Нина Храброва - Мой Артек

— Ну-ка, узнавай через тридцать пять лет, — дрожащим голосом говорит зеленоглазая красавица с пышным узлом волос, — а ну-ка узнавай меня, моя вожатая.

Она заплакала от волнения а я ничего не могла поделать с собой — я никогда не видела этой зеленоглазой…

— Стася Осташевская! — кто-то подсказал мне.

— Я не помню такой фамилии, — удрученно пролепетала я.

— Ну что с тобой? — рассердилась Ланда. — Стася же Гончарик!

Стася Гончарик! Девочка из моего отряда. Маленькая, тихая… И вот! Мы, конечно, плакали немножко, и очень много смеялись. Потом затрещал междугородный телефонный звонок, и я побежала к телефону, сердясь на редакцию — мол, и в воскресенье покоя нет!

— Послушай, — сказал мне плаксивый голос, — я из Минского аэропорта звоню, нет билетов, не могу прилететь!

— А кто ты?

— Ира! Ну, как ты не понимаешь, Митька я!

— Позвони через десять минут, ах ты, какая же ты артековка, да еще вожатая, — смеясь, сказала я и позвонила дежурному диспетчеру Минского аэропорта. Чему-чему, а уж разговаривать с диспетчерами аэропорта за тридцать пять лет журналистской работы я научилась! Словом, не прошло и полутора часов, как раздался еще один, последний звонок в дверь. Смятая толпой моих «детей», я кинулась к двери, открыла. За дверью стояла запыхавшаяся полноватая дама и бормотала Ириным голосом:

— Чем ближе к вам, тем сильнее колотится сердце…

— Митька!!! — завопили мы.

— Одна летела в самолете! — орала Митька. — По-моему, в честь нашей встречи мне выделили спецрейс!

Мы говорили, пели и цистернами пили кофе двое суток подряд, а если кто и спал, то не больше двух часов, и уснувших будил и тряс Володя Николаев, глубоко возмущенный тем, что такие минуты можно расходовать на сон.

Это были сорок восемь часов ничем не замутненной радости, и разлука была скрашена планами предстоящей встречи.

… Этими воспоминаниями я утешала себя в Софии, глядя на никарагуанских и японских ребят…

… Однажды позвонила Салме:

— Я в отчаянии, муж в командировке, дети заболели, оба сразу, плачут, что делать?

— Температура высокая? — Не знаю.

— Поставь им градусник и после этого вызови врача. — Но уже вечер, врач не приедет!

— Тогда вызови «Скорую помощь», когда будешь вызывать, всё объясни хорошенько.

Через несколько часов Салме позвонила снова:

— Была «Скорая», ничего серьезного у них нет, теперь я уложила их спать, и вот звоню тебе сказать — все в порядке. Спасибо!

— За что же?

— За добрый совет. Знаешь, я ведь теперь счастливо живу. Рада, что у меня наладилось здоровье, есть семья — муж, дети… И еще: хорошо, что мы из Артека, из страны нашего детства.

Открытка от Ады кудрявым с росчерками почерком:

«Пишу тебе из Ростова, я уже несколько месяцев здесь, а ты, наверное, меня потеряла. Я теперь „на свободе“ (115 рублей 80 копеек). Живу у дочери, воспитываю внучку, очень люблю их. На лето вернусь в Нарву, сниму комнату в Усть-Нарове, непременно жду тебя к себе, создам все условия для… работы…»

Значит, эта изящная худышка Ада, хохотушка и запевала, вышла на пенсию. Интересно, какие же песни поет эта бабушка своей внучке? Конечно, «Везут, везут ребят», «Бескозырку», «У причала…» и, наверное, ту, ее коронную — «Песню Сталинградского фронта»…

… Звонит Этель:

— Ух, хорошо, что я тебя застала! Приведу к тебе Гаю Власову, она приедет московским поездом.

— А я её не помню.

— Как это не помнишь? Гая Аверченко — увидишь, сразу вспомнишь, она из Белокурихи же! Теперь в Калинине, в пединституте работает.

Пришли они с Гаей, посидели, поговорили, вспомнила я ее, она — меня, ведь всего-то навсего сорок лет прошло с нашего знакомства!

Две недели спустя Гая напишет:

«Если надо, приеду пораньше, перед самой встречей 1982 года, помочь. Написала про вас в Белокуриху и к тому же посылаю вырезку из Смоленской районной газеты с Алтая: Артек не забыт, газета написала о вас к шестидесятилетию пионерской организации. Вы там прямо легендой стали! Право, если надо помочь, позови, обязательно приеду».

