Лазарь Лазарев - Живым не верится, что живы...

Подобного рода сюжеты в разных формах повторялись. Я пишу здесь и о том, что было со мной, но потому, что точно знаю, что все это испытали на себе многие люди моего поколения и моей судьбы. Поэтому и рискнул писать о себе.

Когда пришел час оформлять пенсию, мне сказали, что я должен получить в военкомате справку о том, сколько времени я прослужил в действующей армии — год на фронте засчитывался за три. (Потом, правда, выяснилось, что все это мне было ни к чему, моего и так называемого трудового стажа с большим избытком хватало для максимальной пенсии.) Отправился я в военкомат. Вежливая симпатичная девушка, выписывавшая мне, сверяясь с моими документами, справку, проводя подсчеты, предупредила меня: «А пребывание в госпитале в связи с ранением по инструкции в военный стаж не засчитывается».

Признаюсь, я долго считал про себя, чтобы успокоиться, чтобы не обрушить на ни в чем не повинную милую девушку то, что надо бы высказать тем высоким чинам, которые составляли и утверждали бездушную бесчеловечную инструкцию.

Вот что рассказывал о госпитале и «ранбольных» в пятидесятые годы девятнадцатого века один подпоручик горнострелкового взвода, участвовавший в обороне Севастополя (примерно в этих должностях и званиях воевали в нашу войну лейтенанты — артиллеристы Василь Быков и Григорий Бакланов и я, командовавший ротой, — всем нам пришлось провести в госпиталях немало времени, и мы прекрасно знаем, что эти невеселые дни — прямое следствие нашего пребывание на «передке», мы не по собственной воле и желанию попадали в госпиталь): «Только что вы отворили дверь, вид и запах сорока и пятидесяти ампутационных и самых тяжело раненных больных: одних на койках, большей частью на полу, вдруг поражает вас. Не верьте чувству, которое удерживает вас на пороге залы, — это дурное чувство, идите вперед, не стыдитесь того, что вы как будто пришли смотреть на страдальцев…» Только здесь, заканчивает Лев Толстой свой рассказ о госпитале, вы «увидите войну в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти».

Те, кто сочинил инструкцию, о которой я узнал в военкомате, наверняка никогда не вступали на порог госпиталя, не видели настоящей войны и, конечно, не могут сочувствовать страдальцам — они для них нечто статистическое, что надо втиснуть в какие-то заранее установленные цифры и нормативы…

Мои заметки были посвящены памяти о Великой Отечественной войне. Заканчивая их, хочу сказать, что общей такой памяти нет. Есть память, основы которой заложили Сталин и сталинский режим. Она преподносилась как государственная. Она была как бы продолжением библии сталинизма известного «Краткого курса», который все должны были знать назубок, за отклонения карали. Сразу же возникли трубадуры и сладкоголосые певцы этой памяти. Их отмечали, награждали, им дано было право диктовать, что надо и что нельзя писать о войне. Я уже вспоминал о фильме «Падение Берлина». Сценарий этого дифирамба Сталину сочинил Петр Павленко. Он же написал в ту пору лизоблюдскую повесть «Счастье». Такого же рода изделием был и роман Михаила Бубеннова «Белая береза». Но этой памятью продолжали руководствоваться, на нее опирались — она была главным ориентиром — и в послесталинские времена — назову «Блокаду» и «Победу» Александра Чаковского, «Войну» Ивана Стаднюка (не стану расширять этот ряд, хотя для этого есть возможности).

Они — Бубенновы и Чаковские, поддержанные и уполномоченные властями — пуровскими и со Старой площади, преследовали, третировали литературу, которая опиралась на другую память о войне, память, которая жила в народе, на своих плечах вынесшем ее жертвы, кровь и беды. Но совсем вытравить эту память им не удавалось, все-таки это была память народа, так или иначе она прорывалась. Но они очень старались. Громили, шельмовали «окопную правду», опиравшуюся именно на эту память. Их, Бубенновых и Маковских, имел в виду Виктор Астафьев, когда писал: «Я был рядовым бойцом на войне, и наша солдатская правда была названа одним очень бойким писателем — „окопной“, высказывания наши — „кочкой зрения“. Теперь слова „окопная правда“ воспринимаются только в единственном, высоком их смысле». Уродливые шрамы от опустошительной деятельности мифотворцев долгое время бросались в глаза. Тяжело доставалось от них правдивой литературе, они ее преследовали, травили, сживали со света. Стоит об этом напомнить: ведь уродства плохо держатся в памяти. Но забывать о них нельзя, опасно.

