Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина

Казалось бы, всё просто: русофобия — это боязнь России, неприязнь по отношению к ней. Однако общепринятого академического определения этого явления не существует. Как отмечает отечественный автор С.М. Сергеев, «русофобия не есть строгое научное понятие (хотя оно и используется в научной литературе) <…> Каждый волен вкладывать в это слово свои личные антипатии и использовать его в качестве полемического "лома“». По словам исследователя, русофобия — эталонный образчик разъединяющего слова, после произнесения которого взаимопонимание и дружеское сотрудничество между людьми становятся невозможными[5].

Серьёзные исследования русофобии ещё предстоят. Да, интенсивно развивается такое междисциплинарное направление как имагология — изучение Другого, стереотипов взаимного восприятия, и в этом плане создано много теоретических работ. При написании этой книги были использованы и часто цитируются труды известных зарубежных специалистов Ларри Вульфа, Ивэра Нойманна[6], Шарля Корбе[7], Мишеля Кадо[8], Мартина Малиа[9], Алена Безансона[10], — исследователей, писавших не о русофобии, а о Другом. Но тут, как и в случае с Французской революцией, что было отмечено известным французским историком Франсуа Фюре, важно чётко понимать, какой политической позиции придерживается исследователь. Потому что она, безусловно, проявляется даже в научных текстах. Так, в работах Л. Вульфа, М. Малиа, Ш. Корбе присутствует доброжелательный взгляд и стремление понять Россию; книга И. Нойманна более критическая, а, например, в работах известного французского историка и политолога, специалиста по истории России А. Безансона чётко прослеживается негативный настрой против России и демонстрируется полный набор стереотипов и пропагандистских клише.

Под стереотипами понимаются устойчивые, эмоционально окрашенные представления, упрощающие и «огрубляющие» реальность и зачастую воспринимающиеся как сама реальность[11]. Известный американский писатель и политический обозреватель Уолтер Липпман трактовал стереотип как особую форму восприятия окружающего мира, начинающую «действовать ещё до того, как включается разум». По словам исследователя, «впечатление и ранее сложившееся мнение появляются в сознании одновременно. Они перемешиваются <…> Если то, на что мы смотрим, совпадает с тем, что мы ожидали увидеть, стереотип получает дополнительное подкрепление на будущее»[12]. По мнению Рут Амосси, профессора французской литературы и теории литературы Тель-Авивского университета, стереотип — это готовая к употреблению мысль, это существующий в нашем сознании образ банкира или ковбоя, жителя Магриба или крайне правого. При этом стереотип не существует вне контекста, он появляется в момент узнавания модели, существующей в коллективном сознании, то есть стереотип всегда выступает как «предзнание» и «предконструкция» и возникает в тот момент, когда, выбирая характерные черты группы или ситуации, мы узнаём знакомую схему[13]. Очень важно понимать, что представления и стереотипы (и тем более архетипы) предшествуют реальности, зачастую подменяют её и заменяют знания, упрощают мыслительную деятельность за счёт использования готовых шаблонов.

По словам академика А. О. Чубарьяна, «стереотипы такого рода часто весьма устойчивы, они передаются из поколения в поколение и весьма непросто уходят из политики и сознания. Базируясь часто на действительных отдельных фактах и проявлениях, они в то же время становятся основой для формирования целой системы мифологических концепций и представлений»[14].

Под этническими стереотипами в книге понимается комплекс представлений одной этнической группы о другой, подразумевающий двухчленную структуру стереотипа: с одной стороны, это характеристики изучаемого общества, с другой — общества, к которому принадлежит наблюдатель. Поэтому этнические стереотипы всегда обусловлены стереотипами собственного «я», а стереотипизация восприятия, в свою очередь, является причиной мифологизации образов[15].

Когда мы говорим о мифах о России, речь идёт о политических и/или культурных мифах, а не о мифах в обыденном понимании этого термина, когда миф ассоциируется с выдумкой или иллюзией, и не о «священных», то есть религиозных мифах. Английский политолог Кристофер Флад даёт следующее определение политического мифа: «идеологически маркированное повествование, претендующее на статус истинного представления о событиях прошлого, настоящего, прогнозируемого будущего и воспринятое социальной группой как верное в основных чертах»[16]. В отличие от «священного» мифа, служащего религиозным целям, политический миф является инструментом идеологии, с помощью которого создаётся «нужный» или ожидаемый образ Другого.

Политический миф идеологически заряжен, он имеет вполне конкретную цель. Как справедливо отметил бельгийский исследователь Клод Абастадо[17], «мифы не являются правдивыми или ложными, они эффективны»[18], а исторические факты в произведениях подчинены стремлению автора создать персонажей, которые были бы правдоподобны, отвечали бы стереотипным представлениям зрителей[19].

В то же время политический миф, как и миф в обыденном понимании, — это метарассказ, то есть рассказ в рассказе, история в истории, когда одно событие вызывает в памяти другое, вплетается в целую цепь событий, отсылает к предыдущим эпохам. Как отмечает швейцарский политолог, общественный деятель и журналист Ги Меттан, автор книги «Запад — Россия: тысячелетняя война. История русофобии от Карла Великого до украинского кризиса», такая разветвлённая сеть историй превращается в сагу, в «гиперфикцию», порождает новую мифологию, однако герои мифов и образы остаются прежними, узнаваемыми[20]. Смысл такого метарассказа — легитимировать официальную политику и построить общность через единение и коллективную самоидентификацию[21]. Иначе говоря, с помощью мифа о России Запад конструирует и сохраняет свою собственную идентичность.

По словам Мишеля Фуко, по каким-то таинственным причинам об одних мифах периодически забывают, а другие превозносят, как будто они больше соответствуют реальности. Миф о России неистребим, его можно отнести к категории «привилегированных мифов», которые, однажды сформировавшись, транслируются из поколения в поколение. Как отмечала французский исследователь Симона Блан, Запад всегда видел Россию сквозь свои мифы и стереотипы, сводя всё к одному, им же сконструированному принципу и испытывая соблазн сделать за Россию тот выбор, который стоит перед каждой нацией[22].

Что характерно, Запад уверен, что именно «в самой России легитимность и осмысленность ссылок на прошлое при обсуждении современных повседневных политических проблем очень редко ставится под вопрос», как пишет в своей работе известный норвежский исследователь и политолог И. Нойманн. По его словам, «русские с лёгкостью проводят параллели между правителями XVI века и ХХ-го. Можно предположить, что в России на полном серьёзе будет обсуждаться, как старые европейские и западные метафоры окрашивают сегодняшнее отношение к вопросу о том, относится ли Россия к Европе»[23]. Но вот что примечательно: Запад только и делает, что судит о современной России по «старым европейским и западным метафорам», по Гербер-штейну, Олеарию и Кюстину. Эту деталь ещё в 1829 году очень точно подметил французский автор Эмиль Дюпре де Сен-Мор, несколько лет