Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2004)

Памятник М. Ю. Лермонтову

Но, несмотря на неудачи, в которых меньше всего было его вины, творческая судьба скульптора-самородка складывалась счастливо. Признание его таланта в “высшем свете”, высокооплачиваемые царские заказы, награды не вскружили ему голову. При первой возможности он брался за работу, которая была близка его сердцу, увлекала. После памятника Карлу Бэру он с большим желанием принял приглашение участвовать в конкурсе на памятник М. Ю. Лермонтову для Пятигорска. Был ликвидирован еще один пробел в его образовании: с дотошностью исследователя он изучил творчество второго великого поэта Земли Русской, познакомился с воспоминаниями о нем, встречался с людьми, знавшими Лермонтова.

Его изыскания в области иконографии, относящиеся к Лермонтову и его эпохе, схожи с поисками нашего современника Ираклия Луарсабовича Андро­никова. И что удивительно: сам подход к изучаемому предмету и выводы, к кото­рым приходили скульптор XIX века и советский искусствовед, часто совпадали.

“Всматриваясь в изображения Лермонтова, — пишет И. Л. Андроников, — мы понимаем, что художники пытались передать выражение глаз. И чувст­вуем, что взгляд не уловлен. При этом — портреты все разные. Если пушкин­ские как бы дополняют друг друга, то лермонтовские один другому проти­воречит. Правда, А. С. Пушкина писали великолепные портретисты — О. А. Кип­ренский, В. А. Тропинин, П. Ф. Соколов. Пушкина лепил И. П. Витали. Лер­мон­товские портреты принадлежат художникам не столь знаменитым — П. Е. Заболотскому, А. И. Клюндеру, К. А. Горбунову, способным, однако, передать характерные черты, а тем более сходство. Но, несмотря на все их старания, они не сумели схватить жизнь лица, оказались бессильными в передаче духовного облика Лермонтова, ибо в этих изображениях нет главного — нет поэта!.. Дело, видимо, не в портретистах, — заключает советский исследователь, — а в неуловимых чертах поэта”.

За сто лет до написания этих строк с той же самой проблемой столкнулся А. М. Опекушин. Более того, он убедился в том, что наиболее популярный в то время портрет Лермонтова не отражает подлинных черт лица поэта. Это открытие отнюдь не обрадовало скульптора. Общество “привыкло” представ­лять себе именно таким облик Лермонтова, а он, новоявленный художник, хочет восстановить истину, сделать его непохожим на этот портрет. Как тут быть? А. М. Опекушин не мог поступиться истиной, и тогда он решил через газету обратиться к читателям с письмом.

“В № 305 “Голоса”, — писал он, — была помещена заметка биографа Лер­монтова проф. П. А. Висковатого о памятнике Лермонтову, в которой, между прочим, говорится о портретах нашего поэта и о важности решения, какой из них самый схожий.

Самый распространенный — в сюртуке, без эполет, с шашкой и ремнем через плечо — оказывается наименее схожим. Вероятно, того же мнения и издатели сочинений Лермонтова, потому что при новых изданиях Лермонтова прилагается теперь обыкновенно копия с портрета, сделанного художником Клюндером и принадлежащего князю Меньшикову. Поэт изображен здесь в гусарском мундире с эполетами. Гравюра, прилагаемая к сочинениям Лер­мон­това, сделана Брокгаузом в Лейпциге (15).

Недавно мне пришлось быть в Дерпте и видеть у проф. Висковатого довольно большую коллекцию портретов. Сравнивая их со скульптурной точки зрения, я должен был согласиться с тем, что высказано профессором в “Голосе”. Три портрета в анфас заслуживают особого внимания. Они очень схожи между собой и близки к гравированному Брокгаузом.

1-й из этих портретов Лермонтова мальчиком, лет 11.

2-й — в гусарском мундире — сделан в 1837 году художником Заболотским. Поэту было тогда около 23 лет.

3-й портрет рисован самим поэтом акварелью, в бурке и армейском мундире. Это весьма любопытный портрет, должно быть, очень похожий. Выражение глаз, все черты представляют один характер с вышеозначенными, только волосы длиннее и не так правильно зачесаны, как требовало в то время предписание для всех служащих. Портрет рисован на Кавказе, где разрешались некоторые отступления от строгостей формы.

Но самое любопытное и важное для скульптора — это портрет поэта в профиль, сделанный карандашом в 1840 году, во время экспедиции на Кавказе. Тщательно сравнивая его с вышеуказанными, я должен признать в нем большое сходство.

