Михаил Кириллов - Перерождение (история болезни). Книга первая. Восьмидесятые годы – 1992 год

Май. Кто я? Прежде никогда не задумывался об этом. И как-то не нужно было обосновывать свой выбор, свое место в политическом мире. А сейчас приходится и задумываться над этим, и выбирать, и говорить. Это не нескромность, это не нападение, это защита самого себя, учителей и единомышленников от глумления. Но это не самоцель: если большинству людей даже при нынешнем строе будет жить лучше (что в принципе невозможно), я не буду настаивать непременно на советской модели общества.

12 мая по радиостанции «Маяк» было передано: в программу вступительных экзаменов в МГУ с этого года уже не будут включены произведения Белинского (все), Герцена (все), Писарева (все), Чернышевского (все)), Горького («Песнь о Буревестнике», «Слово о Ленине» и др.), Фадеева (кроме «Разгрома»), Шолохова (в частности «Поднятая целина»), Маяковского (кроме «Прозаседавшихся»), Н. Островского (все), даже Л. Н. Толстого («После бала», вероятно, из-за описания им зверств царских офицеров над солдатами). Конечно, не будет статей В. И. Ленина (в частности, «Лев Толстой как зеркало русской революции»). Почему-то не были упомянуты Фонвизин (Митрофанушка – это же пра-прадедушка новых русских…) и Лермонтов: этот бунтарь очень опасен для нового строя. Зато будут включены Набоков, Солженицын, Бердяев, Гумилев, Цветаева, Есенин («Анна Снегина»). Так решил деканат МГУ, и это рекомендовано всем российским университетам. Интересно, а как поступили с теми в МГУ, кто с этим выбором был не согласен?

Чем не цензура? Чем не «Черная сотня» с университетскими значками на лацканах?! Чернышевский! Настоящий русский интеллигент, революционный демократ, невероятно мужественный человек, 30 лет гнивший на царской каторге, буржуазную элиту сегодняшней России, воспитанную при социализме, уже не устраивает. Новый, буржуазный, слой (еще не класс) создаёт свою идеологию, подчиняет (покупает) университеты, телевидение, радио, создаёт свою армию, жандармерию, сыск. Крадет у народа не только пищу, но и душу. В идеологии нет вакуума, поэтому они спешат. Это они хорошо усвоили у Ленина.

Какое жалкое время. Рабское. Ни один академик не выйдет из Академии, как когда-то Стасов и Менделеев при неизбрании Горького. И ни один писатель не защитит Чернышевского от нынешних идеологических черносотенцев.

Растлители народа – преуспевающие предатели и перевертыши, торгаши, играющие в поле «чудес», создающие собственные «сингапурчики» посреди огромного голодного «Шанхая», чмокающие кабаноподобные внуки замечательных пролетариев, – все это окружает нас и давит все плотнее. «Рыла и рыльца» – так бы их увидел Гойя. Происходит испытание советских людей на «ельцинизм» (разновидность мелкобуржуазного перерождения), нарастает отграничение зоны неприемлемости буржуазного искуса и вседозволенности. Отсутствие протеста – безнравственно. Но мы ведь еще не настолько истощены, чтобы безропотно стоять перед рвом в ожидании пули… Интеллигенты, следуя моде, часто упоминают имя талантливого философа Бердяева, забывая, что Бердяев – певец награбленной частной собственности и наемного труда, а Ленин – певец экспроприации награбленного и свободного труда. Один размышлял, другой действовал. Роли не сопоставимые.

Думаю, что еще вспомнят сны Веры Павловны из романа «Что делать?», сны передовой российской интеллигенции прошлого века о справедливом и светлом будущем России.

Июнь – июль. Письма из Рязани.

«Цены все растут и растут. Дороговизна. Безвластье, грабеж власть имущих. Начальники от мала до велика устанавливают себе оклады, какие хотят, а нам – что останется. Мне 1500 р., а начальнику моему более 6000 р. Все руководство направлено на личную наживу. Да, пожалуй, в этом году хватим лиха, особенно с продовольствием» (письмо фронтовика-однополчанина).

«Очень переживаю, приходится много читать партийной прессы. Готовим различные массовые акции, листовки. Распространение газет. Мы с братьями (Мои братья – Александр Михайлович и Владимир Михайлович Кирилловы) – активные сторонники РКРП, но пока не вступаем. По четвергам ходим на собрания «Трудовой Рязани», там же партийная организация. Ездил в Останкино 12 июня (ночевал в палаточном лагере). Впечатлений – через край. Кого там только нет – от коммунистов до анархистов, но все против существующего режима. Повидал лидеров Движения: Макашова, Невзорова, Илюхина (правовед, тот, что подал в суд на Горбачева), Пичужкина (проповедник), Анпилова и Якушева (лидеры РКРП), Исакова (депутат), Умалатову (председатель президиума съезда СССР), Гунько (пролетарский поэт). Жириновский был, но слово ему не дали.

