Константин Писаренко - Елизавета Петровна. Наследница петровских времен

В высшую мужскую свиту цесаревны входили камергеры (Алексей Полозов, Яков Балк) и камер-юнкеры (братья Шуваловы – Александр и Петр Ивановичи, Михаил Воронцов, Григорий Петрово-Солово). Женская свита состояла из фрейлин Анны Карловны Скавронской, Агафьи Симоновны (до замужества на Г.А. Петрово-Солово), Марии Симоновны и Марфы Симоновны Гендриковых, Мавры Егоровны Шепелевой (до замужества на П.И. Шувалове) и нескольких камер-юнфор во главе с Елизаветой Ивановной Францен. Главной, не по должности, а по влиянию на госпожу. Именно ее спустя три десятилетия Н.И. Панин в шутку назовет «министром иностранных дел» Елизаветы Петровны. Родную сестру «министра» – Марию Ивановну Францен, в замужестве Крузе – зачислили в штат с 5 (16) октября 1736 г. без какого-либо звания, зато с жалованьем в пятьдесят рублей. Это о ней так много нелестных отзывов оставила в своих мемуарах Екатерина II[12].

Что касается центрального персонажа молодой компании, Алексея Григорьевича Разумовского, то о нем известно совсем мало. Традиционно считают годом попадания малоросса ко двору Анны Иоанновны 1731-й. И ссылаются на дневник генерального подскарбия Я. Марковича, зафиксировавшего 6 (17) января того года проезд через Глухов с венгерскими винами полковника Ф.В. Вишневского, привезшего казака в Москву. Правда, о том, что с Вишневским ехал и молодой «черкасец» Розум с хутора Лемешки из-под Козельца (между Киевом и Черниговом), летописец не в курсе. Возможно, молодой человек и сидел в обозе штаб-офицера, только до высочайшего двора так и не доехал. По крайней мере, его имя не фигурирует в списках певчих императрицы за апрель и декабрь 1731 г., за апрель 1733 г. и в более поздних, опубликованных Л.М. Стариковой. Есть, правда, там «тенорист» Антон Григорьев, уволенный в феврале 1733 г. Но вряд ли клерки Придворной конторы допустили ошибку, к тому же не единожды.

Благодаря придворному штату цесаревны за 20 апреля (1 мая) 1734 г. известно, что Разумовский («Алексей Григорьев») уже состоял в нем «басистом», как недавно принятый в основной состав певчих (отнесен к тем, коим «учинены вновь оклады»). По возрасту (двадцать пять лет) категории «малых певчих» не соответствовал. Оклад получил для «больших» невысокий – сорок рублей. Очевидно, какой-то срок перед тем (испытательный?) числился «закомплектным». Вряд ли внештатный стаж превышал год. Возникает вопрос. Где же он обретался между крайними датами – весной 1731 г. и весной 1733 г.? Если не при дворе, то в одной из частных капелл. Точно не у царевны Прасковьи Ивановны. Задержался в доме у Вишневского?! Или угодил в особняк Левенвольде?! Или к кому-то еще…

Между прочим, с мая 1732 г. по январь 1733 г. в Санкт-Петербурге находился автор знаменитого дневника, генеральный хорунжий Николай Ханенко. В ожидании резолюции по своему делу украинский гость сдружился с певческим коллективом Елизаветы Петровны. Часто приезжал к ним, к духовнику К.И. Шаргородскому, слепому бандуристу Григорию Михайловичу Любистоку. В обществе бандуриста, регента («уставщика») Ивана Петрова, а подчас и кого-то из братьев Шуваловых они весело коротали вечерние часы, «спевали» песни и напивались до упаду. Несколько раз хорунжий обедал с полковником Ф.В. Вишневским. И за восемь месяцев пребывания на берегах Невы Разумовского не заметил. А хлебосольный Федор Васильевич за столом о нем отчего-то не прихвастнул и внимание земляка к самородку с черниговщины не привлек.

Когда преемник Шубина преобразился в фавориты, остается гадать. Не ранее 1734 г. и не позднее 1737 г. Судя по бумагам М.Л. Воронцова, изданным П.И. Бартеневым, к концу 1737 г. «милостивый государь А.Г.» уже похитил сердце хозяйки «хора честного вспевального», хотя должность занимал по-прежнему стартовую, то есть певчего. Явно не без помощи «хора» этого (спасибо Ханенко за сведения) и к Ивашке Хмельницкому пристрастился. Почему же цесаревна влюбилась в одного из своих пьяниц, певшего басом? Не потому ли, что тот очень напоминал того, с кем ее разлучили, гренадера Шубина?! Ведь ей выпало пережить ужасный душевный кризис в 1732 г. И утешало цесаревну тогда разве что присутствие рядом одиннадцатилетнего мальчика, Ивана Шубина, ставшего Елизавете пасынком, сына угнанного в Сибирь прапорщика. За год она немного оправилась, постепенно привыкла к потере, и вдруг судьба преподнесла странный сюрприз – знакомство с «близнецом» возлюбленного. А дальше не без колебаний и сомнений началось сближение, необратимое после осознания удивительного факта: и по характеру оба похожи…

К 1740 г. союз казака и принцессы оформился де-факто в гражданский брак. Вместе делили печали и радости полуопального бытия, вместе подняли на ноги приемного сына. Своих детей, увы, не завели. Похоже, проблема не единственно в физиологии. В политике тоже. Елизавета Петровна готовилась возобновить борьбу за власть. Какие уж тут дети! Однако и без них цесаревна не могла. Вот и нашла вместо возмужавшего Ивана Шубина новый объект обожания – малышей Григория Ивановича и Евдокии Лаврентьевны Бутаковых, Петрушу, Алешу и Прасковью. Девочка нашей героине приглянулась особенно[13].

