Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6302 ( № 47 2010)

За различными типами восприятия стоят различные культурные традиции, но у Чхеидзе несовместимость культурных трафаретов не приобретает фатальную предзаданность. Констатация различий как таковых не становится последним словом. Книга открывается чередой вопросов: «Что такое культура? Что такое поле? Что такое «культурное поле»? Чем отличается культурное поле от дикого?». Отсутствие сдерживающих начал в борьбе за выживание, когда каждому кустарнику или дереву «кажется, что мир существует лишь для него…», – опознавательный признак дикого поля и девственного леса. Культурным или возделанным лес становится «после того, как между деревьями были установлены отношения взаимного признания права на жизнь…» и «счастье одного из них не строилось непременно на несчастье другого». Огромная разница между дубом и берёзкой, но «перед Небом они равнодостойны в своём стремлении шириться, расти и цвести».

Проявленность неравноценных, но равнодостойных различий – питательная почва диалога как взаимопреобразующей встречи особенного с особенным.

Диалог, как писал С. Аверинцев, «выражает золотую середину между изоляционизмом и всеобщей унификацией». Золотая середина или столь важная для судеб каждой литературы взаимодополняемость «суверенности» и «коммуникативности» нередко оспаривается под знаком такой абсолютизации различия, когда идея диалога радикально опровергается. Статья А. Мелихова «Конфликт иллюзий» поначалу подкупает трезвостью взгляда на бессмысленную эксплуатацию «межкультурного диалога». Но потом вашим вниманием безоговорочно овладевает настойчиво акцентированный мотив «страха одной культуры перед другой». Нагнетаются однотипные в своей парадоксальности умозаключения: «национальные культуры не сближают, но, напротив, наиболее остро разобщают нации», «…тесное соприкосновение культур всегда бывает гибельным как минимум для одной из них», «…чем больше народы соприкасаются, чем лучше узнают, тем сильнее и раздражают друг друга».

Принцип естественной дистанцированности культур друг от друга гипертрофируется настолько, что тотально устраняется фигура собеседника, в роли которого может выступать другая культура. Разрыв духовных связей и упразднение диалога становятся чуть ли не единственным условием самосохранения этих культур. Есть и такой аспект, в статье не обозначенный, но реально существующий. Неоднократно подтверждённый историей факт: риторика культурной самоизоляции, какой бы талантливой она ни была, неизбежно вовлекается в логику воспроизводства межнационального конфликта как его предпосылка.

В книге «Мы жили рядышком с Граалем» балкарского прозаика Б. Чипчикова нет никакой нарочитой артикуляции различия как визитной карточки идентичности и в то же время исконные ценности своего народа неопровержимо дают знать о себе в психологических нюансах, ментальных тонкостях, в поведенческом стиле героев. В повестях «Там, где будет стоять дом», «Нерестились рыбы в свете лунном», в виртуозно написанных рассказах «Джантуган», «Возвращайся свободным!», «Бэлла» многомерная мысль автора, что называется, неевропейских кровей разомкнута в пространство современных нравственных коллизий и экзистенциально значимых вопросов, «удерживая» характерность национального бытия, неповторимость «местного колорита». В поисках определения авторского метода можно сослаться на творческий неотрадиционализм, сопрягающий современную культуру письма и мышления с этическим потенциалом «поэтического консерватизма». Последнее словосочетание – из давней работы А.Н. Веселовского «Прометей в кавказских легендах и мировой поэзии». Рассматривая тему слияния греческого мифа о Прометее с местными преданиями о скованных титанах-страдальцах, учёный выделил бессмертие народной памяти или поэтический консерватизм, сберегающий тысячелетиями духовное богатство народа, в том числе память о прикованном к кавказским горам Прометее.

Наглядной и выразительной формой диалогического взаимодействия был и остаётся художественный перевод. В 1934 году Э. Капиев составил, откомментировал и издал в Москве «Дагестанскую антологию». В предисловии он, как было принято, сказал о «…недостаточном овладении нашими авторами марксистско-ленинским мировоззрением». Установка требовала свято соблюдать чистоту классового подхода при подборе правильных имён.