В моих заметках речь шла о прошлом и о настоящем, которое, к сожалению, все еще часто оглядывается на то прошлое, которое не может, не должно служить ему примером. Шла речь о том, какой дорогой ценой было заплачено за победу в действительно великой народной войне. И о том, с каким трудом правда об этой цене пробивалась через официальные заградительные барьеры, преодолевая утвержденные государственными структурами и пропагандой мифы, все-таки пробивалась. И о том, как плохо хранится память о тех, кто лежит в братских могилах и занесенных землей траншеях и окопах на бескрайних полях сражений. И о том, как нелегко складывалась после войны жизнь у тех, кто вернулся с нее живыми, но очень часто искалеченными пулями и осколками, как нынче они доживают свой близящийся к концу век. И о чиновничьем бездушии и тупосердии. И о дефиците здравого смысла и человечности.

Все это очень горькая правда. Поэтому она обычно не бывает желанной гостьей во время юбилейных торжеств. Но иной, радующей глаз, припудренной и принаряженной для праздников, она не может быть. Тогда она перестает быть правдой. Поэтому я в преддверии знаменательной даты и написал эти «неюбилейные» заметки…

И закончить их, имея в виду, что и война, и наши дни, когда мы отмечаем приближающееся шестидесятилетие Победы, — это только часть истории, которая не знает конца, хочу словами из прекрасной статьи Дмитрия Сергеевича Лихачева «Служение памяти»: «Историческую память народа формирует нравственный климат, в котором живет народ.

Может быть, следует подумать — не основывать ли нравственность на чем-либо другом: игнорировать прошлое с его порой ошибками и тяжелыми воспоминаниями и быть устремленными целиком в будущее, строить это будущее на радующих основаниях самих по себе, забыть о прошлом с его темными и светлыми сторонами.

Это не только не нужно, но и невозможно».

Лазарь Ильич Лазарев родился 27 января 1924 года в городе Харькове (Украина). После окончания школы в 1941 году, в первые дни войны ушел добровольцем в армию, воевал на Ленинградском, Сталинградском и Южном фронтах командиром взвода и роты — стрелковой и разведки, был несколько раз ранен, инвалид войны, имеет военные награды.

После войны учился на филологическом факультете Московского университета, там же в 1954 году защитил кандидатскую диссертацию. С 1955 по 1961 год работал в «Литературной газете» — специальным корреспондентом, а затем заместителем редактора по отделу русской литературы. После этого работал в журнале «Вопросы литературы» — ответственным секретарем, заместителем главного редактора, в 1991 году выбран главным редактором.

Член Союза писателей с 1960 года. Печататься начал в 1949 году.

Автор ряда книг — среди них: «Поэзия военного поколения» (1966), «Военная проза Константина Симонова» (1974), «Это наша судьба. Заметки о литературе, посвященной Великой Отечественной войне» (1978, 1983), «Василь Быков. Очерк творчества» (1979), «Константин Симонов. Очерк творчества» (1985), «То, что запомнилось… О Викторе Некрасове и Андрее Тарковском» (1990), «Шестой этаж. Книга воспоминаний» (1999), «Память трудной годины. Великая Отечественная война в русской литературе» (2000), «Записки пожилого человека. Книга воспоминаний» (2005). Составил два десятка разного рода антологий и сборников, написал главу о литературе Великой Отечественной войны в школьном учебнике для 11 класса, предисловия к книгам К. Симонова, В. Гроссмана, И. Эренбурга, В. Некрасова. С. Гудзенко, Б. Слуцкого, А. Бека, А. Адамовича, В. Быкова, В. Кондратьева, Г. Бакланова, Э. Ремарка, Г. Белля и др. Автор мемуарных очерков и нескольких сотен литературно-критических статей и рецензий, печатавшийся в разных журналах и газетах.

Некоторые работы в переводе опубликованы в США, Германии, Италии, Польше, Венгрии, Чехословакии, Болгарии, Китае.

Лазарев — инвалид Великой Отечественной войны, фронтовик, командир разведроты… Великую Отечественную войну он видел своими глазами, знает ее лучше меня…

Мне было с ним легко и просто как, больше ни с кем другим: мы принадлежали к одному поколению, у нас был примерно одинаковый опыт, который мы приобрели на войне. Разве что он отвоевался раньше меня — тяжелое ранение привело его к госпиталям в то время, как я продолжал сражаться с немецкими танками. Но он и начал раньше — под Сталинградом, дошел до украинской земли, где мы оба пролили кровь. Лазарь был неравнодушен к водной стихии, когда-то учился на моряка, воевал в пехоте, а на жизнь зарабатывал литературой. Такая же пестрая, крученая судьба, что и у меня. Но, очевидно, такой она была у всего нашего расстрелянного войной поколения.