… Спец (надеюсь, что читатели не забыли: Спец — это Арвед Паэорг) пишет Ланде:

«Получил приглашение оргкомитета и письмо с твоими упреками, что „исчез“ и „не появляюсь“. Как это — не появляюсь? А когда Тося приехала, и я был без зубов, я же все равно пришел, это ли не подвиг? Чтобы ты знала — я очень занят, строю уже много лет дачу на Хийумаа. Ты думаешь, только для себя? Вовсе нет — также и для того, чтобы в дальнейшем все наши встречи проходили только там, на Хийумаа, и чтобы каждый из вас имел возможность летом провести у меня отпуск, а что уж всем там будет всегда хорошо, можешь быть уверена, ты меня знаешь, я как был Спец, так и остался. Со Спецовским приветом!»

Из разговора с Эллен:

— Нет, я не перестала быть активной и не стала другой. Просто у меня времени хватает только на то, чтобы добросовестно работать. Хоть убей, не научусь работой манкировать, она для меня — главное в жизни. К тому же время от времени болезни накидываются. Семейные заботы, дом. Впрочем, это все отложу в сторону, обо всём забуду, приду — не заболеть бы только!

Уно Кальюранд пишет:

«Давно я не видел вас всех, соскучился, хочется повидаться…» Виктор Кескюла:

«Всегда рад известию о встрече. Конечно, мне удобнее было бы во второй половине августа, но надо устраивать так, как большинство, все остальное, то есть проблема разумной организации времени — в моих руках…»

… Звоню Лайне, чтобы уточнить, сколько лет после войны она проработала в Артеке. Поговорили, она спрашивает:

— Что это у тебя голос кислый, зубы болям? Ах, камень на сердце? Ну, это чего проще — расскажи мне, я его тут же сброшу.

И ведь сбросила! Я ей пожаловалась, что некоторые из наших что-то давно не появляются, может быть, за давностью лет, за делами и заботами, с появлением внуков наступила у них этакая мини-социальная усталость, и уж не по-прежнему дорога им наша артековская душа?

— Может быть, ты думаешь, что я начну тебя утешать словами вроде «в семье не без урода»? — сказала Лайне. — Так этого не будет. Мы — по-прежнему одна семья, уродов у нас нет. Но ведь эмоции-то у людей неодинаковые — это раз. Особой необходимости нет — это два. И три — неужели тебе хотелось бы, чтобы «детки» были послушненькие, бездуменькие, инфаньтильненькие? А случись у кого-нибудь радость или беда — разве мы не будем друг с другом?

— Но вот ты болела, а кто из нас был с тобой?

— Но я же сама виновата, никого не оповестила, никого не позвала. И главным образом потому, что в помощи не нуждалась и понимала к тому же — у каждого свои заботы, к чему обременять друг друга визитами вежливости. Звать надо, когда друг без друга нельзя. И даже если в этом случае наткнешься на занятость, на непонимание, значит, сразу надо делать далеко идущие выводы? Понимаешь, что было, то было, и этому не стать иным — нас друг от друга уже ничто не отделит. Нет, твой «камень» несерьезный. Мы — люди как люди, с достоинствами и недостатками из крови и плоти, а не выдуманные псевдолитературные абсолютно положительные герои. И знаешь что? Нам уже много лет, каждый из нас пережил и свои радости, и свои беды, и не каждому хочется о них распространяться.

Умница Лайне. Несколько лет назад за долгую, и не побоюсь этого слова, истовую работу на радио ее наградили орденом Трудового Красного Знамени. Я позвонила ей, поздравила.

— Спасибо, — сказала она, — признаюсь тебе, что этот орден мне особенно дорог. — В названии его есть особый смысл. И, наверное, есть в нем отблеск военных дней. Помнишь, как на войне людям был дорог боевой орден Красного Знамени?

… Письмо от Иры Мицкевич из Минска:

«Что-то давно не слышу тебя, ни строчки не вижу. Я же ловлю себя на том, что стала меришь жизнь свою артековскими встречами — от встречи до встречи».

… От Игоря Сталевского из-под Ростова:

«Прямо дрожу от нетерпения, — дожить бы до августа, до встречи, свидеться со всеми, кого не видел столько лет! И почему-то все вспоминаю встречу Нового года на Алтае, когда ты учила меня танцевать. У тебя была на всё лёгкая рука…»

Ну, Игорь! Я и сама-то тогда плохо танцевала. Но тут же вспоминаются уже приведенные мною строчки из Тосиных записей о том, как она на курсах вожатых научилась всему, чего раньше вовсе не умела, — и планеры строить, и в шахматы играть, и петь, и танцевать; и горнить: всему, что было нужно детям…

… Аста Калвет пишет:

«Спасибо, что сообщили о встрече, понимаю, что письменный ответ нужен для подсчета, август для меня месяц удобный, несмотря на то, что семья у нас растет — я стала бабушкой…»

… Телеграмма из Барнаула:

«Пожалуйста, сообщите точную дату встречи».

… Письмо из Анжеро-Судженска: