Марк Алданов - Земли, люди

Бѣдный судъ!

Поль Бонкуръ занимаетъ мѣсто посрединѣ большого стола подковой. На лѣвомъ концѣ подковы садится японскій делегатъ Сато. На правомъ — китаецъ, докторъ Іенъ. Позади каждаго изъ нихъ секретари и эксперты. Совѣтъ Лиги Націй занимаетъ мѣста вдоль стола.

Старый адвокатъ, такъ удивительно напоминающій лицомъ Робеспьера, открываетъ засѣданіе. Онъ произноситъ вступительное слово. Поль-Бонкуръ говоритъ прекрасно, — но его рѣчь отняла десять минутъ изъ тѣхъ семи часовъ, которые осталось жить тысячамъ людей. Затѣмъ рѣчь переводится на англійскій языкъ. Едва ли среди членовъ Совѣта есть люди, не понимающіе по-французски. Но женевскій этикетъ не зависитъ ни отъ какихъ ультиматумовъ: оба языка равноправны.

— Слово принадлежитъ представителю Японіи, — говоритъ по-французски Поль-Бонкуръ.

— Слово принадлежитъ представителю Японіи, — отзывается англійское эхо.

Японскій делегатъ говорилъ вяло, очень медленно, на затрудненномъ французскомъ языкѣ. Но онъ говорилъ дѣло, и это было пріятно послѣ фонтановъ слащавой лжи, бьющей на Конференціи по разоруженію. Сато не говорилъ, что Японія строжайшимъ образомъ соблюдаетъ принципы международнаго права, что договоръ Келлога безусловно ей разрѣшаетъ занять Манчжурію, и что бомбардировка Шанхая вполнѣ согласуется съ ковенантомъ Лиги Націй. Онъ говорилъ, что японцы задыхаются на своихъ крошечныхъ островахъ, что имъ некуда податься, что ихъ не пускаютъ ни въ Соединенные Штаты, ни въ Австралію, что Японія вложила огромные капиталы въ манчжурскія предпріятія, и что всѣ эти капиталы погибнутъ, если за ними не будетъ стоять внушительная вооруженная сила. Далѣе онъ говорилъ, — правда, намеками, но намеками весьма прозрачными, — что и другія державы поступали и поступаютъ приблизительно такъ же, какъ его страна. Всѣ ли договоры, нынѣ дѣйствующіе въ мірѣ, всецѣло основаны на правѣ? Японія въ мысляхъ не имѣетъ аннексировать Манчжурію; между тѣмъ, нѣкоторыя другія державы твердо обосновались въ колоніяхъ. Китайцы недовольны японцами; но вѣдь, можетъ быть, и въ нѣкоторыхъ колоніяхъ есть люди, недовольные нѣкоторыми державами? Да и въ Шанхаѣ не такъ давно, всего лишь пять лѣтъ тому назадъ, были высажены иностранныя войска, и эти войска не были японскими...

Говорилъ онъ все это неохотно, безъ оживленія, со скучающимъ видомъ, — ясно чувствовалось: ему довольно безразлично, что скажутъ члены Совѣта, и что подумаетъ избранная публика. Эти странные далекіе люди очень просто усвоили завѣтъ отца Руссо: «Jean- Jacque, aime ton pays», но толкуютъ они его для двадцатаго вѣка все же нѣсколько своеобразно. Во всякомъ случаѣ, разговоръ пошелъ на чистоту. Тонъ Сато нѣсколько раздражилъ аудиторію; рѣчь его, вдобавокъ, всѣхъ утомила, онъ ее затянулъ, — быть можетъ, умышленно? Каждое движеніе стрѣлки на большихъ часахъ зала дѣлаетъ это засѣданіе все менѣе нужнымъ, все болѣе безсмысленнымъ. Лордъ Лондондерри, англійскій делегатъ, человѣкъ удивительно невозмутимаго вида, неподвижно смотритъ на одну точку, гдѣ-то на кремовой портьерѣ, — слова о нѣкоторыхъ державахъ явно относились не къ нему. Пріятно улыбается итальянскій делегатъ. Поль-Бонкуръ устало слушаетъ, опустивъ на руки голову. Американскіе журналисты, не отрываясь, съ удивительной быстротой пишутъ на телеграфныхъ бланкахъ, — каждыя двѣ-три минуты въ залъ на цыпочкахъ входитъ служитель и получаетъ у нихъ бланки: женевскій телеграфъ заработаетъ въ этотъ день не одну сотню тысячъ.

На другомъ концѣ стола китайскій делегатъ, докторъ Іенъ, внимательно слушаетъ Сато, приложивъ руку къ уху. Его лицо ничего не выражаетъ. Но со стула позади Іена на японца уставился огромный китаецъ страшнаго вида, — на него просто тяжело смотрѣть: такое выраженіе нескрываемой, жгучей ненависти запечатлѣлось на этомъ страшномъ лицѣ...

Японскій делегатъ какъ разъ переходитъ къ Китаю. Онъ доказываетъ, что страна, въ которой продажные генералы десятилѣтіями ведутъ гражданскую войну, не можетъ быть приравниваема къ другимъ государствамъ. Японія не разъ пыталась установить добрыя отношенія съ китайскими правителями, въ частности съ Чангъ-Со- Линомъ, но изъ этого, къ сожалѣнію, никогда ничего не выходило. Она и теперь готова прекратить военныя дѣйствія въ шанхайскомъ округѣ, если только командованіе 19-ой арміи отведетъ войска отъ города на разстояніе въ двадцать километровъ. Здѣсь, наконецъ, въ заключеніе своей рѣчи, Сато впервые упомянулъ объ ультиматумѣ. Но сказалъ онъ объ этомъ ровно два слова и притомъ такъ, что ничего толкомъ понять было нельзя.

Легкій гулъ раздраженныхъ голосовъ поднялся въ залѣ. Поль-Бонкуръ устало прикоснулся къ звонку.

— Слово принадлежитъ представителю Китая.

Китайскій делегатъ откинулся на спинку кресла и заговорилъ.

И вдругъ, несмотря на общее утомленіе, съ первыхъ же его словъ стало ясно, что надо слушать, что передъ нами замѣчательный ораторъ, подлинный ораторъ милостью Божьей. Въ залѣ мгновенно установилась мертвая тишина.

Онъ говорилъ по-англійски, на превосходномъ англійскомъ языкѣ, ни разу, ни на секунду не запнувшись. Отвѣчая по пунктамъ своему противнику, докторъ Іенъ, конечно, импровизировалъ: онъ никакъ не могъ предвидѣть, что именно скажетъ Сато. Однако, въ рѣчи его, продолжавшейся двадцать пять минутъ, не было ни одного лишняго слова: каждая фраза, съ безукоризненной точностью, била въ цѣль. Онъ не только не оралъ, какъ орутъ, срывая апплодисменты европейскіе народные трибуны, — онъ говорилъ не громко, но каждое его слово было отчетливо слышно во всѣхъ концахъ большого зала. Лишь самые лучшіе изъ ораторовъ могутъ себѣ позволить роскошь подобной рѣчи, — такъ Шаляпинъ поетъ безъ тремоло и безъ фермато. Чувствовалось, что, импровизируя на чужомъ языкѣ, этотъ китаецъ съ одинаковымъ совершенствомъ владѣетъ и мыслью, и голосомъ, и интонаціей. Іенъ не кричалъ, а только чуть-чуть повышалъ голосъ въ курсивныхъ мѣстахъ рѣчи; онъ не стучалъ кулакомъ по столу, а только изрѣдка вдругъ отрывался отъ спинки кресла, и, наклонившись впередъ, опустивъ руки на столъ, съ усмѣшкой, замолкая, вглядывался въ Сато. Впечатлѣніе было неотразимое. «Кто такой? что за человѣкъ?» — спрашивали потомъ въ публикѣ. Китайскіе журналисты, сіяя, объясняли, что отъ этого человѣка очень многаго ждутъ въ Китаѣ (хоть Іенъ не молодъ: ему на видъ лѣтъ 55). «Нашъ новый Сунъ-Ятъ-Сенъ!» — сказалъ съ восторгомъ кто-то изъ делегаціи. Ужъ не знаю, такъ ли это, но я неожиданно услышалъ въ Женевѣ одну изъ самыхъ замѣчательныхъ политическихъ рѣчей, какія мнѣ когда-либо приходилось слышать.