Много вранья и подтасовок у Центрального телевидения в освещении пикета у Останкино. Не было никакого экстремизма, вот только националисты против евреев орали, правда, толпа в основном тоже поддерживала. Но с трибуны таких выступлений не было. Конечно, и в правительстве, и в Останкино засилье евреев. На «осаду» вышло 30–50 тыс. чел. Были мелкие провокации, организованные самими демофашистами, но их быстро устранили дружинники из «Трудовой Москвы». Милиция была нейтральна, с каменными физиономиями, из других городов (1,5 тыс. чел.), так как московская милиция в основном поддерживает Движение. Люди пришли туда с единственным оружием – красными и историческими знаменами, лужеными глотками от возмущения да с горящими сердцами от нетерпимости к душителям трудового народа.

Это была крохотная территория Советского Союза, над которой развевались флаги всех наших республик. Были представители из Украины и Приднестровья. В половине первого ночи площадь ликовала – договорились провести переговоры о предоставлении оппозиции 1 часа телеэфира в день. Но сегодня уже 17 июня, а перемен нет. В прессе вновь пошли в ход измышления об оппозиции как о «красно-коричневых». Это неправда, там обеспечивалась высокая дисциплина. Работала отличная дружина. Вчера и у нас в Рязани мы проводили митинг (около 5 тыс. чел.). Будем пикетировать Рязанское телевидение, чтобы выделили прямой эфир «Трудовой Рязани».

Как остановить эту чуму? Как будто все околдованы, сколько еще можно терпеть. Люди запуганы. В ряде городов прошли собрания с участием стачкомов, профсоюзов и директоров. Есть надежда на объединение усилий. Тогда рабочие перестанут бояться репрессий. Но когда это произойдет?..» (письмо брата Володи).

«На работе (НИИ, оптико-механическое производство) – ежедневная борьба за существование, поиск заказов, снабженческие усилия… Сын закончил очередной курс. Весь в своей семье. Оценка событий – диаметрально противоположная моей. Верит в рынок, хотя вряд ли понимает свое место в нем. Сильно влияние студенческих приятелей-бизнесменов. Родной он, но не товарищ. Ласковый, предупредительный, но молится не моему Богу» (письмо от брата Саши).

«Я уже писал об Останкино. Но тогда это был, скорее, праздник солидарности оппозиции. А вот в ночь с 21 на 22 июня уже были баррикады. Было, скорее, страшно, чем радостно, от объединения, хотя нас было не менее 50 тысяч. Мне пришлось пройти от ВДНХ до Рижского вокзала, где мы были окружены ОМОНом, и была маленькая «мясорубка». Блокирована была и ст. метро «Рижская». 4 часа просидели на асфальте в знак протеста. Депутаты: Бабурин. Саенко, Слободкин требовали у Руцкого (генерал форосского происхождения) снятия блокады. В 11 часов открыли станцию, и все устремились к Моссовету, к памятнику Долгорукому. К 12 часам ночи и туда приехал ОМОН. В тот момент, когда все сели на асфальт, они внезапно напали. Это было ужасно. Били. Им мало было ударить по голове, они били лежащих ногами. Тех, кто не двигался после побоев, они забирали с собой. Видимо, таким образом и исчезли шесть жертв еще у Останкино. Я оказался с краю, когда произошло нападение, и бежал от побоища. ОМОН гнал нас до памятника Пушкину. Много в ту ночь побили людей. Утром, в 4–5 часов и позже, я видел много окровавленных людей.

На Манежной площади 22 июня проходил поначалу официальный митинг с панихидой. Когда узнали о кровавом «рассвете» и блокаде на Рижском, люди подняли знамя Победы, и митинг пошел в другом русле. Часть людей пошла к Моссовету требовать нашего освобождения. Но и их разогнал ОМОН» (брат Володя).

Письмо от товарища из Солнцева.

«Собирался написать письмо, но чаще откладывал, чем начинал. В современной ситуации, когда почти пет положительных впечатлений от окружающей общественной жизни, подрывается и интерес к рассуждениям. Какой смысл сообщать о том, как и где доставал еду или одежду, мыло или масло? А ведь почти все свели к быту в плохом смысле этого понятия. Если бы мы не были солидарны в отношении происходящего, то и писать, в порядке дискуссий, необходимо было бы чаще…»

Июль. Худенькая старушка мнется у прилавка в тесном магазине. Приходят и уходят покупатели, а она стоит. В руках у нее мелочь. Ждет, когда позволят ей купить битые яйца. На целые – денег нет.