Наталия Литвинова - Любовь моя безгрешна

В 1824 г. благодаря хлопотам Жуковского возвращен из финляндской ссылки Евгений Баратынский.

Сходящий с ума Батюшков оживлялся только в присутствии Василия Андреевича и только с ним согласился ехать на лечение в Дерпт. Но тут, увы, Жуковский со всей своей любовью и связями, был бессилен, и через пару лет Батюшков окончательно сошел с ума. Когда вернувшийся из ссылки Пушкин встретил потерявшего разум поэта, он, в глубоком потрясении, написал "Не дай мне Бог сойти с ума..."

Жуковский принимал живое участие в судьбе воронежского поэта-прасола Алексея Кольцова, помогал ему с публикациями, издал по подписке его сборник стихов и даже хлопотал в Петербурге по его торговым делам (прасол - это заготовитель и торговец скотом).

Во время заграничного путешестия в свите Великого князя Жуковский познакомился в Риме с художником Александром Ивановым, добился для него пансиона в 3000 рублей в год и уговорил наследника престола приобрести грандиозный холст "Явление Христа народу".

Вместе с Карлом Брюлловым за 2500 руб. он выкупил из крепостной зависимости Тараса Шевченко. Жуковский отпустил на волю своих крепостных слуг, но некоторые из них, даже получив вольную, остались рядом с ним (няня Пушкина, Арина Родионовна, в благодарность за честную и преданную службу также получила вольную от родителей Александра Сергеевича, но восприняла это так, словно от нее захотели избавиться, словно она не нужна больше этому семейству, и так расстроилась, что Надежда Осиповна вынуждена была пойти на попятную; и только после смерти няни в ее сундуке обнаружился этот документ, спрятанный ею).

14 декабря 1825 года Жуковский находился в Зимнем дворце, что называется, "по ту сторону баррикад". И если его первой реакцией на восстание был ужас, откровенное неприятие вооруженного бунта и непонимание свободолюбивых устремлений радикально настроенной части дворянства, то впоследствии Жуковский неоднократно будет обращаться к Николаю I c просьбой о помиловании сосланных декабристов (говоря словами Пушкина: "И милость к падшим призывал"). Первое такое прошение вызвало страшный гнев императора и чуть было не стоило опалы самому Жуковскому. Вот как он об этом писал в своем дневнике: "Это было не объяснение, а род головомойки, в которой мне нельзя было поместить почти ни одного слова/.../ Если бы я имел возможность говорить, вот что я бы отвечал... Разве вы не можете ошибаться? Разве правосудие (особливо у нас) безошибочно? Разве донесения вам людей, которые основывают их на тайных презренных доносах, суть для вас решительные приговоры Божии? Разве вы сможете осуждать, не выслушав оправдания?.. Разве могу, не утратив собственного к себе уважения и вашего, жертвовать связями целой моей жизни? Итак, правилом моей жизни должна быть не совесть, а все то, что какому-нибудь низкому наушнику вздумается донести на меня, по личной злобе, Бенкендорфу... Я не могу бегать по улицам и спрашивать у всех возможных на меня доносчиков, что мне думать, что мне делать и кого любить... Мы никогда не можем быть правыми. Поэтому в России один человек добродетельный: это Бенкендорф! Все прочие должны смотреть на него в поступках своих как на флигельмана... А он произносит свои суждения по доносам... Я с своей стороны буду продолжать жить как я жил. Не могу покорить себя ни Булгариным, ни Бенкендорфом: у меня есть другой вожатый моя совесть". И, следуя своему "вожатому", Жуковский все-таки сумел добиться освобождения нескольких декабристов, например, Черкасова.

Когда Иван Киреевский, сын единокровной племянницы Жуковского и его бывший воспитанник, решил выпускать журнал "Европеец", поэт горячо поддержал его начинание и передал ему для печати несколько своих последних стихов. Однако после выхода в свет двух номеров, за статью Киреевского "Девятнадцатый век", журнал был закрыт цензурой. Жуковский пытался заступиться за издателя перед императором, уверяя последнего в отсутствии вредных помыслов и искренней благонадежности Киреевского, на что разгневанный Николай I поинтересовался у воспитателя своего сына: "А за тебя кто поручится?" Жуковский, глубоко оскорбленный, подал в отставку. А через несколько дней император, повстречав его в дворцовых коридорах и приобняв за плечи, произнес: "Ну, пора мириться!" Жуковский забрал назад свою просьбу об отставке, однако продолжил борьбу за "Европеец", и, хотя он и проиграл, зато выиграл в несоизмеримо большем: в глухие николаевские годы личным примером доказал, что честь и чувство собственного достоинства нельзя ни втоптать в грязь, ни променять на карьеру, ни поступиться ими в угоду бенкендорфам.