Но в число авторов Капиев позволил себе включить кумыка Магомет-Эффенди Османова, хотя, как сказано в биографической справке, он «родился в богатой и знатной семье», лакца Юсуфа-Кадия Муркилинского, хотя он «получил высшее духовное образование», аварцев Али-Хаджи из Инхо, виднейшего представителя религиозной поэзии, и Гамзата Цадасу, хотя он «вышел из чуждой и враждебной среды – духовенства». Яркие имена, без которых история дагестанской литературы непредставима, включены вопреки продекларированному положению о «недостаточном овладении».

Капиев понимал, что, во-первых, без них книга, претендующая на статус антологии, будет заведомо неполной. Во-вторых, он не мог упустить возможность представить таких поэтов в переводах на русский язык. Капиев дорожил этим историческим шансом, понимая, что перевод не только выполнял функцию авторитетного признания автора как писателя, но и открывал выход в мир.

Перевод ориентирован на сверхзадачу – не давать погаснуть идее взаимоузнавания, возобновлять с каждым новым переводом встречное движение исходя из основополагающей посылки: нет культуры, от имени которой кто-то скажет мне, «что здесь я на чужбине». (А. Ахматова. «Луна в зените».) Вступая в диалог с другими литературами от имени своей, В. Брюсов переводил армянских поэтов, Б. Пастернак – грузинских, Я. Козловский – дагестанских, но кто посмеет сказать, что в чужих текстах они оказались на чужбине?

Клишированное словосочетание «общекультурное пространство» рискует утратить смысл без попытки открыть вновь идею диалога в современных условиях, когда различия умножаются, но и спрос на взаимопонимание явно повышается.

Задача преодоления тривиальности и инерционности употребления понятия «диалог», периодически возникающая на разных истор ико-культурных этапах, сегодня предполагает признание ценности разнообразия, права быть другим и в то же время снятие абсолютизации различия как такового. Снятия не различия, а именно его абсолютизации, которая, кстати, щедро подпитывала этнократические революции, вспыхнувшие на постсоветском пространстве.

Ключевые для гуманитарного знания понятия concordia discors (единство несходного), е pluribus unum (единое из многого) не требуют отказа от самобытности: несходное оставалось несходным, тяготея в силу внутренне мотивированного развития к единству – назовите его надэтническим уровнем, сферой культурных универсалий или пространством «мировой литературы».

Сложность всегда заключалась в сопряжении этой «неслиянности» (несходное) и этой «нераздельности» (единство). Но интегрирующий подход не должен превращаться в поиск некоего общего знаменателя. Речь может идти о таком осмыслении конкретно-национального своеобразия, которое ориентировано не на упомянутую абсолютизацию, а на открытие всеобщности особенного в диалоге равнодостойных – пусть и неравнозначных – национальных литератур.

Так уж сложилась история российских народов, культур, литератур, что мы не можем жить мимо друг друга.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Многоязыкая лира России

Сказки земли Ыгмиф

В МИРЕ КНИГ

Нивхи… Даже имя этого народа звучит доисторически. Не принижая его этим ничуть. Соседи по территории и исторической памяти, айны, давно с Сахалина переселились в Японию. А нивхи всё живут. (По энциклопедическим сведениям: Нивх: нивах, нивух, нивхгу, ньигвнгун; устар. гиляки – малочисленная народность на территории Российской Федерации. Самоназвания: нивх – «человек», нивхгу – «люди».) Судя по переписям последних двух веков, народ держится своего оптимального количества – около 6000 человек. Существует точка зрения, что предки современных нивхов, северо-восточных палеоазиатов, эскимосов и индейцев – звенья одной этнической цепи, охватывавшей в далёком прошлом северо-западные берега Тихого океана. По крайней мере эту легенду я не однажды слышал в различной интерпретации из уст сахалинцев.

В наши дни живут они полуоседло на севере острова Сахалин, чаще всего вдоль побережья, а ещё возле устья реки Амур (Хабаровский край).