Хэп, хэп, мистер! - М. Геринг

По радио вызывают Мильвоки, затем разговор с Нью-Йорком, и через 20 минут портовые власти передают «подозрительного иностранца из Большевики» своему американскому гражданину, доход коего равняется стольким-то долларам, а состояние стольким-то, следовательно, обладающему доверием «дяди Сама».

В автомобиле я думал, что при въезде в Америку невольно запоминается величественная статуя свободы, внутри которой устроен целый дом. Подъемные машины поднимают посетителя к глазам статуи, и через глаза «Свободы» можно посмотреть, на «великую свободную страну».

И вспомнилась мне другая картина – на границе, уезжая из России, со смутной печалью смотрел я на простую деревянную арку, под которой проходит поезд, на буквы на арке – РСФСР и на слова революционной песни.

И, ей-богу, куда величественнее и красивее статуи свободы наша простая деревянная арка!

Вскоре я в Нью-Йорке. Сажусь в центре на экспресс «подземки» (подземной железной дороги) и через 1½ часа, проехав 20 миль, я все же в Нью-Йорке.

Не рассчитывайте здесь быстро разобраться. Все сразу осмотреть и получить сразу же общее впечатление.

То, что мы пишем здесь – лишь эскизы, более или менее удачные, к общей картине.

Соедините Москву и Ленинград, прибавьте часть Берлина и немного Парижа – получится слабый отпечаток Нью-Йорка. Он оглушает – это прежде всего. От шума буквально очуметь можно.

И, уже оглушенный и растерянный, понимаешь: он гнетет, давит, как огромный 58, 40, 35, 50-этажный мертвец, населенный шумными червями.

И ясно – в нем нет жизни, жизни, как мы ее понимаем, может быть, немного сантиментальной или же суровой, но личной, своей; нет жизни, ни героической, ни романтической, даже простой будничной жизни.

Здесь город «бизнес» – город дела. А дело одно: чеканить деньги. Нью-Йорк – это самый большой монетный двор земного шара.

Каждый чеканит монеты, и они звенят по всему миру. Каждый думает о будущем звоне доллара. Каждый встает утром без семнадцати минут семь, чтобы не опоздать на службу или завод, помнит, сколько минут нужно для того, чтобы попасть из дому до места работы и поспеть в те несколько минут, когда звенит заводский колокол, отметить на рабочей карточке время прибытия.

Каждый появляется на работе в 9 часов, уходит в 5; проводит в среднем около 1½ часа в «подземке» утром, столько же вечером и попадает домой в 7 часов, – необходимо помыться – грязи, пыли в Нью-Йорке достаточное количество. В 8 часов – он свободен.

Один час необходим на газету, где американец читает отдел, его интересующий, – всю прочесть невозможно: воскресные номера доходят до 60 страниц. Отдых в семье. День прошел.

Так каждый день; пять дней в неделю.

Но в субботу работа до 12. А в воскресенье – все за городом, на своих машинах (по статистике на 6 человек в штате Нью-Йорк – 1 машина).

Все это непреложно, неизменно, узаконено; все это самая текущая необходимость; выполняется точно, четко, механически теми людьми-машинами, что зовутся американскими гражданами.

Так проводит большую часть жизни (до накопления денег) огромное большинство американцев.

Часть из них имеет свои хорошие квартирки и текущий счет, куда откладывает деньгу.

Каждый знает, что работа – деньги, деньги – все, и машины эти довольны, когда каждую неделю несколько долларов можно внести в банк.

Но почему же эти люди не могут работать 8 и 6 часов в сутки?

Страна бы не обеднела, рабочие получили бы несколько лишних часов заслуженного отдыха и развлечения, союзы – новых членов и т. д.

В том-то и дело, что вся страна считает необходимым считаться с решающим этот вопрос так же, как и многие другие: «что скажут миллионеры».

А миллионеры не только говорят, но и действуют.

В результате – психология большинства рабочих, объединенных вокруг желтых профсоюзов или необъединенных вовсе, характерно искажена ценою трудов и слов капиталистов: рабочий готов работать 8-10 часов, но следит за тем, чтобы доллар, им получаемый, был «полным долларом».

И чуть жизнь подорожает – объявляется забастовка, поддерживаемая профсоюзами, имеющими огромные средства. Требуют не уменьшения рабочего дня, а увеличения заработной платы.

А настоящее положение рисуется хотя бы заметкой из одной русской газеты, выходящей в Америке и отнюдь, не красной:

Об этом все знают. Тем не менее, в сознании каждого американца возникает прежде всего: бизнес – дело, дело – деньги, деньги – все.

И лишь затем идет кулак: бокс, бокс, бокс.

Чемпионы и опять – бокс и чемпионы.

Кулак боксера – очередного фаворита оценен в баснословную сумму; недавний матч собрал более 200 тысяч зрителей, из которых только 90 тысяч могли присутствовать на бое. Внимание всей Америки сосредоточено на чемпионе бокса – Дэмпсее. Не меньшее внимание вызывает расположенный невдалеке от Нью-Йорка огромный «Daismond» (Дайсмонт) для игры в «бейсболл» и других видов спорта.

Вот происходят состязания двух команд в «бейсболл», и вся страна следит по радио за каждым движением всякого игрока, обозначаемым на карте.

Каждый американец является сторонником одной из игорных партий. На улице, у карты, где отмечают ход игры – возгласы, то радостные, то злобные, – игра идет.

Игра в разгаре…

В эти минуты – что Америке до Германии, до СССР, до плана Дауэса!

Кто выиграет?!

Что принесет через минуту радио?!

Как для жизни всех людей необходим кислород, так же точно для жизни американца нужен спорт.

Вся Америка следит за своими спортсменами и за установленными рекордами.

Кто же не знает, что Флоранс Бек, 15-летняя гимназистка из гор. Минеаполис, намерена сделаться мировым чемпионом в прыжке в вышину?! Ее прыжок доходит до 4 фут. и 9 дюйм, и только на 5/8 дюйма меньше, чем рекорд, поставленный женщиной