Государство строгого режима. Внутри китайской цифровой антиутопии - Джеффри Кейн

К такому человеку подходят полицейские. Они перепроверяют его личность на своих смартфонах с помощью приложения под названием «Интегрированная платформа совместных операций» (англ. Integrated Joint Operations Platform, IJOP), которое содержит массив данных, собранных государством на каждого гражданина с помощью миллионов камер, судебных протоколов и бытового шпионажа и обработанных искусственным интеллектом. В рамках «программы предиктивного полицейского контроля» ИИ определяет, что в будущем этот человек совершит преступление, и рекомендует отправить его в лагерь. Полицейские соглашаются. Его увозят на полицейской машине. После периода «перевоспитания» он сможет вернуться – а возможно, его больше никто и никогда не увидит.

Отстояв очередь на отдельной кассе для меньшинств, вы расплачиваетесь за продукты. Установленные государством камеры и мессенджер WeChat отслеживают ваши покупки. Вы выходите из магазина и едете на работу. По дороге вы проезжаете дюжину полицейских постов – так называемых «удобных полицейских участков». Удобных для кого? На двух постах вас останавливают, требуют предъявить идентификационные документы и спрашивают, куда вы направляетесь. Удовлетворенные, они пропускают вас, но лишь благодаря вашему статусу «заслуживает доверия».

В офисе за вами постоянно следят коллеги. Перед началом рабочего дня все встают и поют национальный гимн, затем смотрят короткий пропагандистский фильм о том, как вычислить террориста. В нем объясняется, что террорист, «весьма вероятно, бросит пить и курить, причем внезапно». Вам становится смешно. Но коллеги могут сообщить о неуважительном поведении в надежде на вознаграждение от государства или повышение рейтинга доверия. На протяжении всего фильма вы не издаете ни звука.

Если вы женщина, то каждый полдень вам нужно принимать предписанное государством противозачаточное средство. И вам еще повезло – ваших коллег часто вызывают в местную клинику на принудительную стерилизацию. Государство заявляет, что хочет сократить рождаемость среди меньшинств, утверждая, что ее снижение приведет к экономическому процветанию.

После работы вы отправляетесь домой, проезжаете еще десяток полицейских постов, а затем сканируете свой ID, чтобы открыть ворота на въезде в ваш район – гетто, окруженное забором или бетонной стеной, куда никто не может войти и выйти без удостоверения личности. Дома ваши дети рассказывают вам о партийных добродетелях патриотизма и гармонии, которые они изучали в школе. Вы не спорите с тем, чему их учат. Учителя велели ученикам доносить на родителей, выражающих несогласие.

Поужинав и посмотрев вечерние новости перед камерой, которую государство разместило в углу вашей гостиной, вы ложитесь в постель со своим государственным соглядатаем. Вы надеетесь, что сможете заснуть. Приходится помнить, что в постели он имеет полную власть, потому что его прислало государство. Воспротивитесь его приставаниям – он придумает обвинение, напишет донос, и вы отправитесь в лагерь.

К счастью, сегодня все прошло хорошо. Но завтра удача может отвернуться. Вы засыпаете, а на следующее утро все повторяется. Это день из жизни уйгура, казаха или представителя другого этнического меньшинства в Синьцзяне.

[ ]

Эта книга рассказывает о том, как Синьцзян стал самой изощренной в мире надзорной антиутопией – как сложилась «Ситуация» и что она значит для нашего будущего в условиях, когда мы осваиваем беспрецедентные достижения в области искусственного интеллекта, распознавания лиц, систем наблюдения и других технологий.

Падение башен-близнецов в сентябре 2001 года в Нью-Йорке стало самым наглядным террористическим актом, когда-либо явленным миру. Китайское правительство в Пекине, находящееся на расстоянии более 10 тысяч километров от произошедшего, увидело в этом возможность укрепить свой авторитарный режим. Месяц спустя Китай начал собственную войну с терроризмом, главным объектом внимания которой стали экстремистские группы мусульман-уйгуров из Синьцзяна.

Однако с 2001 по 2009 год благодаря наличию богатых запасов нефти и строительному буму в Синьцзяне царили относительный мир и благополучие. Но плоды успеха не были справедливо распределены между меньшинствами Синьцзяна, имевшими исторические притязания на эту землю, и ханьцами-поселенцами, прибывшими с востока в поисках богатства и возможностей.