Ея содержанія я излагать не буду, — это заняло бы слишкомъ много мѣста. Скажу только, что вся рѣчь китайскаго делегата представляла собой обвинительный актъ противъ Японіи, и что въ выраженіяхъ онъ совершенно не стѣснялся: дѣло, повторяю, пошло на чистоту. — «Анархія въ Китаѣ?» — говорилъ въ концѣ рѣчи Іенъ. — «Да кто же ее поддерживаетъ и раздуваетъ нарочно, если не вы? Наши генералы продажны? Да, къ несчастью, многіе изъ нихъ продажны. Но вѣдь это вы ихъ подкупаете именно для того, чтобы помѣшать возстановленію у насъ порядка! Чангъ-Со- Линъ?.. Ради Бога!» — сказалъ онъ, вдругъ припавъ къ столу и вытянувъ впередъ руку, — «ради Бога, не ссылайтесь на Чангъ-Со-Лина, онъ былъ моимъ другомъ. Въ свою роковую минуту Чангъ-Со-Линъ продался вамъ, какъ многіе другіе. Но потомъ въ немъ заговорила совѣсть, и тогда», —не сказалъ, а какъ-то прошипѣлъ Іенъ, — «тогда вы подослали къ нему убійцъ».

Я думаю, этотъ крытый сукномъ дипломатическій столъ подковой никогда подобныхъ словъ не слыхалъ. Вѣроятно, никогда ихъ не слыхали и сидѣвшіе за столомъ послы и министры. Въ залѣ произошло то, что въ парламентскихъ отчетахъ принято называть «движеніемъ». Поль-Бонкуръ нерѣшительно протянулъ руку къ звонку — и не позвонилъ. Элегантный японскій делегатъ поблѣднѣлъ. Что-то пробѣжало даже на лицѣ маркиза Лондондерри. Страшный китаецъ позади Іена дернулся на мѣстѣ. Я не знаю, правду ли говоритъ Іенъ. Но бѣшеная ненависть, связывающая сотни милліоновъ этихъ непонятныхъ намъ, таинственныхъ людей, вдругъ сказалась съ потрясающей силой.

Нѣтъ, дѣло вѣчнаго всеобщаго мира нельзя считать совершенно обезпеченнымъ и послѣ этой конференціи.

Еще краткій обмѣнъ репликъ, нѣчто вродѣ послѣдняго слова. Китайскій делегатъ тѣмъ же шипящимъ голосомъ спрашиваетъ: срокъ ультиматума истекаетъ черезъ четыре часа, — что намѣренъ сдѣлать Совѣтъ Лиги Націй)

Поль-Бонкуръ заговорилъ. Разумѣется, онъ опять говорилъ прекрасно, разсыпаясь въ любезностяхъ и въ то же время мягко, чрезвычайно мягко, упрекая въ равной мѣрѣ обѣ высокія стороны: мягкій упрекъ одной сторонѣ еще смягчался отъ мягкаго упрека другой сторонѣ, — ахъ, было бы такъ хорошо, если бы обѣ высокія стороны помирились) Или если-бъ одна изъ сторонъ, по крайней мѣрѣ, продлила срокъ ультиматума другой?..