П. А. Висковатый показал его некоторым лицам, близко знавшим поэта: князю И. И. Васильчикову, генерал-адъютанту Потапову и др. Все подтвер­дили сходство. Профильный портрет поэта весьма важен при лепке бюста, так как маски с умершего снято не было.

Ввиду конкурса на памятник Лермонтову, я считаю своей обязанностью поделиться со всеми собратьями этой важной для нас находкою”.

Видно, уроки, которые получил А. М. Опекушин, читая труды Карла Бэра по антропологии и особенно по антропометрии, не пропали даром. Они, несом­ненно, помогли ему при воссоздании подлинного облика М. Ю. Лермон­това. Науч­ные знания и свободный полет художественной фантазии отнюдь не противо­показаны друг другу, как порой утверждалось в недавнем надуман­ном споре между физиками и лириками. Впрочем, это было доказано еще Леонардо да Винчи.

Как и на памятных пушкинских конкурсах, ни одному из 60 проектов не доста­лась первая премия. Еще дважды сходились в поединках скульпторы, и лишь в последнем, третьем, конкурсе определился победитель. Первая премия в 1883 году была присуждена автору проекта памятника под девизом “Порыв”. Художник-монументалист изысканными и вместе с тем реалисти­ческими — простыми, предельно лаконичными изобразительными средствами создал именно лирический, философически-задумчивый образ поэта-роман­тика. Победителем конкурса вновь по праву оказался Александр Михайлович Опекушин, ведь “Порыв” был его девизом. Может повезти один раз, ну, два, но когда скульптор становится неизменным победителем в творческом соревновании, тогда смешно кивать на везение, удачу. Как отмечала пресса того времени, Опекушину не удалось на этот раз подняться выше той отметки, какой он достиг, создав памятник Пушкину в Москве. Трудно оспаривать такую оценку. Но, в конце концов, московского Пушкина создал именно он, а не кто-то другой. Памятниками Пушкину в Петербурге, Кишиневе, Карлу Бэру в Тарту, М. Ю. Лермонтову в Пятигорске, а чуть позднее и генерал-губернатору Восточной Сибири Муравьеву-Амурскому в Хабаровске Опекушин подтвердил свой приоритет и окончательно закрепил победу нового реалистического направления в русском монументальном искусстве над обветшалым академическим классицизмом.

В нужде и безвестности

Возраст и болезни подорвали силы А. М. Опекушина. А потом навалился и голод. Революция причислила его к классу мироедов-эксплуататоров, счет в банке был аннулирован, а сбережения всей жизни конфискованы. Смешно было доказывать, что автор множества памятников царям нажил свое состоя­ние честным трудом. Пушкин, Лермонтов, Карл Бэр тоже вроде бы не принад­лежали к трудовым классам. Чудом удалось избежать конфискации имущества и выселения из квартиры.

Больше с отчаяния, чем от убеждения в “законности” своей просьбы, А. М. Опекушин обратился за помощью к Петроградской секции художников. “Обращаюсь к вам, товарищи художники, — писал он. — Я — автор многих художественных памятников на Руси... Заработанные личным трудом деньги положил на хранение в Государственный банк. Во время Октябрьской рево­люции они были аннулированы, и я, чтобы не умереть с голоду вместе с моей семьей, принужден был продать все, что только возможно, вплоть до носильного белья. Теперь же и этот источник прекращается, и я, 80 лет, больной и слабый, с пороком сердца, с распухшими от недоедания ногами, принужден вместе с тремя дочерьми... медленно умирать с голоду. Доктор требует немедленного отъезда в деревню. Родина же моя Ярославская губерния, берег Волги, куда нам и хотелось бы попасть, но на это нужны средства, а их-то и нет у нас! Мы просим секцию художников помочь нам в этой поездке, так как оставаться здесь, по словам доктора, это голодная смерть... Очень прошу кого-нибудь из товарищей посмотреть, как мы живем-голодаем.

Академик скульптуры, вышедший из народа,

А. М. Опекушин

Ул. Красных зорь, д. 52-24, кв. 3. 3 июля 1919 г.”

Прошу обратить внимание читателя на дату этого письма — 3 июля 1919 года. Потом были письма и документы по поводу оказания помощи, дати­рованные 1920, 1921, 1922 годами. Ему никто не отказывал в просьбе, более того, вопреки опасениям Опекушина, революционная власть высоко оценивала его заслуги перед Родиной, перед русским народом. За него хлопотали А. М. Горький, А. В. Луначарский. Революция, сокрушившая старый мир, оказалась бессильной перед бастионами революционного бюрокра­тизма. Лишь через три года после первого обращения ему была назначена пенсия.