Накапливая недовольство в течение почти десятилетия, в июле 2009 года взбунтовавшиеся уйгуры вышли на улицы Урумчи, административного центра Синьцзяна. В ответ власти отключили интернет и связь и похитили огромное количество молодых уйгурских мужчин. Некоторые из них были казнены по обвинению в разжигании жестокой сепаратистской смуты.

Столкнувшись с преследованием, с 2009 по 2014 год тысячи уйгурских мужчин-мусульман отправились в Афганистан и Сирию. Они тренировались и сражались на стороне объединений, связанных с ИГИЛ, надеясь однажды вернуться в Китай и начать против него [1]джихад, или «священную войну». Новоявленные террористы развернули в Китае кампанию перестрелок, убийств и поножовщины, а также предприняли попытку угнать самолет.

С 2014 по 2016 год борьба Китая с терроризмом достигла уровня невиданной жестокости. В дело пошли традиционный силовой полицейский контроль и «работа с населением», которая в действительности сводилась к вербовке стукачей в семьях, школах и офисах. Но, по мнению правительства, для полного подавления террористической угрозы этого было недостаточно.

В августе 2016 года регион возглавил авторитарный лидер по имени Чэнь Цюаньго, занявший пост лидера коммунистической партии Синьцзяна. Он внедрил новые технологии для наблюдения и контроля над населением. Используя массивы данных, он создал программу предиктивного полицейского учета, в рамках которой подозреваемого могли задержать, если искусственный интеллект предсказал, что тот совершит преступление в будущем. Он построил сотни концентрационных лагерей, официально называемых центрами «содержания под стражей», «профессиональной подготовки» и «перевоспитания». К 2017 году число заключенных в них выросло до 1,5 млн человек – из 11 млн уйгурского населения.

Цель Китая – стереть идентичность, культуру и историю народа и добиться полной ассимиляции миллионов людей.

«Невозможно выкорчевать по одному все сорняки, спрятавшиеся среди посевов, – нужно распылить химикаты, чтобы убить их все сразу, – заявил один чиновник в январе 2018 года. – Перевоспитывать этих людей – все равно что распылять химикаты в поле».

Так Китай построил идеальное полицейское государство.

«Видишь террориста – бей террориста!» – выкрикнул полицейский.

У рынка под открытым небом стояли трое высоких, коренастых офицеров антитеррористических служб, одетых в черную форму спецназа, в солнцезащитных очках и пуленепробиваемых жилетах. Перед ними выстроились в ряд владельцы лавок, каждый из них сжимал в руках деревянную дубинку. Шли учения. По знаку полицейского зазвучал сигнал тревоги. Тренировка началась: нужно бить сильно и быстро, прижать воображаемого террориста к земле.

«Любим партию, любим страну!» – хором прокричали собравшиеся.

Украдкой засняв происходящее на мобильный телефон, я собрался уходить. Один из полицейских, в солнцезащитных очках со встроенной камерой, подключенной к базе данных китайской системы наблюдения «Скайнет» (камера была подсоединена к мини-компьютеру в его кармане), повернулся и посмотрел на меня. Вероятно, будь я местным жителем, через несколько секунд он увидел бы мое имя и номер национального ID на линзах своих очков. Не успел я опомниться, как полицейские меня окружили. Не знаю, откуда они взялись и как долго наблюдали за мной. Но дружелюбными они не выглядели… Почти двухметровый громила в стандартной полицейской униформе, офицерской фуражке и белой рубашке на пуговицах выхватил у меня телефон и потребовал паспорт. «Пройдемте с нами», – сказал он.

В тот холодный декабрьский день в Кашгаре я выдавал себя за туриста-бэкпекера. Накануне я прилетел двухчасовым рейсом из Урумчи и высадился в маленьком ветхом аэропорту Кашгара. Туристическая виза позволяла мне посетить этот малоизвестный, преимущественно мусульманский край пустынных оазисов и ледяных гор размером вдвое больше Техаса, расположенный на самом западе Китая вблизи границы с Афганистаном и Пакистаном.[2]

В течение последнего десятилетия я занимался документированием того, как по всему миру возникают авторитарные государства и как они все более изощренно применяют новые технологии для отслеживания, контроля и даже истребления собственного населения. Я описывал повстанческие движения, диктатуры и геноциды в Северной Корее, Китае, Мьянме и России. Но когда меня задержали в Кашгаре, я понял, что никогда раньше не сталкивался с настолько отлаженным и угрожающим государственным надзором.

Скорее всего, за мной следили с момента приезда. Коллеги-журналисты предупреждали меня, что номера в гостиницах прослушиваются, а оставленные в них ноутбуки и смартфоны проверяются властями. Размещенные по всей стране 170 млн