С 1737 г. политическая ситуация в Российской империи ухудшалась из года в год. Причем кризис внутренний накладывался на внешний. Патологический страх Анны Иоанновны перед оппозицией и как следствие неоправданно жестокая реакция на каждый недовольный ропот и скептический отклик подтачивали единство страны. Нарастал процесс отчуждения между обществом и лидером, обществом избранного, но на общество не опирающегося, отстаивающего в первую очередь интересы собственной группы поддержки, из иностранцев преимущественно состоящей. Война с Турцией под лозунгом пересмотра унизительных условий Прутского мира обернулась западней. Покорение в 1736 г. Азова и Крыма, в 1737 г. Очакова парадоксально не приближали, а отдаляли день триумфа. Причина крылась в международной обстановке, оказавшейся неблагоприятной для России. Союзные державы либо дистанцировались от конфликта (Англия, Голландия), либо запросили неприемлемую цену за помощь (Австрия), либо затаились, думая примкнуть к победителю (Пруссия, Швеция). Откровенно протурецкую позицию заняла Франция. Сплоховал и Остерман, пожадничав на Немировском конгрессе (август – сентябрь 1737 г.). Российская делегация затребовала все Причерноморье от реки Кубань до реки Днестр, независимость для Молдавии и Валахии. Султан, естественно, ультиматум отверг.

Впрочем, может, Остерман и не сплоховал, если претензии санкционированы Бироном и санкционированы умышленно, как бы в угоду фельдмаршалу Миниху, грезившему о великих завоеваниях. Уже кампания 1738 г. опрокинула эти грезы. Днестровский поход закончился бесславно. Обескровленная в Крыму и под Очаковым, русская армия не справилась с задачей освобождения православных народов от османского ига. Между тем в Швеции весной выборы в риксдаг выиграла партия, настроенная антироссийски. Угроза войны одновременно на два фронта возросла неимоверно. И в столь критический момент в Петербурге кому-то понадобилось испортить вконец отношения с северным соседом. В ночь на 6 (17) июня 1739 г. отряд русских военных в окрестностях Бреславля (в Силезии) убил Малкольма Синклера, шведского майора и агента, возвращавшегося с важными документами из Стамбула в Стокгольм. Причем спутника офицера, французского купца Жана-Андре Кутурье, не тронули. Отвезли в Дрезден, где вскоре и освободили. В принципе, что бы Синклер ни вез, нападение на дипломата-курьера не стоило того, ибо гибель соотечественника от рук русских возмутила все шведское общество. А Кутурье, живой свидетель, только подлил масла в огонь своими красочными описаниями убийства. Хрупкое равновесие в Стокгольме между «ястребами» и «голубями» мгновенно нарушилось, и правительство, возглавляемое Карлом Гилленбургом, обрело мандат народного доверия на разрыв с Россией.

Русско-шведскую войну предотвратил успех Миниха при Хотине 17 (28) августа и поспешное, на опережение, подписание в Белграде 7 (18) сентября 1739 г. мирного трактата с Турцией, удовлетворившего кабинет Анны Иоанновны минимально, то есть приобретением Азова с окрестностями. Катастрофу, нависшую над головой императрицы, та счастливо избежала. Какую? Низложение с престола, конечно, вскоре после вручения Э. Нолькеным, посланником Швеции, А.И. Остерману ноты об объявлении войны. Общество, и без того раздраженное репрессивной политикой царицы, не простило бы ни государыни, ни членам ее кабинета необходимость драться с целой враждебной коалицией. Козлами отпущения стали бы помимо Анны Иоанновны три кабинет-министра – А.М. Черкасский (ритуальная жертва), А.И. Остерман, А.П. Волынский (оппоненты Бирона) – и фельдмаршал Миних. Имя преемника грозной Ивановны вся нация знала очень хорошо – Елизавета Петровна. А вот о том, кто организует дворцовый переворот, едва ли догадывалась – Иоганне-Эрнсте Бироне. Тайный почитатель цесаревны, обер-камергер, избранный в 1737 г. на ландтаге прибалтийской шляхты герцогом Курляндским, за несколько лет преобразился в надежного политического партнера дочери Петра и свое будущее разумно решил связать с перспективной принцессой, отколовшись от обанкротившейся «немецкой» камарильи, окружавшей императрицу со дня коронации, впутавшей монархиню в турецкую авантюру. Бирон – единственный, кто бы сумел на пике народного негодования дипломатическим крахом Остермана, Миниха и иже с ними убедить Анну Иоанновну без сопротивления отречься от трона в пользу национального кандидата, то есть цесаревны. И он бы великолепно реализовал комбинацию, рожденную во дворце на набережной Красного канала, если бы не Остерман.