Эдельберт Холль - Агония Сталинграда. Волга течет кровью

Я встал на пластину обеими ногами. Ее более чем хватало. Вскоре стельки оказались в ботинках и утеплили их.

Во время наблюдения я каждый раз считал мертвые тела. Я мог видеть, не изменилось ли там что-нибудь. Можно было не сомневаться, что у противника в запасе много хитростей.

Теперешний мой наблюдательный пункт давал более широкий обзор влево. Я слышал разрывы тяжелого оружия противника, как и в предыдущий день. Сегодня для разнообразия наши позиции прочесал пулеметный огонь. Как всегда, мы сидели тихо, ведя наблюдение, но с растущим вниманием. В этот день я дважды стрелял из винтовки. Число погибших медленно росло. Наши мертвые складывались в траншее, ведущей наружу, в самом дальнем углу, примыкающему к боковому ходу. Слабое тепло, идущее ночью от печей, туда не доходило. Там они и оставались, окоченевшие, неспособные разлагаться. Когда стемнело, я перебрался на командный пункт.

Снабжение день ото дня становилось хуже. Последний аэродром, Сталинградский, был потерян 23 января. Немногие контейнеры снабжения, которые ночью на город сбрасывали Люфтваффе, попадали к нам от случая к случаю, и их содержимого было куда меньше, чем нам было нужно для достаточного питания. Естественно, это жалкое положение дел не поднимало боевой дух. Чувство беспомощности вкупе с неопределенностью будущего порождало мрачную решимость. Мы хотели подороже продать свои жизни. Товарищи, забирающие пайки для взводов, мало что говорили, когда несли эти крохи обратно. В тот вечер мы получили полторы буханки хлеба, коробку «шока-колы» и жидкий суп. Это была вся еда для 23 взрослых мужчин!

Съев свою маленькую порцию, я пошел на обход, начав с левого поста. Там фельдфебель Купала доложил, что все в порядке. Потом я пошел к лейтенанту Аугсту на правый фланг. Он сказал, что у нескольких человек вши. Я не был удивлен, потому что мы уже долго не вылезали из формы. Скотина у нас на родине и то была чище.

На обратном пути я навестил раненых и тяжелобольных в блиндаже у медиков. Унтер-офицер Пауль и оба медика делали, что могли, но этого было слишком мало. Мне открылась картина сущей нищеты. Там лежало тридцать товарищей: некоторые раненые, некоторые больные. Воздух в помещении был наполнен тошнотворными запахами гноя, экскрементов и мочи. Я попытался найти слова утешения. Оказалось, что это трудно. Снаружи я поглубже вдохнул свежий – если не ледяной – воздух. Если бы я мог помочь! Нам было куда легче: мы хотя бы могли двигаться и драться. Хотя мы точно так же голодали, этим беднягам не давали улучшенного питания. Кроме того, им приходилось бороться с болью, и с нею росли психические проблемы. Мы, бойцы, несущие службу, не имели много времени на размышления. Получив ранение, с ним получаешь много времени на раздумья.

Всю ночь на стороне противника царило оживление. Мы слышали его так же хорошо, словно все это происходило рядом. Сухой холодный воздух доносит звук особенно далеко. «Иван» больше не старался говорить вполголоса. Можно было услышать даже обрывки разговоров. Мы были на ногах и приготовились встретить свой конец.

29 января 1943 г.

Утром 29 января передо мной снова лег весь сектор, как будто ночью ничего не происходило. И все же я чувствовал, что конец близок. Думаю, мои товарищи думали то же самое, но мы об этом не разговаривали. У нас была задача, и мы ее выполняли.

Марек известил нас, что прошлой ночью севернее и южнее нас противник атаковал тяжелым оружием и танками. Наши потери там были очень высоки, но отчаянным усилием последние солдаты отбили атаку. Никто не говорил о капитуляции. Это было не наше дело. Там, наверху, должны были решать, раз уж у них была ответственность.

От слишком долгого смотрения в бинокль жгло глаза. Чтобы проверить себя, я сосчитал убитых солдат противника (в который по счету раз) вокруг меня и перед нами. Их было двадцать три. Единственного танка хватило бы, чтобы прекратить наше отчаянное сопротивление. Но у противника было время, и он посылал против нас пехоту. Они не полагались на удачу. В конечном счете, это ничего бы не изменило. Несколько еще дерущихся солдат на этой стадии битвы ничего уже не решали. Некогда гордая и победоносная армия продолжала держаться, хотя все чувствовали, что конец уже наступил.

Русские позволили себе проволочку; 29 января в секторе ничего не случилось. Мы также не знали, что происходит на других фронтах, особенно держится ли южный котел, в котором находился наш главнокомандующий Паулюс.

Пайки урезали еще раз. Целая буханка хлеба и три четверти банки «шока-колы» на 23 человека. Лишь теплая похлебка приходила в том же количестве, потому что снеговой воды было более чем достаточно, чтобы разбавить до нужного. Приходилось долго искать в ней пятнышки жира и кусочки конины.

Проблем с моими людьми не было. Они несли службу не ворча, поскольку видели, что я сам слишком много делаю и успеваю везде. В эти последние дни «товарищество» не было просто словом – мы действительно так жили! (В немецком языке есть два слова со значением «товарищ». «Геноссе» было скорее партийным словом, а «камерад» имело хождение именно среди солдат и обозначало скорее военное братство и взаимовыручку. Его автор и употребляет на каждом шагу, сам будучи выходцем из солдатских низов. – Прим. пер. ) Думаю, только тот, кто испытал то же или сходное положение, может по-настоящему знать значение слов «товарищ» и «товарищество». Каждый человек проявлял себя настоящего. Ничто другое не шло в счет: ни чин, ни заученные общие фразы, ни малейшее преимущество, но только безоговорочная ответственность человека по отношению к другому человеку.

30 января 1943 г.

Сегодня, 30 января, Третий рейх отметил десять лет существования. Тогда мне еще не было четырнадцати. Я участвовал с энтузиазмом и убежденной верностью. Я пошел добровольцем в пехоту, когда мне было восемнадцать. Я верил в будущее нашего народа и до сих пор твердо в него верю. Если наши действия и жертва были нужны, чтобы этот «красный потоп», известный как большевизм, не достиг нашего народа и Европы, тогда все было не напрасно. Надеюсь, наш народ переживет эту войну!

Противник взял оформление этого памятного дня на себя. Насколько было слышно с командного пункта, оформление было громким. У всех калибров была одна цель: северный котел. Нас не забыли. Их намерением явно было взять северный котел сегодня, 30 января. Я смогу узнать, есть ли в роте потери от этого «благословения огнем», лишь вечером – если мы доживем до него. Нам всем было ясно, что противник хочет разделаться с нами – мертвые, лежавшие перед нашей позицией и за ней, сказали ему все, что нужно. Но у нас еще хватало патронов, чтобы сыграть еще одну мелодию. Что касается меня, я был абсолютно уверен, что последнюю пулю оставлю для себя. Однако время для этого еще не наступило.