Мария Белкина - Скрещение судеб

111

Защищенность, уверенность в завтрашнем дне (фр.).

Ничего больше у меня не осталось. Больше у меня не осталось ничего.

Но тут Сикорский что-то путает: тогда в лагере военнопленных в Елабуге еще не было, они появятся позже. И смертность среди населения в августе была еще не столь велика. Что же касается затруднений с похоронами, о чем поминал и Соколовский, — то, весьма возможно, это могло возникнуть из-за того, что Марина Ивановна была самоубийцей! В те годы, да и долго еще после войны, в своих поездках, мне приходилось сталкиваться с фактами, когда местные власти, руководители учреждений, парторганизации чинили всяческие препятствия при похоронах тех, кто посмел самовольно уйти из жизни и даже запрещали гражданскую панихиду… Считалось, что советская власть создала все условия для гармоничной, счастливой жизни и самоубийств не может и не должно быть! Самоубийство расценивалось как выпад против существующего строя, а главное — портило сводку району и, следовательно, области.

Это стихотворение «Сын» МИ написала за пять лет до рождения Мура.

Все даты и все факты приводятся по дневнику Мура.

В дневнике Мур пишет, что не директор интерната А. З. Стонова сообщает ему о телеграмме из Москвы, а представитель Литфонда в Чистополе Хохлов.

Что из своего архива М.И. взяла с собой, теперь трудно установить точно. Основная часть архива была оставлена у Садовского, и Муля потом перевез архив к Е. Я. Эфрон в Мерзляковский, об этом он писал Але. М.И. в предсмертной записке пишет, что «в сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы». Но, быть может, она поминает только о самом ей дорогом, что следует сохранить… Ведь, уезжая в Елабугу, она все же могла взять с собой и тетради с переводами, ибо большинство переводов не было напечатано, а она отлично понимала, что рассчитывать на печатание стихов и прозы не приходится, и берет она эти тетради и оттиски, так как это главное, что она сделала в жизни, и это должно быть с ней! А на переводы и могла быть хоть и малая, но надежда, ибо в Чистополе Асеев, а он предлагал ей издать книгу переводов, а в Казани есть издательство. Конечно, это все только предположения, но Аля, которой должно было быть известно со слов Е.Я., что именно Мур привез из Елабуги, часто поминает о сундучке с архивом или о чемодане, а не о нескольких тетрадях и оттисках.

Асеев не мог наткнуться на слово «Пастернак», ибо М.И. в своих тетрадях писала сокращенно, но ему могло попасться на глаза письмо к Б.П., переписанное в тетрадь, или какая-то запись, и он догадался, о ком речь.

Станислав Генрихович Нейгауз, впоследствии известный пианист.

В сущности (фр.).

У Сергея Яковлевича.

Крик души. (фр.).

Тетрадь со стихами и две тетради с ташкентскими дневниками — пропали.

Отвращение (фр.).

Тихонов всю войну был в Ленинграде.

Лидия Григорьевна Бать.

Районного военкомата.

С Богом.

Алексей Николаевич Толстой.

Две вещи, которые ценны Муру, это явно «Из записок Парижанина» и «Однажды осенью», где речь идет об одиноком молодом человеке.

Они стоят того — чего стоят! (фр.).

Лучшим его произведением так и осталось письмо к Муле от 8 января 1943 года, о котором шла речь ранее!

По-видимому, A. B. Сеземан, брат Мити Сеземана.

Кто Рая — неизвестно.

Д. Н. Журавлев.

Под деревней Друйка сельские жители долго хранили могилу «неизвестного солдата». Спустя почти сорок лет, уже после опубликованного очерка о Муре в журнале «Неман», на этой могиле был установлен обелиск. На нем написано: «Эфрон Георгий Сергеевич погиб в июле 1944». Не берусь судить — можно ли было спустя столько лет точно установить по документам, что там лежит сын Цветаевой, а не сын другой матери?.. Да и могила на открытом месте, вообще-то говоря, — условность! Ливневые дожди, весенние воды — покойники под землей передвигаются…

А. И. Солженицын.

Жургаз — журнально-газетное объединение было к тому времени уже ликвидировано, но те, кто работал в особняке на Страстном бульваре, где помещались журналы «Revue de Moscou», «За рубежом», «Огонек» и другие, говорили еще: «Жургаз».

Рассказ Лидии Анисимовны записан со слов Али и Дины, как и то, что говорила Ася Сырцова. Что касается Всеволода Эмильевича, то тут надо заметить, что по сведению прокуратуры, он был арестован в Ленинграде.

Дина действительно, когда вышла на свободу, позвонила Фотиевой, но та была столь высокомерно холодна, что Дина не захотела с ней встретиться.

За́мок.

Промакадемия имени Сталина помещалась на Ново-Басманной улице. Старым специалистам партия не доверяла, и было решено готовить новых командиров социалистической промышленности. При приеме в эту академию прежде всего учитывался партийный стаж, участие в революции, работа в руководящих партийных органах, пролетарское происхождение. Получивших среднее образование были единицы. В анкетах писали: «три зимы посещал школу», «пять зим…». Лекции читались лучшими профессорами Москвы, приезжали из Ленинграда.

Ада Федерольф-Шкодина рассказывала, что как-то зашла она в учительскую, а профессор математики сидит за столом, обхватив голову руками. «Вам плохо?» — спрашивает она. «Очень плохо! — говорит он. — Они у меня диаметр взвешивают! Ну, как им лекции читать?!.» Позже почти все преподаватели и все учившиеся в Промакадемии были репрессированы.