Юджин Ли-Гамильтон - Воображенные сонеты (сборник)

Я шлю своих родных лесов плоды:
Вот клюква, что росой напоена;
Вот иглица, для ног босых страшна;
А вот черника с кряжистой гряды;

Омела со слезинками слюды;
Шиповник; облепихи желтизна;
И синий терн, и тиса семена
С тех троп, где Китса сыщутся следы.

Не знаю я американских ягод,
Но знаю, что цветок родил Канзас,
Который может меж тюремных тягот

Зацвесть внезапно, утешая глаз,
Там, где кишат страдания, где за год
Покажется любой бескрылый час.

Коричневато-желтая пшеница,
Неизмеримо ты древней, чем та,
Которую в далекие лета
Сжинала Руфь, юна и смуглолица.

Как хищник, Время все вобрать стремится
В свои ненасытимые уста,
Но выжила ты в сумке из холста,
Под пологом египетской гробницы.

Усни же в поле, словно в колыбели —
Пусть вечная природы круговерть
Тебя заставит зеленеть в апреле;

И пусть потом твои мука и дерть
Заполнят закрома, дабы не смели
Мы говорить, что в Прошлом только Смерть.

Изгнанник проходил во время оно
По городу, высок и изможден,
Походкой мерной, как вечерний звон,
Лицо укрыто сгибом капюшона.

Его страшились жители Вероны,
«Он побывал в аду!» — неслось вдогон;
И детвора бежала с улиц вон,
А кто смелей, смотрел настороженно.

Но этот сборник им написан ране —
Как будто он, держа в руке цветок,
Стоит на знаменитой фреске Джотто

С мечтанием о той, чьей хрупкой длани
Не тронул на земле, но кто помог
Ему постичь Небесные высоты.

В Испании легенда бытовала
О рыцаре, что много лет назад
Вел за собой грабителей отряд
И никогда не поднимал забрала.

Когда же смерть в него вонзила жало,
То любопытный обнаружил взгляд
Лишь пустоту внутри железных лат,
Зиявшую из черного провала.

Да, Пустота в сражениях сильна!
Она от Мекки и до Ронсеваля
Прошла, неся ислама знамена:

Пред ней народы в ужасе дрожали —
И, как живая, корчится она
Поднесь в кольчуге из дамасской стали.

Вот так приходит смерть исподтишка:
В жаровенке уже угасло пламя;
Вы смотрите, как чад плывет волнами
Над тлеющими углями, пока

Витает рядом смерть — она робка,
Но, осмелев, предстанет перед вами,
Вопьется в губы черными губами,
И жизнь уйдет, и упадет рука.

Я помню — утро вам ласкало взгляд,
И, глядя на встающее светило,
Вы дальних гор вдыхали аромат;

Так был ли слаще поцелуй могилы,
Когда угара смертоносный яд
Втянули вы и в жилах кровь застыла?

Когда б иного Данте привела
Тропа туда, где мрачным лесом стали
Самоубийцы, где они в печали
Стенают от содеянного зла,

Его окликнет бледная ветла,
И шепот ваш прошелестит из дали;
Он, ухо к белой приложив эмали,
Услышит сердца стук в глуби ствола.

Пусть спросит: «Эми, разве в том краю,
Где воздух свеж, вы не были отрадой
Для скованного хворями калеки?

Зачем же юность пылкую свою
Вы погубили по веленью Ада
И в мертвый мир отправились навеки?»