Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6425 ( № 31 2013)

Как и в «Соборе Парижской Богоматери», научные знания использованы не новейшие, а те, открытию которых минуло не меньше двух-трёх десятилетий. Логично. Ведь сознание обывателя должно было знаниями этими (и теориями) пропитаться – так, чтобы в дальнейшем свои мысли невольно складывать из абсолютного нуля температуры и пропорций человеческого черепа.

В 1890 году Мариинский театр впервые поставил «Пиковую даму» Чайковского. Овации. Успех. От тех лет ещё долго по улицам Петербурга слышались напевы Германа и Лизы. В праздных мыслях они окрепли, но исказились. Герман оказался «красным шутом», «лягушонком», «уродом» с панталонными штрипками. То, что было трагичным, стало комичным. Страст­ный безумец неловко валится на камни, убегает от полиции, а небесное создание оказывается хохотушкой с «крошечным лобиком». Культурные стереотипы в убогом сознании филистера коверкаются, делаются ничтожными.

Кто-то слабеет от голода, глупеет от холода. Другие идут на бал и думают об опрятности своего платья. Одни размышляют о родовых гербах, о родословной. Другие готовятся убивать, уверенные, что только террор преобразит Россию. Кто-то велеречиво размышляет о звучании декаданса, пробует наркотики. Другие боятся слежки, впадают в паранойю. Одни думают о наследии царей, поминают Павла, Петра. Другие пьянствуют и рассказывают собутыльникам о мистических «черномазых папуасах». Крепкое смешение. Смесь. Бурда человеческого сознания.

Всех стягивает воедино два главных обруча. Первый – болезненное чувство вины. Кафка. Его дух. Дух Европы начала XX века. Неизбывное чувство вины. Когда Александру Дудкину неожиданно говорят: «Нехорошо... Очень, очень нехорошо... Как вам не стыдно!..», он ужасается, краснеет. «Александр Иванович невольно заёрзал на стуле, припоминая какую-то им не совершенную вовсе вину. Странно: он не осмелился переспрашивать, что значит скрытая в тоне особы угроза и что значит по его адресу «стыдно». «Стыдно» это он так-таки проглотил». Чёрный дым небылиц. Воруют немногие, а шапка горит на всех. Такое время. Такие мысли. Паранойя. Страх перед мундиром. Страхи, болезненность ведут к помешатель­ству. И Дудкин закончит так же, как Передонов Сологуба. Кровь. Революция. Не пройдёт десяти лет, как начнётся Первая мировая война; эти прохожие на Невский проспект вернутся уже «с открытым чёрным ртом и неподвижными глазами» (Леонид Анд­реев. « Красный смех» ).

Второй обруч – физиология. В те годы уже начиналась тошнота – та самая, о которой через двадцать пять лет после «Петербурга» подробно напишет Сартр. Изучение своих мыслей, своего тела. Физиологическая рефлексия. Николай Аполлонович «часами простаивал перед зеркалом, наблюдая, как растут его уши: они вырастали». Так он понимает, что «всё, что ни есть, есть «отродье»: людей-то и нет; все они – «порождения»; Аполлон Аполлонович – «порождение», неприятная сумма из крови, из кожи: а мясо – потеет; и – портится на тепле». Когда Зоя Захаровна обнимает Липпанченко, тот прежде всего замечает её «пористый нос; поры лоснились потом: несвежая кожа!» Так начинается тошнота. «И вот тут меня охватила Тошнота, я рухнул на стул, я даже не понимал, где я; вокруг меня медленно кружили все цвета радуги, к горлу подступила рвота. С тех пор Тошнота меня не отпускает, я в её власти», – это Сартр. Белый писал о том же: «Николай Аполлонович – бывают же шалые мысли – представил себе Аполлона Аполлоновича в момент исполнения супружеских отношений; и с новой силой почувствовал знакомую тошноту (так он был зачат)».

