Валерий Буре - Невыдуманные истории

— Вообще-то я не самый высокий в Италии, — начал интервью итальянский гигант Массимо Мазини. — Есть еще вершины в Альпах, знаменитая Пизанская башня, а мой рост всего два метра восемь сантиметров. Но когда я еду в своем открытом «Фиате-500», мне немного смешно, а уже встречные автомобилисты хохочут до упаду. Я не обижаюсь. Не выпустили бы они только руль из рук…

Александр Петров — один из самых высоких в сборной СССР (два метра одиннадцать сантиметров) — ударился в воспоминания:

— В десятом классе, когда я учился в школе, к нам пришел новый учитель.

— Молодой человек на последней парте, сядьте как положено в школе, — едва войдя в класс, сделал он мне замечание и углубился в журнал. Что-то там записав, он поднял голову и вновь обратился ко мне: — Вы продолжаете нарушать дисциплину. Прошу вас встать!

Я встал…

«Если вы хотите посмотреть русских лошадей, то мы за вашу жизнь не отвечаем».

Это шутливое объявление было вывешено на воротах конюшни в одном из зарубежных городов, где выступали наши конники. В шутке была солидная доля истины. Дело в том, что среди четвероногих гостей был гнедой жеребец по кличке Сибиряк, отличавшийся весьма крутым нравом. Безнаказанно к нему мог подходить, пожалуй, только его хозяин — мастер преодоления препятствий ростовчанин Иван Семенов. Всех других Сибиряк норовил укусить, толкнуть, а то и ударить копытом. Такой уж был у него характер…

Да, не удивляйтесь, характер есть и у лошадей. Причем у каждой — разный. В этом можно убедиться и на примере нашего «олимпийского» табуна».

Прославленный Абсент, на котором Сергей Филатов принес первую для советских конников золотую олимпийскую медаль, очень щепетилен, так что его никоим образом нельзя наказывать. Рыжий Ватерпас, на котором ездит чемпион СССР по конкуру Вячеслав Картавский, — полная противоположность Сибиряку: невозмутимый и спокойный. Наестся и дремлет — любой может подойти и погладить.

А вот караковый Аэрон другого чемпиона страны — Геннадия Самоседенко — необычайно нервный, легковозбудимый. Однажды с ним произошла следующая история.

Шел чемпионат РСФСР 1966 года по конному спорту. В преодолении препятствий тренеры общества «Урожай» твердо рассчитывали на победу своего воспитанника Геннадия Самоседенко. Однако их надежде сбыться не удалось. Геннадий вообще не смог выступить в соревнованиях. Но не по своей вине.

Конечно, как и все участники, он волновался перед стартом. Однако его переживания нельзя было даже сравнить с невероятным волнением… Аэрона. С каждой минутой конь все больше горячился, а к моменту выезда на конкурное поле пришел в исступление. То, что с ним делалось, было очень похоже на нервный припадок. И тренерам «Урожая» пришлось скрепя сердце снять Аэрона с соревнований, а вместе с ним и Самоседенко.

Вот что бывает, если взволнована лошадь… Словом, и у скакунов есть характер, с которым приходится считаться людям.

Однажды пришлось мне пережить чувство ни с чем не сравнимой обиды. Я была так расстроена, так огорчена, как может огорчиться только совсем еще юная, семнадцатилетняя, девушка, когда вдруг не пришел на свидание парень, в которого она влюблена. Пожалуй, никогда больше на соревнованиях не испытывала я такого чувства. А было вызвано оно так, пустячком как будто. Впрочем, опять-таки для кого пустячок, а для кого и нет.

Словом, было это сразу же после открытия Дворца спорта в Лужниках. Огромная сверкающая арена, прожекторы, чувство праздника в душе, когда выезжаешь на лед. До этого ведь мы тренировались всегда на открытых полях, которые не идут ни в какое сравнение с Дворцом спорта в Лужниках.

Шел последний день чемпионата страны. Как всегда, программу завершали женщины-одиночницы. Я была одной из последних.

Конечно, наши композиции тех времен сейчас показались бы пресноватыми, лишенными остроты и выполняемых в чисто мужском стиле сложных высоких прыжков, огромных скоростей. Но, поверьте, нам они доставляли удовольствие ничуть не меньшее, чем теперешним исполнительницам их сверхнасыщенные программы.

Свою произвольную программу я показывала под музыку И. Штрауса. Мелодия эта и поныне будит во мне какие-то неясные чувства, туманные ассоциации, и не хочешь даже разбираться, что это за чувства и ассоциации, а только становится на душе чуть грустно и удивительно легко.

