Владимир Гармаев - Журнал «Байкал» 2010–01

Однажды осенью, в середине белой луны, мой отец по какой-то надобности поехал в гости к стоявшим на Ононе тайджиутам. В числе сопровождающих воинов он взял и нас с Тайчаром. Курень, стоявший на высоком обрывистом берегу реки, был по случаю нового года полон гостей. В установленных специальных юртах располагалось множество приезжих, среди которых можно было встретить потомков ханов Хабула и Амбагая, издали узнаваемых по нарядной одежде, хорошим куякам и вооружению, а также по независимому и гордому виду. Мне лично очень повезло, так как приехали погостить из располагавшегося поблизости куреня и многие новые борджигины, или, как теперь их называли, хияны. Я горел желанием хоть издали посмотреть на Есугея-батора, что удалось мне только на третий день, когда я из случайно услышанного разговора взрослых узнал, что Есугей-хиян прибыл со своей юртой, которую поставил недалеко от юрт самого Таргутай-нойона, и поспешил туда. И вот, толкаясь среди подгулявших гостей, хозяев, без устали носившихся между большими кострами и юртами домашних слуг и нукеров охраны, я почти вплотную столкнулся с этим знаменитым человеком. У столбовой коновязи за юртами нойонов вокруг привязанных скакунов толпились нарядные и знатные люди. Их было около двух десятков, и сначала было трудно определить, который из них Есугей-хиян. Но вскоре я заметил толстого тайджиута, который ночевал когда-то зимой вместе с нашим отрядом. Таргутай стоял напротив высокого человека, по всей видимости, военачальника, и что-то обстоятельно ему разъяснял, то и дело показывая на одного из привязанных скакунов.

— Брат Есугей, обрати внимание на его ноздри, — говорил толстяк. — Они мягкие и способны широко раскрываться навстречу ветру. Он непременно придет первым, надо ставить на него.

— Вижу, Таргутай, вижу, что он очень хорош, — ответил ему Есугей густым, низким голосом, который, несмотря на то, что говорил он без особого напряжения, перекрыл весь галдеж собравшихся сайтов. — Но у него не такая широкая и крепкая грудь и ноги недостаточно сухие, как у того солового с белой отметиной бегунца.

— Не знаю, не знаю, — недовольно произнес Таргутай, потом отвернулся и шумно сморкнулся. — Ты как хочешь, а я ставлю на него.

Тут я почувствовал, как запястье правой руки сильно сжала сзади чья-то крепкая рука.

— Ты кто? — услышал я требовательный голос и подумал, что подошел кто-то из караульных нукеров.

Однако, когда я повернулся, то вплотную, лоб в лоб, столкнулся с мальчиком одного со мною роста. Из-под рысьего малгая прямо на меня в упор смотрели, не мигая, серые глаза. Взгляд был чуть прищурен, коричневые вразлет брови нахмурены. «Кто-то из борджигинов», — пронеслось в мозгу.

— Я Джамуха из рода задаранов, — стараясь не моргать, ответил я и освободил руку.

— Тут внизу есть замерзшая протока. Мы собираемся туда поиграть в кости до начала скачек. Пойдешь с нами? — требовательный и упорный взгляд серых с синеватым обводом глаз смягчился.

— Мы — это кто? — спросил я.

— Мы — это сыновья вон тех нойонов, новые борджигины и тайджиуты.

— Я же из рода задаранов… — начал было я готовить отказ, тем более отец просил меня быть осторожным и не задираться с детьми тайджиутов, а игра в кости очень часто у мальчиков превращалась в драку, но этот незнакомец договорить не дал.

— Достоинство человека не всегда зависит от его происхождения, оно всецело зависит от его личных качеств, — не терпящим возражения тоном сказал мальчик. — Я здесь в гостях, а будем играть с хозяевами. Мне непременно нужен напарник не из числа тайджиутов. Будешь моим напарником?

— Может быть, и соглашусь. Только мне скажи, кто тебе сказал о достоинствах человека?

— Так нас учит мой отец, Есугей-батор.

— Значит ты его сын, монгол-дарлекин, монгол-нирун, монгол-борджигин и монгол-хиян?

— Да. Для задарана ты задаешь слишком много вопросов. Ты хочешь показать, что много знаешь, или перед тем, как на что-то решиться, долго думаешь?

— Я думать уже перестал и согласен быть твоим напарником.

— Меня зовут Темуджин.

— Меня зовут Джамуха.

— Все. Пошли, Джамуха, на протоку, — и Темуджин, быстро повернувшись, стал выходить из толпы разнаряженных людей.

