Дмитрий Жвания - ПУТЬ ХУНВЕЙБИНА

Но, так или иначе, акция на «Авроре» была первой в России пропагандисткой акцией прямого действия, а подготовил и провел ее я – Дмитрий Жвания, тогдашний «гауляйтер» питерского НБП. Потом будут геройские акции в Севастополе, Риге, в Минздраве. Но вначале была моя «Аврора»!

После того, как все закончилась, и менты сказали, что скоро отпустят задержанных, я пришел в штабе и написал репортаж о захвате «Авроры» для «Лимонки» и попытался послать его по факсу в Москву. На том конце сидел Дугин. Техника нас подвела. Пришлось мне продиктовать Дугину то, что я написал, а он уже выправил текст на свой вкус. Именно в тот день я взял себе псевдоним Нестор Гусман: Нестор – в честь Нестора Серпы Картолини из движения имени Тупак Амару, а Гусман – в честь лидера перуанской партизанской армии «Сендеро Луминосо» («Светлый путь»).

А вечером я отправился в Эрмитажный театр. Давали «Жизель».

Больше НБП я был не нужен, а НБП – не нужна мне. Лимонов после акции еще несколько раз приезжал в Петербург, мы встречались, но наш разговор все чаще сбивался на светские темы.

В мае в журнальчике «Пчела», выходившего на немецкие гранты, появилась статья Льва Лурье, бывшего учителя Паши, Заура и Жени и вообще – местного ньюсмейкера, под названием «Ряженые». Лев Яковлевич пытался ерничать в своей обычной манере, но в этом тексте у него это получалось плохо. Чувствовалось, что тема задевает его за живое, он переживает. Одним из «ряженых», по мнению Лурье, был я. С одной стороны, я – журналист, светский баловень, с другой – организатор акций национал-большевиков, человек, который ломает судьбы желторотых юнцов. Жвания служил в армии, писал Лурье, он умеет обращаться с оружием, он мог бы воевать в Чечне за идеалы империи. Но Жвания предпочитает «жить рискуя» за чужой счет - за счет доверчивых юнцов, которых он привлек революционной риторикой. Жвания бросает их под дубинки ОМОНа, а сам остается за кадром. И мало того! Он пишет об акциях, организованных им самим, в городские газеты. В такой роли, напоминал Лурье, нельзя представить ни Ленина, ни Гитлера. В общем, статья имела характер доноса. Правда, нужного эффекта она не достигла. Журнал «Пчела» читали только его издатели и авторы.

Что касается «Рабочей борьбы», то она тихо умирала. Взбалмошная гречанка Неля вступила в НБП. Она объясняла свой шаг тем, что в ходе подготовки к курсовой она прочитали все произведения Дугина, и они полностью перевернули ее сознание. На самом деле она последовала в НБП вслед за новым бойфрендом, который посадил ее на героин. Андрей вот уже больше полугода служил в армии, Женя сошелся с анархо-панками и стал издавать музыкальный фанзин «Ножи и вилки». Янек… Янек изменился тоже. Он явно переоценивал журналистское ремесло, впитал в себя не самые лучшие журналистские качества, и в его рассуждениях о политике я все чаще стал замечать нотки цинизма. Именно тогда Янек начал превращаться в политтехнолога. К тому же его личная жизнь била ключом, одна любовница оригинальней другой… Как-то Янек сошелся с женщиной в два раза старше себя, ему было 23, а ей - 46. Растлительница была из «Трудовой России». Оставались только Заур и Паша, благо, как я узнал позже, - любовники. Но мне было не привыкать начинать все сначала.

В конце июля я уехал в Гавану, где проходил фестиваль молодежи и студентов. Черные, мулаты, желтые, белые, метисы, индейцы - и все заодно. На Острове свободы мне было стыдно признаться даже себе, что еще совсем недавно я был в одной партии с нацистами. С Кубы проект НБП мне показался неактуальным и мрачным.

В Петербург я вернулся в августе. Несколько раз недалеко от своего дома у Финляндского вокзала я случайно встречал Сергея Гребнева.

- Ну чего ты не заходишь в штаб? – спрашивал он. – Мы ждем, что ты придешь и расскажешь о Кубе.

Я обещал зайти, рассказать, но так и не зашел, не рассказал. Серега всегда был приветлив со мной, и мне неудобно было ему прямо заявить: больше мне в вашем штабе делать нечего.

В сентябре я попытался начать все сначала, с Зауром и Пашей. Мы провели открытое собрание о Кубе, мы сменили название, «Рабочая борьба» ушла в прошлое, теперь мы стали просто – «Революционной коммунистической организацией». Но проект лопнул. Наверное, я просто устал, потерял веру в себя. Может быть, у меня просто оставалось мало времени на активизм: я дописывал диссертацию, и блестяще защитил ее в ноябре 1997 года.

Осенью 1998 года из армии вернулся Андрей. Он очень болезненно воспринял то, что наша организация развалилась.

