Нина Храброва - Мой Артек

Конечно, я помнила. В Белокурихе был свой движок, но по ночам тетя Дора экономила электроэнергию и иногда зажигала керосиновую лампу. Керосин стоял в бутыли, и, разумеется, никто его не прятал. И вдруг его стало мало. Тетя Дора отнеслась к пропаже с большим подозрением, начали разузнавать, что да как. Выяснил все начальник лагеря. Однажды после утреннего умывания он вдруг подошел к девочкам старшей группы и, поднимая за подбородки, стал заглядывать им… в нос! Никто ничего не понимал. А начальник спрашивает:

— Что вы такое делаете по ночам с коптилкой? Помолчали, посопели, признались:

— Читаем… А как вы догадались?

— Не велика тайна! Несколько раз заполночь видел в вашем окне непонятный слабый свет. Пока не обнаружилось исчезновение керосина, не придал значения. Значит, вы дышите копотью, и носы у вас недомыты и снизу черны. Вот и всё. Что же вы такое читаете по ночам?

Оказывается, кто-то из белокурихинских дал нашим девочкам старую, зачитанную, на странички распавшуюся «Анну Каренину». Когда лагерь засыпал, девочки, почувствовавшие себя взрослыми, садились за стол вокруг собственноручно сооруженной коптилки и читали, передавая друг другу странички…

Разумеется, никто никогда не запрещал им читать. Но времени свободного не было совсем. И в конце-то концов, надо же было им изведать сладость ночного, испокон веков запрещаемого взрослыми чтения!

— То, что вы читаете, — хорошо, — сказал начальник с пониманием, — но что по ночам — плохо. Спать надо столько, сколько положено, мы обязаны следить за вашим здоровьем, тем более, что работаете вы много. Ещё хуже, что подвели тетю Дору с керосином, попросить надо было, а не воровать!

— Так она бы и дала нам этот керосин!

— Плохо, но — не наказуемо, — разюмировал начальник. — Будем выкраивать свободные часы для дневного чтения.

Свободные — не часы, конечно, скорее минуты — были выкроены, ребята стали читать днем. В Белокурихе была хорошая библиотека и умная заведующая библиотекой Женя Михайловская. Каждая минута чтения была для них настоящим подарком.

— Ну, и что же, Ланда, какое впечатление произвел на твоих слушателей рассказ о коптилке и ваших черных носах?

— Смеялись.

— А насчёт воровства керосина вопросы были?

— Не было вопросов. Ты что, дурного примера испугалась? Вернись в современность! Кому из них нынче керосин нужен? Мне же пришлось объяснять им, что это такое. Да и керосин тот вовсе не материальной, а духовной ценностью для нас был. Похитить чуточку керосина для чтения — разве не романтично?

Так-то оно так, конечно, но хотелось бы теперь, задним числом, чтобы керосин они как-нибудь иначе добывали, хотя я и сейчас не представляю — как? Ни тетя Дора и никто из вожатых и капельки керосина не дал бы им, скажи они правду про ночное чтение! Так что вопрос об отношении к похищению керосина для меня по сей день неясен, ясно одно — был в этой истории некий положительный заряд: они не просто пристрастились к чтению, но и запомнили, как начиналось чтение, чтобы оставаться с ним на всю жизнь.

Ланду с её рассказами о первой эстонской группе артековцев знают все пионеры Тарту и Тартуского района. Этель Аэсма с её книгой «Самая длинная путёвка» знают несколько поколений пионеров всей Эстонии, не говоря уж о пионерах Пайдеского района и Пайде, где Этель много лет работает в редакции районной газеты. Эллен Айа-Тульп, Лайне Теэсалу-Соэ, Виктора Кескюла, Ханса Лийва знают в Таллине, Адольфине Салу Орлову, Тамару Крончевскую-Васильеву, Владимира Николаева знают пионеры Нарвы. Любознательный народ — пионеры! Иногда из самых неожиданных географических точек страны, — а где у нас в стране нет такой точки, откуда бы в один прекрасный, на всю жизнь памятный день хоть один пионер не отправился бы в Артек? — из разных городов приходят письма с просьбой — рассказать: а какой он был, Артек военных лет?

Однажды, по дороге на Памир, на одном из перевалов Рушанского хребта, мне удалось услышать эхо в горах. Чабан, вероятно, в поисках своего напарника, верхом на тонконогой сильной лошади поднялся на крутой пик и несколько минут стоял, оглядывая горизонт. Потом приставил ладони ко рту и крикнул:

— Измаи-и-и-ил!

— Ил-ил-ил-ил-ил! — загрохотало, зазвенело, понеслось в абсолютной тишине и чистоте воздуха эхо. Скалы отражали его, относили все дальше. Всадник и конь застыли как изваяние — ждали, пока наступила тишина. Прошло несколько минут. Стихло эхо. И тогда откуда-то издалека прозвенело:

— Каноа-а-а-ат!

