Леонид Аринштейн - Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания

Вскоре я стал замечать, что ко мне на лекции ходят студенты с соседних отделений – славянского и русского, а со временем – это было на третий год моего преподавания в МГУ – довольно просторная аудитория на филфаке уже не вмещала всех желающих. Мои лекции перенесли в большую аудиторию в соседнем корпусе (там, где памятник Ломоносову), где тогда находились исторический и философский факультеты. В тот год я подробно читал о западноевропейском романтизме. Этот курс был у меня хорошо отработан, и когда, перейдя к немецкому романтизму, я стал подробно разбирать философские идеи Шеллинга и Фихте, лежащие, как я доказывал, в основе мировоззрения немецких романтиков, моя аудитория стала пополняться студентами философского и исторического факультетов.

Ни Шеллинга, ни Фихте в программе, разумеется, и близко не было, но никто не препятствовал мне читать лекции так, как я считал нужным.

Моя деятельность на кафедре зарубежных литератур Московского университета продолжалась четыре с лишним года, и надо прямо сказать, в бытовом плане создавала мне немало трудностей. Работа в Академии, как-никак, а все же требовала времени. В Москву же надо было ездить каждую неделю, а то и дважды в неделю. Приходилось вставать в 6 утра, наскоро что-то заглотнуть и – бегом на вокзал.

В Москве – тоже не сахар. В отдельные месяцы надо было вести два лекционных потока, причем один в первой половине дня, другой – у вечерников, то есть начиная с шести, а то и с восьми вечера. Соответственно в Калинин я возвращался за полночь. Или приходилось ночевать без особых удобств в Москве.

За всё это я получал гроши – что-то 70 или 80 рублей в месяц. Это при том, что за ничегонеделание в Академии мне исправно платили четыреста. Моя тогдашняя приятельница поэтесса даже стихи сложила насчет этого абсурда:

Обедал я в студенческой столовой. В перерыве между дневными и вечерними лекциями занимался в Ленинской библиотеке. Откуда на все только сил хватало! Ночевал у маминого брата на 2-й Тверской-Ямской, 18. Потом Самарин устроил меня в аспирантское общежитие в высотном здании на Ленинских горах. Но там я долго не продержался: заметили, что я не живу там постоянно, а только ночую раз в две-три недели, и стали селить в мою комнатушку приезжавших ненадолго заочных аспирантов. Однажды я вернулся в общежитие уже около 12-ти и обнаружил, что моя комната занята какой-то девушкой. Деваться было некуда. Но тут я вспомнил, что здесь же живет аспирантка с нашей кафедры. По счастью, она оказалась без предрассудков и взяла меня к себе.

Позже одна из моих студенток Ксения Атарова познакомила меня со своими родителями, и с тех пор я останавливался у них в писательском доме напротив Третьяковской галереи. Дружеские отношения с Ксенией и ее семьей сохранились у меня и в последующие годы: благодаря им я шире познакомился с самиздатом, с диссидентским движением. А когда Ксения стала работать в издательстве «Прогресс», а затем в «Радуге», мои заявки на двуязычные издания стали, наконец, приниматься.

Я недавно слышал такой анекдот:

Кассир в авиакассе спрашивает очередного клиента:

– Вы куда хотите лететь?

– В Ирландию, Даблин[34].

– Нет, блин, – отвечает кассир, – в Ирландию мы не летаем.

В 60-е годы мы не только не летали в Ирландию, но у нас с этой страной даже не было дипломатических отношений. Хотя ирландцы («ирлянские немцы», как их называли при Царе Алексее Михайловиче) жили в Москве еще во времена первых Романовых.

А история, которую напомнил мне этот анекдот, такова.

На столе у Самарина постоянно скапливалось много бумаг – разного рода приглашения на конференции, симпозиумы, выставки и т. п. Роман Михайлович иногда их бегло просматривал и, если в это время на кафедре находился кто-то из преподавателей, обращался к нему:

– Вы не хотите поехать в Минск (в Абакан, в Уфу)? Там будет конференция…

Преподаватели вежливо отказывались, поскольку действительно интересные поездки – в Лондон, в Бонн, в Париж – организовывались по другой линии…

Обратился он как-то и ко мне:

– Хотите съездить в Тбилиси? Там юбилей Важа Пшавелы – сделаете доклад на конференции, дорогу Вам оплатят.

– Спасибо, Роман Михайлович. Но я не специалист по грузинской литературе и никого, кроме Шота Руставели, не знаю.

– Ну и что, – возразил Самарин. – Конференция еще не скоро, успеете и прочесть, и доклад сочинить.

– Нет, Роман Михайлович, у меня и времени на это нет. Конечно, я с удовольствием побывал бы в Тбилиси: и город прекрасный, и поклонился бы могилам Грибоедова, Руставели.

– Могилы Руставели там нет: он похоронен в Израиле.

– В Израиле? Разве он еврей?

– Слава Богу, нет.

Прошло довольно много времени – несколько месяцев, может, и год, когда Самарин, привычно просматривая письма, спросил меня:

– У Вас есть работы о Свифте?

– Нет, но в лекциях я говорю о нем довольно подробно и не только о «Гулливере», но и о его сатирических стихах…

– Здесь письмо из Дублина. У них будет отмечаться 300-летие Джонатана Свифта, и по этому поводу намечается международный симпозиум. Вот, взгляните.

В то время за рубеж мало кого выпускали, я не был исключением. Но в своем воображении я представлял свои поездки примерно в таком порядке: Лондон, Дублин, Рим. Много лет спустя, когда границы приоткрылись, мне не один раз и подолгу довелось жить в Лондоне и в Риме, но в Дублин я так никогда и не попал…

Самарин протянул мне письмо. Я взял его и, сам даже не понимая зачем, в тот же вечер написал на английском языке секретарю оргкомитета Свифтовского юбилея профессору Морису Хармону с просьбой прислать мне приглашение на этот симпозиум. Через месяц приглашение действительно пришло. Что с ним делать и как им воспользоваться, я не знал. Обратил только внимание, что оно на прекрасной бумаге с изящными гербами и что симпозиум будет проходить под патронажем самого Президента Ирландской республики Де Валера.

Дня три спустя я показал приглашение своему хорошему знакомому по Академии полковнику Николаю Яковлевичу Попову, который был у нас начальником научно-исследовательского отдела, порассуждав при этом, как печально, что я не могу воспользоваться таким случаем.

– А Вы действительно занимались Свифтом? – спросил Попов.

– Да, занимался.

– Знаете что, – сказал он. – Давайте-ка я покажу эту бумагу начальнику Академии. Вы лицо гражданское. Чем черт не шутит…

Через несколько дней мне позвонили из приемной, чтобы я зашел к начальнику Академии, каковым был тогда генерал-полковник авиации Георгий Васильевич Зимин (ставший впоследствии маршалом авиации).