Крэйг Браун - Теория шести рукопожатий

– Мистер, – поправил ее Спектор.

Официантка того же заведения сказала ей, что этот человек – знаменитый в 60-х музыкальный продюсер, «повелитель подростков», как однажды назвал его Том Вулф. А еще он известен, прибавила официантка, щедрыми чаевыми.

Выпив немного (и оставив 450 долларов за счет из бара на 13,50), Спектор уговорил Лану, хоть она и отнекивалась, заехать к нему домой, в «Замок».

– Только на один бокал, – настаивала она.

По дороге в его «Мерседесе» с личным шофером они смотрели фильм с Джеймсом Кэгни «Распрощайся с завтрашним днем».

Они пробыли в «Замке» совсем недолго, как вдруг шофер Спектора, ждавший в машине, услышал выстрел. Немного погодя Спектор вышел и сказал:

– По-моему, я убил человека.

Шофер вызвал полицию, которая и обнаружила труп Кларксон на белом кресле во французском стиле XVIII века.

– Пистолет выстрелил случайно! Она работает в «Хаус ов Блюз»! Это ошибка! Да что с вами такое, люди, я не понимаю! Я не знаю, как это случилось! Я до смерти перепугался! – вопил Спектор, пока полицейский удерживал его.

Позднее он утверждал, что Кларксон взяла один из его пистолетов и выстрелила себе в голову.

С тех пор, как человеку, который убил дочь Данна Доминик, всего лишь дали, как он выразился, «по рукам»[61], он стал живо интересоваться судебными процессами по делам об убийствах, где подсудимыми выступали богатые и знаменитые, в том числе О. Джей Симпсон, Клаус фон Бюлов и братья Менендес. Им движет гнев при мысли, что за деньги можно купить оправдательный приговор.

Он уже уверен в виновности Спектора[62] и нетерпеливо выслушивает жалобы адвокатов защиты: «Полиция исходила из убеждения, что произошло убийство!» На него такое не действует. «От души надеюсь, что полиция была убеждена в убийстве при виде тела женщины, убитой менее часа назад, застреленной прямо в лицо, с разбитыми губами, зубами, рассыпанными по всему полу, бездыханной, на французском кресле в фойе замка, и высокомерного мужчины в набитом оружием доме, которого полиции пришлось усмирять электрошоком. По-моему, это достаточные основания исходить из убеждения, что произошло убийство».

Суд продолжается уже несколько дней, в какой-то момент судья объявляет перерыв, и Данн идет в мужскую уборную. Там пусто, не считая одного человека у центрального писсуара, который расположен чуть пониже двух, как будто специально для маленьких мальчиков.

На Спекторе эдвардианский сюртук, в котором он утром приехал в здание суда. Он широко распахнул его, вздыбив и закрыв полами два остальных писсуара по обе стороны от себя. Данн не знает, что делать, но решает остаться на месте. «У меня не хватило духу попросить его отодвинуть пальто и освободить писсуар, да и вообще я не хотел стоять рядом с ним, учитывая, что в соседнем зале его судят за убийство, а я приехал об этом писать. Так что я молча стоял и ждал своей очереди у раковин».

Облегчившись, Спектор, который сегодня красуется в светловолосом парике до плеч, подходит к раковинам, тщательно закатывает рукава и внимательно намыливает и трет руки под горячей водой. Данну вспоминаются гермофобы с навязчивой идеей мыть руки после каждого рукопожатия.

Вытирая руки бумажным полотенцем, Спектор оборачивается и замечает Данна.

– Привет, Доминик, – говорит он.

– Привет, Фил, – говорит Данн.

В прошлый раз они встречались, когда Спектор попросил их общего друга Ахмета Эртегана свести их друг с другом, чтобы расспросить Данна о суде над О. Джеем Симпсоном, который вызывал у него, как и у многих других, живейший интерес.

Слова не идут Данну на ум, тем более что Спектор не может не знать, что Данн не на его стороне: он, по собственным словам, «давнишний адвокат жертв». Однако Данн все же чувствует в Спекторе нечто вызывающее симпатию. В конце концов он придумывает, что сказать.

– На прошлой неделе я был на прощании с Ахметом в Нью-Йорке, в Линкольн-центре.

– Правда? Боже мой, я первый раз слышу об этом от человека, который там был. Я обязан Ахмету всем. Это он помог мне сделать первые шаги в бизнесе!

Спектор хочет знать подробности. Данн коротко перечисляет имена присутствовавших знаменитостей: Эрик Клэптон, Бетт Мидлер, мэр Майкл Блумберг, Оскар де ла Рента, Генри Киссинджер.

– Мик Джаггер упомянул тебя в траурной речи.

– Мик меня упомянул?