- Я же, уходя в армию, встретился со всеми ребятами, сказал им: «Помогайте Дмитрию! Нельзя полагаться только на его энергию!» - переживал он.

Мы создали «Социалистический революционный союз», в то время Паша Черноморский издавал бюллетень для рабочих «Красного треугольника» от имени группы коммунистов-революционеров «Голос рабочего». Мы с Андреем распространяли листовки, расклеивали плакаты, познакомились с двумя «перспективными художниками», один был турецкого происхождения, а другой – еврей. Летом 1999 года я побывал в Италии, во Флоренции, где познакомился с местными маоистами. Правда, они мне показались еще догматичней троцкистов.

- Как ты считаешь, когда Советский Союз перестал развиваться как социалистическое государство? – итальянский маоист задал мне тестирующий вопрос в самом начале беседы. Они считают, что это произошло сразу после смерти Сталина.

В Италии я попытался завязать связи с недогматичными левыми – «Партией коммунистического возрождения», просто пришел в их офис и заявил: «Соно комунисто руссо!». Итальянцы зачем-то мне подарили плакат с фото Берлингуэра, основоположника еврокоммунизма, и листовки на итальянском. На этом наши отношения и закончились.

Осенью 1999 года Социалистический революционный союз приказал долго жить, новая война в Чечне развела нас с Андреем в разные стороны.

Андрей продолжал выступать в духе «Рабочей борьбы» образца 1995 года. А я был полностью на стороне чеченцев.

- Если ваххабиты – единственная сила, которая борется с российским империализмом, значит, мы должны их поддержать, хотя бы информационно, - заявлял я. После НБП я очень болезненно реагировал на проявления русского национализма, даже закамуфлированные левой фразой.

Как я и ожидал, мое пребывание в НБП обросло слухами и легендами. Из партии я вышел 9 лет назад, но сих пор, когда троцкистские оппоненты Lutte Ouvriere и SWP вспоминают им: «В России вы сотрудничали с группой Жвания, который затем стал одним из лидеров русских фашистов!». Это смешно.

Мое самоотстранение от руководства питерскими нацболами тоже служит пищей для троцкистского мудрствования. Так, Иван Лох написал об НБП статью «На дне выгребной ямы», где поставил меня в один ряд с командиром штурмовиков Эрнстом Ремом.

Правда, тот же Лох, выполняя поручение лидеров троцкистского Комитета за рабочий интернационал (или Комитета за марксистский интернационал, я их путаю), вместе со Рыбачуком и Володей встречался со мной в начале 2000 года. Общались мы в забегаловке за павильоном станции метро «Площадь Ленина».

- Мы готовы забыть, что ты был одним из руководителей НБП, - заявил Иван (Леша-2). – Для нас важнее то, что ты написал отличные статьи против новой войны в Чечне. И мы хотим предложить тебе войти в Исполнительный комитет революционной рабочей партии. Не буду скрывать: людей у нас мало, и ни у кого нет такого огромного организационного опыта, как у тебя.

Мне опять предложили издавать газету в виде листка, распространять листовки… Я как будто вернулся в 1991 год. А ведь на дворе был уже 2000-й! Я отказался.

Миллениум я встретил беспартийным, беспартийным и вошел в новый век, в новое тысячелетие.

У меня есть проблема – я не умею жить нормальной жизнью. Я знаю это, потому что пытался стать нормальным человеком, профессиональным городским журналистом. Не смог. Меня хватило на полгода. Скучно.

Так получилось, что в конце 90-х мне пришлось зарабатывать на жизнь в желтой прессе, я писал для газет «Петербург-Экспресс», «Московский комсомолец» в Питере», для питерской «Комсомолки». Меня даже признали лучшим музыкальным журналистом Санкт-Петербурга 2000 года, хотя в поп-музыке, по правде сказать, я разбираюсь плохо. Я просто брал интервью у певичек, парней с гитарами, поп-идолов, у меня получалось их разговорить. До осени 2000 года был простым корреспондентом, а затем пошел на повышение – меня назначили шеф-редактором, но после того, как я подрался с главредом, меня разжаловали в редакторы отдела светской хроники.

Иногда меня брала досада: чем я занимаюсь! Я, кандидат по русской истории, выясняю, чьи члены впускала в себя очередная кандидатка в примадонны! Гробить остатки молодости на создание таблойда? Пусть этим занимаются амбициозные ничтожества. Я не хочу гордиться тем, что первым увидел, что под юбкой звезды ничего нет, точнее – есть интимная прическа. Меня тошнило от той публики, что считает себя «светским обществом». Напыщенные козлы и козы! Порой, сидя в каком-нибудь ночном клубе, я представлял себе, как он взрывается. И вот эта телка, которая крутит упругим задом на танцполе, превращается в кусок мяса. И не надо мне говорить после этого, что я – некрофил! Просто ненависть никуда не ушла, она оставалась во мне, она бодрила меня и одновременно – угнетала, не находя выхода.