Роберт Штильмарк - Звонкий колокол России (Герцен). Страницы жизни

Собеседники с гордостью поведали чужестранцу, что в кафе их зятя можно всегда встретить известных ученых, художников, писателей и ценителей искусства.

— Из какой вы страны, синьор? И что интересует вас в Швейцарии? — осведомились попутчики на прощание. Услыхав, что интересует его издательское дело и что он уроженец Российской империи, благожелательные иностранцы посоветовали ему непременно посетить в Женеве родственное им кофейное заведение, любимое, по их словам, и русскими туристами, даже графами и князьями.

— Я… выпечен из другого теста! — мягко отвечал гость из России. — Человека красит не титул!

— О да, синьор! — радостно закивали собеседники. — Но даже некоторые ваши князья бывают подчас большими оригиналами, непохожими на других, обыкновенных аристократов. Мы видели не раз в Женеве русскую княгиню Оболенскую, которая сочувствует тем полякам, кто дрался за свободу Польши против войск императора Николая Первого. У нас здесь хорошо помнят и очень уважают российского князя Петра Долгорукова. Он многие годы жил в Женеве и недавно скончался в Берне. Он тоже был большим издателем, и писателем, и ученым.

Пассажир слушал собеседников с явным интересом.

— Вам приходилось встречать этого князя? — спросил он несколько настороженно. — Я теперь припоминаю, что такой князь-вольнодумец действительно жил эмигрантом в Швейцарии… А скажите, вам не случалось слышать в Женеве и такую фамилию: пан Тхоржевский?

— Кажется, нет, синьор, ведь и мы… выпечены из другого теста. Мы лишь видели князей и княгинь и могли бы только прислуживать таким господам, но совершенно убеждены, что наш зять в Женеве охотно поможет синьору найти его знакомых или клиентов!

Едва жизнерадостные попутчики оставили купе, пассажир из России достал карманный журнальчик в кожаном переплете и пометил на одном из листков:

«Женева. „Кафе де мюзее“…».

Его собеседники и не подозревали, сколько мыслей и тревожных эмоций вызвало у соседа-пассажира одно лишь упоминание имени князя Петра Долгорукова!

…Князь Петр Владимирович Долгоруков — натура сложная, противоречивая, будто сотканная из сплошных контрастов.

«Кривоногий» — такую кличку дали юному аристократу, князю Петруше, сверстники по Пажескому корпусу. Врожденный недостаток — сильная хромота — озлобил его с детства. Он с ненавистью, молча кривя лицо, прислушивался к шепоту насмешек, хихиканью товарищей. Они рано почувствовали его острый иронический ум, злопамятность и мстительность. Вместе с тем он был очень честолюбив, высокомерен, заносчив. Завидовал чужому успеху и хотел играть крупную роль в обществе. Казалось, что это было ему заранее обеспечено знатностью рода, богатством, склонностью к научным изысканиям и незаурядными способностями.

Однако, несмотря на умственное превосходство над многими, более счастливыми, чем он, избранниками фортуны, он сам портил себе карьеру то непозволительными шутками, а то и тайными интригами, выплывавшими наружу. За дерзкую шалость его очень рано прогнали из камер-пажей. И этим навсегда закрылся ему путь к чинам придворным. Весь собственный род он считал тоже несправедливо обойденным — по его мнению, князья Долгоруковы были бы уместнее на российском престоле, чем бояре Романовы, тем более что династия эта с Петра Второго фактически прекратилась по мужской линии. Сам же Петр Владимирович происходил от долгоруковской ветви древних князей Оболенских. Род этот велся от князя Михаила Черниговского, замученного в татарской орде после отказа поклониться тени Чингисхана, за что церковь причислила князя Михаила к лику святых.

Окончив Пажеский корпус, молодой князь усердно принялся за весьма почтенное и нужное для всей российской знати дело — составление, проверку, изучение дворянских родословных. Ученому отпрыску знатных родов с радостью доверили работу в государственных архивах и в частных собраниях семейных документов, а то и просто дарили целые коллекции исторических материалов. И князь Петр Долгоруков углубился в серьезные научные изыскания. Составленные им в течение многих лет тома «Российской родословной книги» легли в основу российской научной генеалогии, были использованы позднейшими исследователями-генеалогами — Леонидом Савеловым и иностранными специалистами.

И никто из тех, кто столь охотно предоставил князю архивы, передал устно многие генеалогические тайны, выдал допуск к секретнейшим бумагам, относящимся к высшим сановникам империи и тайнам рождений, смертей, коронаций и смен венценосцев, даже не подозревал, какое употребление сделает Петр Владимирович из своих открытий.

Сначала труды его вызывали одно одобрение. Затем в 1842 году в Париже вышла книга под псевдонимом «Граф Альмагро» — «Заметки о главных фамилиях России». Книгу признали в России опасной, быстро выяснили подлинное имя автора и приказали ему прервать заграничное путешествие. По возвращении в Россию Долгоруков был арестован и сослан в Вятку, через шесть лет после отъезда оттуда ссыльного Герцена. Впрочем, ссыльный Долгоруков был слишком знатен и богат, поэтому через год получил освобождение и продолжал свои изыскания в родовом тульском поместье, куда перевез свои бумаги.

Спустя еще полтора десятка лет князь Петр, продолжавший тем временем накапливать историко-генеалогические материалы, издавая их в России, собрал огромный архив. Уже после воцарения Александра Второго Долгоруков хитростью сумел перевезти архив за границу и в 1859 году навсегда эмигрировал сам.

Большие средства помогали ему жить, где нравилось и где имелось больше издательских возможностей. Он курсировал между Лейпцигом, Парижем, Брюсселем, Лондоном и Женевой. В этих городах он издавал журналы и газеты, резко оппозиционные русским властям: «Будущность», «Листок», «Правдивый» (последняя — на французском языке). На Западе его порой ставили наравне с Герценом и Огаревым — так широко известна была его издательская деятельность. В своих очерках (он так и назвал их «Петербургские очерки»), газетных статьях и научных публикациях из архива он разоблачал тайны, касавшиеся прошлого, недавнего и отдаленного, от убийства Павла или Петра Третьего до секретного следствия по делу декабристов.

При этом он, однако, любил подчеркивать, что худшие, более сильные разоблачения еще ждут своей очереди и спокойно дремлют пока в его личном архиве. Так как в России жил его сын Владимир Петрович, занимавшийся химией, князь-папа предупреждал власти, что разоблачения последуют немедленно, если сыну будет причинен хоть малейший вред.