Эмилия Руэте - Принцесса Занзибара. Женщины при дворе султана Сеида Саида

Канал заканчивается в Суэце. И вот мы выплыли в Красное море. Уже на канале зной душил нас, а когда мы оказались между высокими скалистыми берегами залива, жара стала невыносимой. Мы и днем и ночью обливались потом. Мне эта родная жара была по душе, но моим детям она не подходила, и от нее они стали беспокойными и раздражительными. Волны на море были такими высокими, что мы не могли открыть иллюминаторы; в каютах из-за этого становилось душно. Мы проводили ночи на палубе в шезлонгах, что было неудобно и не позволяло отдохнуть. Плавание до Адена продолжалось неделю, а там мы прождали пять дней, прежде чем «Орел» получил разрешение продолжить путь. 2 августа мы увидели остров Пемба. Какая это была радость! Это значило, что до берега Занзибара осталось не больше тридцати миль и до него можно легко доплыть за три часа. Но наступила ночь, и мы остановились у Северного мыса: из-за песчаных отмелей было опасно пытаться войти в порт в темноте.

На следующий день мы встали рано. На горизонте был виден целый лес мачт в порту. Когда корабль плыл вдоль берега, мы могли прекрасно рассмотреть пальмовые рощи и в них – негритянские деревни. После множества сигналов нам указали, где встать на якорь, но это место нам очень скоро пришлось сменить на другое. В гавани стояли четыре немецких военных корабля – «Стош», «Гнейзенау», «Элизабет» и «Принц Адальберт», два корабля английского флота, пять пароходов султана и несколько парусников. Коммодор Пашен посчитал, что меня следует рассматривать как «секретный груз», и это обозначение очень позабавило офицеров эскадры. Но когда прибыл на корабле «Бисмарк» любезный и благородный адмирал Кнорр, положение изменилось, и я получила возможность отправляться на берег когда захочу.

Во время нашего первого выхода в город мне показалось, что на лицах людей, которые толпой окружали нас, я прочла непритворное удивление. Справа и слева звучали их крики на арабском и суахили: «Добро пожаловать, госпожа!» Если мы заходили в лавку, чтобы купить что-нибудь, перед ее дверью собиралась огромная толпа, которая почтительно расступалась перед нами, когда мы выходили. День за днем наша добровольная свита становилась все больше, а воодушевление народа становилось все сильнее. Это, разумеется, вызывало гнев и у султана, и у английского генерального консула, его советчика в политических делах. Баргаш даже приказал выпороть нескольких человек плетьми за то, что они ходили следом за нами. Затем он и английский чиновник сочли нужным подать командиру эскадры жалобу на то, что народ устраивает в мою честь демонстрации.

Услышав об этом, я предупредила горожан, чтобы они больше не сопровождали меня; но они ответили, что возможность наказания не остановит их. Ко мне подходили рабы с записками, в которых их хозяйки просили меня принять уверения в их верности и преданности, писали, что желают посетить меня на корабле и что их дома открыты для меня. Другие рабы тайком клали мне в ладонь записки, которые приносили, спрятав под шапкой. Иногда, проходя возле какого-нибудь дома, я замечала, что за его дверью прячутся дамы, которые дожидаются меня. Когда я шла мимо них, они заговаривали со мной или просто восклицали: «Пусть Бог будет с вами и сохранит вас в добром здравии!» Мои братья, сестры, другие родственники и давние друзья много раз передавали мне на словах, что просят меня прийти к ним в гости. Я отклонила все эти приглашения, но не по личным причинам: меня принудили к этому обстоятельства.

Если мы проплывали в шлюпках мимо дворца или под окнами султанского гарема, жены султана махали нам рукой. Поскольку в таких прогулках нас сопровождали офицеры флота, я была вынуждена попросить их, чтобы они, ради блага этих дам, не отвечали на их приветствия. Я даже не делала этого сама, чтобы уберечь беспечных красавиц от гибели, поскольку мне рассказали, что их господин и повелитель имел обыкновение, спрятавшись где-нибудь во дворце, наблюдать за водой или улицей, таким образом ловить нарушительниц и наказывать их. И это не выдумка. Очень хорошо известно, что за год до моей поездки на Занзибар султан из своего укрытия увидел, как его любимая жена, очаровательная черкешенка, обменялась приветствием с проплывавшим мимо в легкой лодке. То, что она сделала, – вовсе не новый обычай. Я помню, что тридцать лет назад, в дни моего детства, европейцы, особенно французские и английские морские офицеры и живущие на острове коммерсанты, кланялись нам, а мы отвечали им тем же, и наши мужчины никогда ни в малейшей степени не возражали против этого. Но Баргаш посмотрел на это иначе. Он лично так жестоко выпорол свою черкешенку за это оскорбление, что та через несколько дней умерла. Говорят, что он умолял ее о прощении, но напрасно; до сих пор он приказывает читать молитвы на ее могиле.

Во время наших поездок в глубь страны мы часто встречали людей, ехавших верхом на ослах. Из уважения к нам эти люди спешивались, вели своих животных мимо нас под уздцы, а потом снова садились в седло. Несмотря на султанские наказания, местные жители упорно демонстрировали свою любовь ко мне. Конечно, крики «Куахери, биби!» («Прощайте, госпожа!»), частенько звучавшие почти под окнами султана, когда мы отправлялись обратно на корабль, должны были раздражать его. Мне рассказали, что каждый раз, когда наши лодки приближались к берегу, кто-нибудь стучал по старой жестяной коробке из-под печенья, как по барабану, созывая людей.

Разумеется, за нами постоянно следовали шпионы, в основном уроженцы Восточной Индии; к их величайшему горю, мы говорили по-немецки. Вечером накануне моего отплытия с Занзибара два верных друга обратили мое внимание на мрачную фигуру человека, который часто оказывал нам честь своим вниманием как торговец-разносчик. Этот торговец был умен и служил орудием в руках влиятельного временщика Перы Дауджи, в прошлом чистильщика ламп и придворного цирюльника. Временщик, поразительно хитрый индиец, сумел возвыситься для положения помощника на все руки при султане и брался за любое дело, почетное или низкое. Все дипломатические переговоры идут через него, и он же прислуживает за столом гостям султана. Он получает огромное жалованье – тридцать долларов в месяц! Все на Занзибаре очень стараются не становиться на пути у всесильного Перы Дауджи, который, не имея возможности жить на тридцать долларов с той роскошью, о которой можно судить по его великолепным одеждам, ищет себе другие источники дохода. Придворный ювелир отказался платить бывшему чистильщику ламп определенный процент со всех заказов султана – и лишился этих заказов: Пера Дауджи отдал их более сговорчивому конкуренту.

Возможно, долго живя вне родины, я стала привередливой, но, на мой взгляд, по меньшей мере внутренняя часть города находится в плачевном состоянии. Вдоль всех улиц видны руины домов, улицы узкие, и за их чистотой не особенно следят. Захламленные пустыри заросли сорняками, на них даже растут молодые деревца. И похоже, что это никого не волнует: все равнодушно идут вперед, прокладывая себе путь между лужами и кучами мусора. Ямы для золы и выгребные ямы здесь неизвестны: то и другое заменяет улица. Кроме того, управлять городом – нелегкая задача для городских чиновников, иначе султан, который узнал в Бомбее, Англии и Франции, как приятно ходить по чистым улицам, уже давно устранил бы это зло. А пока что он ввел на Занзибаре изготовление льда, электрическое освещение, так называемую железную дорогу и другие прекрасные новшества, из которых не последнее – французские повара и французская еда.