четыре дня, проведенные стариком и юношей рядом, каждый рассказал о себе и главное и такие подробности, которые, казалось, совсем ушли из памяти. Вспомнил Артемка даже и о том, как его, трехлетнего хлопчика, купала мать в бочке из-под огурцов в соленой воде и говорила при этом, что жить ему, просоленному, сто лет. Не вышло. А от Кубышки Артемка узнал, что мать Ляси была знаменитой гимнасткой. Об ее ловкости и красоте писали во всех газетах. Многие и цирк приходили, чтоб только увидеть ее лучезарную улыбку. А за что она полюбила некрасивого клоуна, который к тому же на десять лет был старше ее, так он и не узнал. Погибла она потому, что владелец цирка, итальянец Круцци, не сменил вовремя шелковые потертые шнуры на трапеции под куполом. И еще рассказал Кубышка, что каждое седьмое января, в день рождения Ляси, он приносил ей красную розу: не так легко достать живую розу в лютый крещенский мороз.