Екатерина Фурцева - «Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР»

Не люблю, когда по утрам меня подкарауливают у входа в министерство. Ко мне без особого труда можно записаться на прием. Можно написать письмо. Оно не останется без внимания. Работа с письмами у меня поставлена четко. Зачем ждать у дверей? На улице же все равно разговора не получится. Обычно выслушиваю наспех и прошу прийти на прием. А когда не вижу утром никого у дверей – немного расстраиваюсь. Ну вот, никому я не нужна. Люблю чувствовать себя нужной людям. Весь смысл моей жизни в этом.

Правильно я догадывалась, что Демичеву от меня что-то нужно. Оказывается, он хочет сделать «рокировку» – поменять местами своего Шауро и моего Воронкова[83]. Доводы приводил разные, но я им значения не придала. Троянский конь – вот как называется такая «рокировка». Демичев хочет подсунуть мне заместителя, который будет доносить ему о каждом моем шаге и каждом слове. Воронковым я не очень довольна, но за год уже успела убедиться в том, что на него можно положиться. Он, по крайней мере, за моей спиной ни в какие игры играть не станет. И не подведет умышленно. Сказала Демичеву, что на «рокировку» не соглашусь. Неравноценный обмен. Воронков по деловым качествам превосходит Шауро. Кроме того, человек только-только освоился на новой работе. Незачем его дергать. Хотела еще добавить, что он и сам в ЦК не пойдет, но сдержалась. Я бы и сама сейчас не пошла в ЦК. Предложили бы снова стать секретарем – отказалась бы. В ЦК сейчас сложилась невыносимая обстановка. Не работают, только интриги плетут. Никаких нервов не хватит. Я работать привыкла, а не смотреть, кого надо первой сожрать, пока меня не сожрали. Демичев делает вид, будто у него все в порядке, но я же знаю, что это не так. Ему многие из членов Политбюро не могут забыть критики в адрес Сталина. Потому и держат в вечных кандидатах[84]. А случись что, то сразу отправят Музеем Революции руководить или еще чем-то подобным. Это у нас быстро делается.

Я всегда готова помочь людям. Но не люблю, когда требуют. И нахрапа тоже не люблю. Просьбы надо высказывать деликатно. Плисецкая или Ойстрах никогда не скажут прямо о своих трудностях. Упомянут разок вскользь в разговоре и не будут к этой теме возвращаться. Таким, как они, помогаю охотно. Тем, кто пробует стучать по столу в моем кабинете, указываю на дверь. Некоторые считают, что на Фурцеву можно надавить и она поддастся. Не поддаюсь и никогда не буду. Чем бы мне ни угрожали. В последнее время все чаще угрожают международным скандалом – новая мода. Не люблю, когда у меня пытаются что-то выторговать.

Деятели искусств люди нервные, поэтому отношусь к их выходкам с пониманием. Даю возможность одуматься и извиниться. Но только один раз, чтобы не вошло в привычку давить на Фурцеву. Иногда, правда, приходится идти навстречу и скандалистам. Бывают ситуации, когда отказать невозможно. На днях приходила Пельтцер[85]. С порога начала перечислять свои заслуги, а затем спросила, когда я «соизволю» дать ей «народную». Тон был резким, требовательным. Другого бы сразу выставила за дверь. Но Пельтцер по существу была права. Талантливая актриса, полвека на сцене, четверть века в партии, активная общественница, депутат, лауреат. Работает в одном из самых «сложных» театров[86]. Уж на 65 лет-то надо было дать «народную». Заслужила. Наша ошибка – упустили из виду. А человек ждал, надеялся. Напоила ее чаем, поговорила, успокоила. Прямо обещать не стала, сказала, что мы посоветуемся. Пельтцер извинилась. Нервы, нервы… У всех нервы. У меня тоже нервы. Расстались довольные друг другом.

Иванову[87] сделала выговор. Поручила пробежаться по спискам – не забыли ли мы еще о ком-то. На своем опыте знаю, как обидно, когда тебя обходят наградами. Дело не в наградах, а в уважении.

Есть одна актриса, заслуженная, талантливая, которую молва записывает в мои враги. «Фурцева ненавидит Б., не дает ей “народную” и вообще не замечает». «Ненавидит» – слишком сильно сказано. Не за что ненавидеть. А вот то, что стараюсь не замечать, – правда. Есть вещи, которые я не прощаю даже талантливым и заслуженным людям. В самом начале своей министерской карьеры я обратилась к Б. с просьбой о помощи. Я часто прошу мне помочь. Не приказываю, а приглашаю, объясняю, в чем дело, и прошу. Так лучше. В ответ на свою просьбу я услышала от Б.: «Как нагружать, так Симу, а как награждать, так мимо!» Сказано это было грубым, вызывающим тоном. Я не стала высказывать своего недовольства. Просто оборвала разговор и попрощалась. Не выношу хамства. Вместо того чтобы одуматься и попросить прощения за свою грубость, Б. почувствовала себя обиженной. Начала говорить гадости обо мне за моей спиной. Что ж – мимо, так мимо. Награждать ее не собираюсь. С моей стороны это не злопамятство, а неприятие подобного поведения. У всех, кто совершает ошибки, есть возможность их исправить. Только не всегда есть желание[88].

