Юджин Ли-Гамильтон - Воображенные сонеты (сборник)

Коль на поляне встретишь круг травы,
Что много гуще и темней соседней,
То знай, прохожий — не сочти за бредни,
Прислушайся к словам людской молвы —

Что это, быстроноги и резвы,
Лесные эльфы были там намедни,
Когда на луг явились для последней,
Прощальной встречи на земле, увы!

Они ушли; хотя все так же свет
Роняет блики, горести не зная,
И белки так же по ветвям снуют;

Волшебного народца больше нет
В орешнике, где горлица лесная
Все ладит немудреный свой приют.

Созвал своих вассалов Оберон
В чащобе для последней ассамблеи;
И эльфы собралися там, и феи,
И даже гномы, кинув тайный схрон.

«Людскою верой был наш род силен, —
Сказал он, — долго мы питались ею;
Но вера все слабее и слабее,
И каждый здесь на гибель обречен.

Так говорят священные декреты:
Покинет вера смертные умы,
И злая стужа нас сживет со света.

В сердцах деревьев долго жили мы,
Отныне будем жить в душе поэта —
Лишь там для нас ни глада, ни зимы».

Не мертв Россетти, и не нужно слез,
Мой Марстон, над закрытой крышкой гроба;
Поглотит тело вечности утроба,
Душа взлетит под пение стрекоз.

Я помню, резкость в прошлом произнес —
Давай теперь ее забудем оба.
Сплету венок, какой сумею, чтобы
На камень бросить, как прощальный взнос.

Когда дохнул зимою Азраил,
Придуло лист к той пожелтелой груде,
Где спят давно Шекспир и Алигьери.

Не плачь. Твой друг лежит среди могил,
Над коими грустить приходят люди.
Он жив, пока им тяжела потеря.

Мы в римских банях время провели;
Был зеленью затянут камень старый
Тех двориков, где в поисках нектара
Гудели над лужайками шмели.

Однажды под поверхностью земли,
Всё повидавшей — войны и пожары,
Узорные сыскались тротуары,
На них — тритоны, рыбы, корабли.

Вот так под дерном нынешнего дня
Лежит Вчера — до времени забыто,
Но не боится тлена и огня:

Траву Сегодня вытопчут копыта,
И быстро сгинет хрупкая стерня,
А Прошлое незыблемей гранита.

Печаль таится в воздухе апреля
Для тех, кто знает путь вещей земных;
Чреваты ложным чаяньем для них
Надежды, что вокруг зазеленели.

Пеан листвы и стрекот свиристеля
Содержат примесь пеней потайных;
И Смерть летит на крыльях сурьмяных,
Рождая ветер, в коем запах прели.

Поет в лесу ликующая птица;
Струится сок в глуби древесных вен;
Пчелиный звон как нежная цевница;

Но скрытый вздох в тех звуках нам явлен;
И каждый лист, что по весне родится, —
Свидетельство грядущих перемен.

Идти во тьме сквозь освещенный лес,
Листвы иной не ведать, кроме палой,
Когда в отрадном блеске карнавала
Весна приходит с ворохом чудес;

По звукам узнавать, что день воскрес,
А ночь на время притупила жало;
Вот вечер, коль вокруг похолодало —
Закат не льется пламенем с небес.

Лиц дружеских твои не видят очи —
Одни лишь голоса летят вослед,
Как души, что-то смутное пророча.

Сказал Господь во Тьме: «Да будет Свет!»,
И тут же спрыгнул День с коленей Ночи.
Но свет его не про тебя, поэт.

Вам предстоит увидеть то, что я
Уж не увижу: каменные стены,
И стекла витражей, и гобелены,
И башни, и зеленые поля.

Вам у реки, дыханье затая,
Смотреть, как машут веслами спортсмены;
Приветствует восьмерки в клочьях пены
Болельщиков кричащих толчея.

Но мчится год за годом надо мною…
Унесены береты и плащи
В минувшее текущею волною;

На стенах башен темные плющи,
Теряя очертание земное,
Истаивают призраком в нощи.

Спала на гальке как-то в день погожий
Дочь рыбака, и ветерок-фланер
Ласкал ее растрепанный вихор,
Легко касался загорелой кожи.

Поэт шел мимо, и на жалком ложе,
На рубище ее замедлил взор;
Потом, вложив ей в губы луидор,
Он удалился, спящей не тревожа.

Что стало с той монетою потом?
Принес доход семейству дар поэта,
Которым горд по праву скромный дом?

Иль жадность копит новые монеты —
Желанные, пропитанные злом
Любви продажной? Не узнать ответа.