И горы тут же подхватили это имя, одна скала перебросила его к другой, и все громче, всё ближе — донесло до видимого нам Каноата. Ещё продолжало эхо лететь от скалы к скале, а внизу, в долине, недалеко от нас, два всадника уже неслись друг другу навстречу. Встретились, поздоровались и поехали вместе.

Меня прямо захватила, надолго запомнилась эта картина. В бесконечности немереного пространства, среди высоты каменных пиков человек — не более, чем песчинка. Не найдет глаз, не достигнет голос — если бы не эхо, множество раз повторенное множеством скал…

Теперь, размышляя об Артеке, обо всем, что дал он нам, обо всем, что с ним связано, вспоминаю эхо в горах. Годы наши встали за спиной каждого из нас, как пики. И с вершины их, от одного к другому, доносятся голоса памяти сердца, повторяясь и призывая. Чуть смолкнет один голос, прозвучит другой, третий, сотый. Живите же и звучите, голоса дружбы.

За тридцать семь послевоенных лет в общении эстонских артековцев перерыва не было. Встречались друг с другом, с теми, кто далеко, переписывались. В первые послевоенные годы они приходили ко мне с разными проблемами. Куда идти учиться? Работать? Не рано ли жениться? (На этот вопрос я всегда отвечала по первому импульсу: «рано!», но уже следующий импульс спрашивал меня саму — а на войну уходить не рано было?) «Ах, — иногда вздыхали девочки по прошлому, — не за того я, кажется, замуж пошла…» Приходил вытянувшийся Спец в милицейской форме: закончил школу МВД, а неспокойная душа его еще чего-то искала, и в конце концов нашел он себя в качестве художника рекламных выпусков.

Ланда сказала однажды по поводу этих визитов:

— Что это мы ходим да ходим поодиночке? Пора собраться и посидеть за общим столом. Есть ведь о чем поговорить!

В июле 1947 года мы снова собрались почти всей группой. Лайке не было с нами, и вспоминали мы ее с завистью — она в это время работала в самом что ни на есть крымском Артеке — методистом, писала оттуда подробные письма. И не было с нами Харальда Ильвеса…

Девочки быстренько накрыли скромный по тем временам стол. Сели. Кто-то произнес первый тост — за Победу, за мир. И второй — за Артек. Я глаз не могла отвести от них — вытянувшиеся, все до одного красивые, взрослые мои дети… Ланда — комсомольский работник, Айно, Тамара, Ханс, Харри, оба Виктора, Спец, Аста, Эллен, Уно, Володя Николаев, Ада, Этель, Лембит, Мульк, Салме, Кальо, Карл — все на комсомольской и пионерской работе. Все учатся — кто на курсах, кто в университете и в политехническом институте, в мореходном училище, в художественном институте.

Большего я от них не хотела. Это я им и сказала, попросила — оставайтесь такими же! Педантичный, верный себе Виктор Пальм встал, поправил меня:

— Разве ты не хочешь, чтобы мы стали лучше?

— И, год за годом, они действительно становились лучше, уж во всяком случае Виктор Пальм; совсем молодым он стал известным ученым, доктором наук, теперь преподает в Тартуском университете, любит студентов, а студенты — его: за точность, остроумие, за жгучий интерес к социальным и экономическим проблемам…

За первой встречей последовала через два года вторая, третья — словом, мы с Ландой насчитали девятнадцать встреч.

— Раз это становится традицией, — решила Ланда, — стало быть, надо обзаводиться архивом. Как минимум — фотоархивом. Все старые и новые фотографии прошу оставлять мне — для альбома.

С годами у Ланды образовался не только фотоальбом, а еще несколько толстых желтых папок с письмами, поздравительными «открытками» военных лет, тщательно нарисованными на листках желтоватой бумаги. Да у меня есть сундучок с письмами — мои артековцы мне его для этой цели и подарили: «наши письма хранить будешь». Письма хранятся. Из Тарту, Нарвы, Пайде. Из Белоруссии и с Украины, из Молдавии и Литвы, из Анжеро-Судженска и с Сахалина, с Алтая и из Москвы, из Ленинграда и из Норильска… По ним и знаем мы о судьбах наших далеких друзей, с которыми есть надежда встретиться. С годами тяга к общению с родными душами из страны нашего далекого детства становится все сильней. Недавно пришло письмо от совсем незнакомой женщины. «Мне так дорого всё, что происходило с вами в Артеке, словно я всё время была рядом! Но в Артеке я не была, а всю войну прожила в детском доме. Родным и любимым стал для нас этот дом, он нас, детей, потерявших в войну родителей, вырастил, воспитал и, отправив в большую жизнь, никогда не порывал с нами связи. И мы не забываем его, не порываем с ним. Наша же детская дружба, пройдя испытание разлуками и расстояниями, на всю жизнь осталась дружбой и родством душ».