Все мне удавалось в тот вечер. И я стремительно перечерчивала ледяной прямоугольник катка. Коньки были острыми. А зрение притупленным. Я ничего не видела вокруг. Были только лед, музыка и скорость.

Теперь я понимаю, что находилась в той прекрасной форме, когда уже не думаешь, как сделать шаг или прыжок. Они получаются как бы сами собой. Они естественны. Они зарождаются в глубинах тела, и их надо только регулировать и иногда сдерживать, чтобы волна энергии и страсти не перехлестнула через край.

Четыре минуты, отведенные на произвольную программу, пролетели мгновенно. Я раскланялась. Поехала к бортику. Потом натянула чехлы на коньки и остановилась в проходе между трибунами, где обычно толпятся тренеры, спортсмены и фотокорреспонденты. Судьи готовили свои оценки. А публика, еще не слишком хорошо знакомая с правилами соревнований, кричала «бис».

Оценки были показаны. Голос диктора прорвался через аплодисменты. Очередная спортсменка готовилась выйти на лед. А я в каком-то оцепенении все стояла, опершись о стенку. Совершенно машинально я стала расшнуровывать ботинки.

Болельщики не унимались. Один даже наклонился с трибун и кричал мне вниз:

— Выходи же на лед! Станцуй еще!

Соревнования приостановились. Меня подталкивали: «Ну, выйди и раскланяйся еще разок». Но я уже не могла выйти, потому что сняла ботинки и стояла прямо на полу в одних носках.

Ах, как мне хотелось заплакать от обиды: что ж это за дурочка я такая, зачем сняла ботинки, делать мне больше нечего, что ли!

И, сразу ощутив усталость, пошла в раздевалку, держа коньки в руках и автоматически счищая кусочки льда, прилипшие к ранту ботинок. Я и сейчас помню, как холодили они мне ладони.

До сих пор мне так и не удалось стать профессиональным зоологом. Всю жизнь моей страстью, моей неузаконенной любовью были птицы, а работал я тренером по альпинизму. Может быть, это и к лучшему. Альпинизм давал возможность побывать в самых отдаленных и труднодоступных местах, наблюдать и изучать птиц на Кавказе, Тянь-Шане, Памире, Алтае, Саянах, на ледниках и вершинах, куда не всегда добираются орнитологи. Однако это часто ставило меня в неловкое, а то и просто смешное положение.

Однажды с группой мастеров спорта — альпинистов и горнолыжников — я поехал на тренировку в Польшу, в Закопане. Прямо из города подвесная дорога поднимала нас к вершинам Татр, на «Каспровый верх», откуда начинался спуск по снежным склонам. Одна из трасс имела протяженность около четырнадцати километров, входила в еловый лес, петляла по отрожкам, кулуарам и овражкам. Заехав в лес, я уходил с трассы, выбирал укромное местечко и, греясь в лучах ласкового мартовского солнца, наблюдал за птицами. Впервые я попал в горы без ружья. Приходилось утешаться тем, что нового для себя здесь не найти: птицы были те же, что на Кавказе.

Во время одной из таких остановок, развалившись, как в шезлонге, на хитрой конструкции из лыж и палок, я закрыл глаза и стал слушать лес. В ветвях заснеженной ели попискивали корольки, одни из самых маленьких птичек наших лесов. Птичка эта серенькая, с зеленоватым отливом, а на голове — бросающаяся в глаза ярко-желтая шапочка. Весит пичуга в живом виде всего лишь пять граммов, совсем крошка. Королек вечно снует среди ветвей, собирая с них мелких насекомых.

Птичка порхнула совсем рядом, я открыл глаза и тут же с изумлением увидел, что шапочка у королька была красной. Передо мной сидел красноголовый королек, редкая для Советского Союза птица, встречающаяся у нас только в Карпатах. Этого вида не было в моей коллекции. Королек как ни в чем не бывало ловко обрабатывал мохнатую лапу ели, с которой, искрясь и вспыхивая на солнце, стекали серебристые струйки снега. Слева, чуть выше, трудилась вторая такая же птичка. Тонкий писк корольков слышался и справа, и впереди, и позади меня. Лес был полон красноголовых корольков! Надо было что-то предпринимать.

Выйдя на трассу, я потихоньку поехал вниз, обдумывая, как и где достать ружье. Разыскать лесника и попросить у него? Неудобно. Обратиться за помощью к польским друзьям? Но где они его возьмут? Знакомые чехи, болгары, немцы, австрийцы и французы тем более не смогут мне помочь. Да если и достанешь ружье, вряд ли обойдешься без скандала: здесь заповедник, и на выстрелы моментально съедется со всех концов народ.