Вот уже два года, как нет человека, которого я любила, а я все не могу к этому привыкнуть. Люди, когда оправдываются, говорят: «не устоял перед искушением». Как будто слабость может служить оправданием. А я вот однажды устояла перед искушением. Перед очень большим искушением. До сих пор не знаю, правильно ли поступила. По всем статьям – правильно. С какой стороны не посмотри. А нет-нет, что-то кольнет внутри – упустила свое счастье. Счастье ли? Сейчас уже не скажешь, можно только гадать. Есть такой анекдот – женись или не женись, все равно пожалеешь. Так, наверное, и у меня.

Помню – был обычный рабочий день, понедельник. Я всего месяц как стала первым секретарем, так что выходных у меня не было. Часто оставалась спать в кабинете, на диване. Просижу за столом до рассвета, прикорну на часок, и снова за дела.

Веду прием, и вдруг секретарша вбегает: «Катерина Алексеевна, к вам… К вам…» А сама не может сказать кто, только глаза от восторга светятся. Прежняя секретарша не захотела со мной работать. Я новую взяла, молодую девчонку. Думаю – будем учиться вместе. Опять же, выучить лучше, чем переучивать. У меня высокие требования к моим помощникам. Все должно быть отлажено до мелочей и работать как часы. Люди удивляются, как я так много успеваю сделать. А вот потому и успеваю, что рабочий процесс у меня хорошо организован и помощники понимают меня с полуслова. Долго учить приходится, но зато потом работать легко.

Зови, говорю, в кабинет. Сначала подумала, что, может, кто из горкомовского начальства нагрянул – Попов или кто-то еще. Попов любил неожиданно нагрянуть, ошеломить. Ему нравилось ошеломлять. Но оказалось, что не Попов, а совсем другой человек. Гляжу – и глазам не могу поверить. Мой любимый артист! Это я сейчас привыкла видеть вокруг лица с экрана, а тогда… Встала и глазами хлопаю. А он улыбается, привык к такому приему, руку мне протягивает, говорит что-то. Не просто красивый человек был, но и очень приятный, добрый. Я пришла в себя, села, слушаю. Он не за себя пришел просить, а за товарища. Тот по возвращении из эвакуации мыкался по чужим углам, потому что дом, в котором он жил, сгорел при бомбежке. Год мыкался, два, третий пошел. Театральный местком кивает на райисполком по последнему адресу прописки. В райисполкоме говорят: «Требуйте решения вопроса по месту работы». Замкнутый круг. И оба хором: «надо подождать». А человек не один, с семьей – жена, теща, дети-школьники. По уму, вопрос должен был решать театральный местком. Но театрам жилье в то время выделялось туго. Первым делом поднимали промышленность. Поэтому райисполком по адресу последней прописки, то есть Фрунзенский райисполком, должен был войти в положение. Обычно тем, кто лишился жилья таким образом, выписывали ордера в первую очередь. Я сказала, что помогу. Артист мой посидел у меня еще несколько минут. Похвалил между делом мои цветочки. Я всю жизнь любила и люблю уют. Первым делом перетащила в новый кабинет из старого горшки с цветами. Рабочее место не должно быть унылым, казенным. Я же в кабинетах провожу больше времени, чем дома.

Я, в свою очередь, заговорила о кино. Начала восхищаться картинами, в которых играл мой артист. Восхищалась и млела, так мне было приятно его общество. И чувствовала бабским чутьем, что я ему тоже нравлюсь. Несмотря на то, что выглядела тогда не лучшим образом. Бледная, осунувшаяся, под глазами круги. В зеркало посмотрюсь и вздрагиваю – уж я ли это? Проводила его, посидела минут пять, думая о том, какая же все-таки интересная жизнь у артистов, и снова принялась за работу. Председателю райисполкома позвонила в тот же день. Сделала нагоняй за отсутствие чуткости и дала две недели сроку. Через неделю мне доложили, что вопрос решен положительно. Я порадовалась за то, что смогла помочь хорошему человеку. Подумала грешным делом – раз вопрос решен, больше уж его не увижу, жаль. Без всякой задней мысли подумала. Во всяком случае, так мне тогда казалось. Ан нет – увидела. Спустя какое-то время пришел он меня поблагодарить. С огромным букетом. Поблагодарил и пригласил в ресторан. Меня это предложение застало врасплох. Я ничего подобного не ожидала. Но предложение приняла. Сил не хватило бы отказаться. Искушение, наваждение, помрачение – как угодно можно было назвать. Лет с семнадцати ничего подобного не испытывала. Влюбилась, одним словом. Без памяти. Когда на экране его видела, то просто любовалась и восхищалась. В человека на экране влюбиться невозможно. А как увидела вживую – пропала. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.