О благотворной роли Жуковского в судьбе Пушкина можно говорить до бесконечности! Как часто он поддерживал его в трудные минуты, отводил от него опасности, заступался в критические моменты! Благодаря его хлопотам, в 1820 г. Пушкин отправился не в ссылку на Соловки, а в "командировку" в Бессарабию; в 1824 г. он уладил тяжелейшую ссору поэта с отцом, согласившимся быть тайным соглядатаем собственного сына (и таким вот образом "грамотно" велось наступление на изживание дворянской чести и человеческого достоинства еще в начале XIX в, что уж говорить о том, что произошло в ХХ!). Спустя некоторое время, Пушкин писал из Михайловского Вяземскому: "Письмо Жуковского наконец я разобрал. Что за прелесть чертовская его небесная душа! Он святой, хотя родился романтиком, а не греком, и человеком, да каким еще!" В 1834 г. Жуковский сгладил конфликт между "камер-юнкером" Пушкиным и императором Николаем I. А через два года, когда француз Дантес начал свои вызывающие ухаживания за женой поэта, именно Жуковский выступил посредником в примирении Пушкина с Дантесом, в результате чего дуэль в ноябре не состоялась, а приемный сын голландского посланника барона Геккерена, известного своей "противоестественной страстью", стал мужем Екатерины Гончаровой, старшей сестры Натальи Николаевны Пушкиной. Но не прошло и трех месяцев, как по Петербургу распространились омерзительные письма, порочащие честь Александра Сергеевича и его жены, и Пушкин повторил свой вызов. И снова Геккерен обратился к Жуковскому, зная, что это единственный человек, к мнению которого Пушкин мог прислушаться. И, действительно, Василий Андреевич сделал всё, что он него зависело, чтобы предотвратить дуэль. Он взывал к Пушкину: "Я не могу еще решиться почитать наше дело конченым. Еще я не дал никакого ответа старому Геккерену... Ради Бога, одумайся. Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления". Жуковский был уверен, что Пушкин, с его репутацией отчаянного бретера и меткого стрелка, совершит это "безумное злодейство" - т.е. убьет Дантеса на дуэли. И, так как Дантес был кавалергардом, а значит подчинялся императору, Жуковский даже обратился к Николаю I с мольбой остановить намечавшуюся дуэль между его офицером и первым народным поэтом, но в данном случае царь предпочел не вмешиваться. 27 января смертельно раненный Пушкин позвал к себе Жуковского. В течение почти двух суток Василий Андреевич выпускал бюллетень о здоровье умирающего поэта. 29 января 1837 г. Александр Сергеевич Пушкин скончался от раны, защищая свою честь и честь жены. Жуковский пережил еще одно ЛИЧНОЕ горе, ведь Пушкин был для него не только гениальным русским поэтом, но и близким другом, которого он знал 15-летним подающим надежды лицеистом, о котором он с такой любовью и трепетом заботился впоследствии, которого он, в определенном смысле, "выпестовал". Это была трагедия всей России, и произошла эта трагедия в его, Жуковского, день рождения, и с тех пор он перестал его отмечать вовсе.

А три года спустя, и опять же по страшному совпадению - 29 января, умер Иван Козлов.

Как будто злосчастный рок навис над судьбой Жуковского, забирая тех, к кому он был более всего привязан, но Василий Андреевич был человекрм глубоко верующим, и вера помогала ему переносить эти жизненные утраты. "На свете много прекрасного и кроме счастья", - часто повторял он.

После гибели Пушкина Жуковский был назначен опекуном его семьи. Император запретил хоронить его в Петербурге, и в последний путь - на кладбище Святогорского монастыря, что рядом с Михайловским - его провожали всего четыре человека: Жуковский, Александр Тургенев, Вяземский и преданный крепостной дядька поэта Никита Козлов, бывший с ним рядом всю жизнь и защищая которого Пушкин однажды даже вызвал на дуэль Модеста Корфа. После похорон Жуковский начал разбирать бумаги поэта, включая и частную переписку, и ему в помощники Николай I назначил генерала Ш отделения Дубельта. Первым порывом Василия Андреевича было отказаться от разбора архива и этого бесчестного невольного сотрудничества с "охранкой", но скрепя сердце он решил продолжить работу, понимая, что это последняя великая услуга, которую он мог оказать погибшему другу. После смерти у Пушкина остались огромные неоплаченные долги, в общей сложности 92,500 рублей. У Натальи Николаевны не было никаких средств, и тогда Жуковский добился погашения этих долгов из личной казны императора (во столько, получается, оценил Николай I жизнь поэта, которого, при посредничестве Бенкендорфа, травил и унижал, заставляя поступать Пушкина по своему императорскому усмотрению - как это непохоже на то, чему учил его сына Жуковский!). "Ангелом-хранителем семьи" назвал Василия Андреевича князь Вяземский.