– Не про это. Он сказал о тебе и Ахмете и о вашей дружбе.

Оба возвращаются в зал суда, Данн на галерею для публики, Спектор на скамью подсудимого. Со своих разных точек зрения они смотрят, как женщина дает показания о том, что Спектор угрожал ей пистолетом; она первая из четырех подобных свидетельниц.

Больше они никогда уже не говорят друг с другом, но через несколько дней Данну передают записку с благодарностью за программку с поминальной службы по Эртегану. «Дорогой Доминик… Я с таким удовольствием прочел слова о нашем дорогом друге, а фотографии – настоящее сокровище. Спасибо, что подумал обо мне. С любовью, Филип».

Суд заканчивается через пять месяцев на том, что присяжные не могут вынести вердикт.

На повторном суде Спектора признают виновным и приговаривают к 19 годам в тюрьме. Ему уже шестьдесят девять. Через три месяца Доминик Данн умирает от рака в своем манхеттенском доме в возрасте восьмидесяти трех лет.

«Уитни Рекординг Студиос», Лос-Анджелес

Июнь 1977 года

Прошло три года с последнего альбома Леонарда Коэна «New Skin for the Old Ceremony». Его звукозаписывающая компания уже начинает нервничать. Ему сорок два года, его карьера в упадке. 10 лет назад, когда Коэн выпустил первый альбом, тогда была мода на такие неторопливые, вдумчивые, многословные песни, но потом цирк поехал дальше. Коэн больше не нужен на музыкальной сцене; она предпочитает стремительных, молодых, ритмичных, развязных.

В личной жизни у Коэна тоже идет не все гладко. Он много пьет, перемежая запои наездами в дзен-буддийский дом отдыха в Калифорнии. Его элегантно одетый менеджер Марти Мэчет, который когда-то представлял боксера Шугар Рея Робинсона, говорит Коэну, что придумал блестящий способ вдохнуть новую жизнь в его карьеру. Что он скажет, если он сведет его с другим клиентом, которого мода тоже обошла стороной: с легендарным Филом Спектором?

Мэчет везет скептически настроенного Коэна на прием в усадьбе Спектора в Ла-Коллине, в Лос-Анджелесе. На воротах множество табличек «въезд воспрещен», которые говорят о куче сторожевых собак и вооруженных охранников и предупреждают нарушителей, что они подвергают свою жизнь риску. Во дворе вход загораживает забор из сетки рабица и колючей проволоки. Новые предупреждающие таблички сообщают, что проволока под высоким напряжением.

Коэн находит прием скучным, а дом – темным и тоскливым. Ему не нравится, как Спектор орет на слуг. Однако он совершает ошибку – остается. Когда остальные гости расходятся, Спектор запирает парадную дверь и говорит Коэну, что запрещает ему уходить. Спектор ненавидит быть в одиночестве даже больше, чем быть среди людей.

Чтобы разрядить обстановку и в конце концов освободиться, Коэн предлагает ему попробовать вместе писать песни. Спектора знают главным образом как продюсера[63], но он также автор множества популярных песен. Как ни странно, его первый хит «To Know Him is to Love Him», ставший знаменитым в исполнении группы The Teddy Bears, родился из эпитафии на могиле его отца, который покончил с собой, когда Спектору было девять лет. Бывало, его мать Берта с криком «Твой отец покончил с собой, потому что ты был плохим сыном!» бегала за ним по кухне с разделочным ножом, но Коэн этого не знает.

Они вдвоем садятся за рояль. Как ни удивительно, процесс идет очень плодотворно. За три недели они вместе пишут пятнадцать песен. И выпивают море спиртного. Как говорит один очевидец, они походили «на двух шатающихся пьяниц».

В июне 1977 года они перебираются в студию. Спектор сумасброднее обычного, то лезет драться, то обниматься. «Кто-нибудь что-нибудь скажет, у него тут же портится настроение, и он уходит в раздражении… – говорит бывшая подруга Коэна Девра Тобитейл. – Он часами сидел в ванной и укладывал волосы».

Время идет, и Коэн понимает, что они со Спектором расходятся буквально по всем вопросам. «Я был в то время на грани, и он тоже явно был на грани. У меня это выражалось в самоустранении и меланхолии, а у него – в мании величия и безумии и просто невыносимом помешательстве на оружии. В том состоянии, в котором он находился, в каком-то поствагнеровском, я бы даже сказал, гитлеровском, в атмосфере царило оружие. Иными словами, все вертелось вокруг оружия. Музыка была вторичной, дополнительной. Все вокруг были вооружены до зубов, его друзья, его телохранители, все были пьяные или обкуренные, так что ты ходил и поскальзывался на пулях, а в гамбургере кусал револьвер вместо котлеты. Оружие было повсюду».