Здесь – в этой болезненности, в этом чувстве вины, в тошноте к собственному телу, в бутылках водки, с порошком брома и хинина, в белой горячке, с пьяной проституткой на коленях, под истеричный хохот – в Петербурге начинались дионисий­ствующие варвары футуристов. Тот же Дудкин занимался теорией «о необходимости разрушать культуру; период изжитого гуманизма закончен; история – выветренный рухляк: наступает период здорового варварства, прибивающийся из народного низа <…>: Александр Иванович проповедовал сожжение библиотек, университетов, музеев, призвание монголов».

Вот что отразилось в зеркале, которое Белый выставил на поребрике Невского проспекта.

Итак. Буддизм, разговоры об экстрасенсах, о загробном мире. Отголоски научных открытий – наиболее любопытных. Жёлтая пресса, выворачивающая чью-то жизнь: пачкающая, зловонная, но всё же соблазнительная. Сумасшедшие, пьянствующие и дионисийствующие… Зачем сейчас, почти сто лет спустя, заглядывать в ту эпоху? К чему вычитывать в «Петербурге» мысли тех обывателей?.. Да потому что ничего не изменилось. Человек остался человеком. Всё, что наполняло сознание тех людей, наполняет и наше сознание. Один к одному. Только вывески другие. И безумие то же, и тошнота та же. И террористы, и наркотики. И буйствующие варвары, под любым предлогом выходящие на улицы, стадионы и начинающие всё громить, поджигать. Убийства, насилие. «Переменчива там череда; а здесь – неизменна». Спиритизм, сатанизм, социализм, буддизм. И ещё тысяча измов , а с ними – папуасы и эшафотные выкрики «Пейте какао Ван-Гутена!».

Всё уже было. Когда понимаешь это, становится легче. Нет, наш мир не падает в яму. Мы не гибнем. Сердца наши не изгнили. Мы не станем студентами Немовецкими, и чёрная бездна нас не поглотит. Всё уже было; а люди выжили; и кажется, стали лучше. «Петербург» Белого пугает чёрным дымом небылиц, но в то же время – успокаивает. Потому что видишь, что сейчас дым этот уже не так крепок, не так губителен. Однажды он развеется вовсе. И свежим воздухом выйдет дышать новый – лучший человек.

Евгений РУДАШЕВСКИЙ

Теги: роман , "Петербург" , Андрей Белый

Помоги!

Их травят, стреляют и душат

В моей оборзевшей стране.

Собачьи бездомные души

Взывают к тебе и ко мне.

Ведь так повелось уж от века,

И это случилось не вдруг:

Собака есть друг человека,

Надёжный и преданный друг.

И все мы - творения Божьи,

И если сегодня, сейчас

Мы братьям меньшим

                                  не поможем –

Господь отвернётся от нас.

                                  Октябрь, 2012

* * *

Не глобальное потепление,

Что грозит нас залить водой,

А глобальное отупление

Обернуться может бедой.

Сколько можно калечить природу,

Обращать эволюцию вспять?

Вот на Марсе мы ищем воду –

На земле скоро будем искать.

Восторгаемся Apple и Google,

Стал религией интернет.

Мы себя загоняем в угол,

Из которого выхода нет.

Ниагарой – айпеды, айфоны,

Но давно бы понять пора,

Что не делает нас духовней

Электронная мишура.

Ведь ещё со времён Гомера

Заповедал нам мудрый век,

Что прогресса

                                единственной мерой

На земле должен быть человек.

                                               2012

В нашем доме

В нашем доме неуютно,

И какой уж тут уют,

Если в доме поминутно

Убивают, давят, жгут.

Если вшивенькая справка,

Та, которой мы рабы,

Стала справкою-удавкой

Человеческой судьбы.

Если маленький чиновник

В государственном дворе

Стал всесильней, чем сановник

Был при батюшке-царе.

Нагловатый, вороватый,

Не боящийся тюрьмы,

Перед коим виновато

Прогибаем спину мы.

Мы привыкли быть неправы,

Быть всегда и всем должны,

Мы – хозяева державы,

Мозг и мускулы страны?!

Мы ведь с вами – россияне!

Мы творили чудеса.

Наши имена сияли

На земле и в небесах.

Что же это стало с нами?

Кем же это стали мы?

И какими это снами

Убаюканы умы?

Нам пора бы разобраться,

В чём причины наших бед,

В доме собственном прибраться,