В кустах у берега Онона на льду замерзшей протоки нас собралось около десятка мальчишек. Дети тайджиутских нойонов, узнав, что я из рода задаранов, попытались не пустить меня в игру и стали брезгливо отворачиваться, но мой новый знакомый, заявив, что он вправе сам выбирать себе напарника, настоял на своем. Сначала мы разыграли бабки, так как у нас с Темуджином их не было. Получив каждый по кучке костяшек, мы разбились на группы по четыре человека и стали играть пара против пары. Во время игры Темуджин отчаянно заспорил с одним нойончиком, обвиняя того в нарушении правил. Парень в ответ горячо, брызгая слюной, доказывал свою правоту. Вот прозвучали у них обидные прозвища, потом раздались оскорбления, и никто не хотел уступать. Дело дошло до того, что слова закончились, и красные от возбуждения ребята начали закатывать рукава шуб, готовясь к драке. Уже прекратившие игру тайджиуты столпились вокруг них, кто-то бросил призыв покрасить нас этому зарвавшемуся сыну украденной женщины. Видя, что драки не миновать, я бросился к своему новому товарищу и отпихнул в сторону пару мальчишек, опасно приблизившихся к нему. Не сговариваясь, мы с Темуджином стали спина к спине ногами на ноздреватый пятачок льда, зажали в кулаки по две тяжелые бабки и заняли решительную оборону, готовые драться до конца, то есть до первой крови, как это водилось у монгольских мальчишек.

Трудно сказать, чем закончился бы наш неравный бой с многочисленными врагами, если бы кто-то с берега не потребовал прекратить спор во избежание публичной порки и не повелел бежать к месту окончания скачек.

Все взаимные обиды были тут же забыты, и мы все единой гурьбой побежали к чернеющей толпе народа и линии воткнутых в снег колышков с белыми флажками. Скачки и рысистые бега у монголов прекращали не то что мальчишеские драки, но и схватки между взрослыми людьми и столкновения куда пострашнее.

Вечером после окончания трех игр мужей мы с Темуджином решили стать друг другу побратимами и совершили священный обряд «анда», которому хранили верность до самого конца.

Второй раз мы с андой встретились в степи Шууснийн-гола, где паслись табуны нашего рода. После стрижки грив коней и таврения молодняка я, мои братья и десяток мальчишек-харачу с разрешения отца остались у табунщиков и хотели пожить одну луну на приволье, наслаждаясь верховой ездой и охотой на зеренов. Мы с Тайчаром на зависть остальным родственникам уже имели по небольшому настоящему боевому луку и умели делать стрелы с хорошим оперением и железными наконечниками. Нам, как и всяким подросткам, не терпелось испытать силу наших больших пальцев и меткость этих стрел на настоящей дичи, так как тарбаганы, суслики и птенцы, как мелкая добыча, нас уже не устраивали. И вот во время одной из вылазок далеко от реки в степи на нас натолкнулись воины хиянов во главе с самим Есугеем, которые тоже охотились на зеренов. Так как день приближался к концу, хияны позвали нас переночевать вместе с ними у какого-то колодца. Мы с радостью согласились, так как опасались татар, которые якобы стали появляться небольшими отрядами в междуречье Онона и Хэрлэна, о чем нас предупреждали наши табунщики, но особенно рад был я, так как среди хиянских подростков был мой анда Темуджин. Мы с ним ночевали у одного огня, а на рассвете второй раз совершили обряд «анда»: слизывали кровь с ладоней друг друга и обменялись настоящими стрелами. Никто из нас тогда не мог знать, что после этого мы расстанемся на долгие годы, что на него и на меня падут страшные бедствия и испытания, что встретимся мы уже взрослыми людьми, нойонами родов и куреней по поводу большого несчастья. А пока мы были очень рады случайной встрече и, как всякие подростки, полны мыслями о счастливом будущем.

О том, что грозные испытания выпали на долю моего анды гораздо раньше, чем на мою, я узнал намного позже. Если бы я и узнал своевременно, помочь ему чем-либо не смог бы, так как моя судьба тоже сделала решительный поворот, притом такой, что вопросы жизни или смерти встали передо мною, еще не окрепшим юношей, в полный рост. Я до сих пор хорошо помню то несчастное лето, словно все это произошло только вчера.

Мой отец тогда летнюю стоянку рода избрал по неизвестной мне причине очень далеко от наших привычных летних кочевий. Со всем скотом, табунами и караваном мы в начале того лета отошли от Онона на Балдж-гол, потом долго поднимались вверх по теснине реки Букукун, перевалили водораздельный хребет и поставили курень на реке Сухэ у самых семи озер. Каким бы тяжелым для скота ни был переход, семиозерье оказалось таким привольным местом, что и люди, и животные за каких-то десять дней оправились и позабыли все трудности. Наш скот — и коровы, и бараны, — паслись на сочном разнотравье, где было вдоволь воды, благодаря сквозным ветрам по долине реки, их не так сильно донимали мошкара и оводы. Глаза людей радовало широкое пространство пастбищ и озер, а в отрогах заречного хребта, который стеной прикрывал новое кочевье от стылого дыхания севера, водилось такое множество копытных и лапчатых зверей, что оставалось только сожалеть, что не пришло еще урочное время для промысла. Однако некоторые охотники разведали по ключам хребта солонцы и добыли полные целебной крови изюбриные рога.