Марина Цветаева - Тетрадь третья

Да будет свет.

Да будет сын.

Стихосложение взяв за правило —

Я тебя выхотела: составила

(из чего — всего — и т. д. — и после перечисления:)

Чье собирательное — любовь

…я тебе буду — Русью

Матерью, Родиной и Москвою

Из письма (кому??)[63]

Я не хотела Вам писать и не думала о Вас, но А.[64] так хорошо рассказывала о Вас, что вспомнила Вас живым, прежним, и мне сделалось жалко Вас — всем жаром жалости, как я одна умею жалеть.

Вы виноваты передо мной — глубóко — минуя всё — пишу Вам — тому — почти год назад

(оборвано)

Время и молчание работают, чувствую Вас враждебным, а не моим уже — ни одной песчинкой Вашей песчаной (не пустынной! песчаной — говорю о составе) души. Я Вас уступила, я (брезгливо) отстранилась. С самого Вашего отъезда по сей (сентября) день — постепенное нарастание обвинительного акта

(оборвано)

— А того зверька помните, шуршавшего в кустах? Это был тритон — или саламандра — «гений этих мест» (dieu des lieux[65]) — подслушивавший и шумом покрывавший тайну.

…Обозрев всё назад — слишком близки, чтоб рваться, слишком далеки — чтоб слиться. Ни дали, ни близи, на расстоянии руки. Стихам тут нечего делать.

Милый друг, Е. О., уезжая всё-таки передала мне Ваше наставление: не быть столь быстрой в своих суждениях о людях и не столь легко- (-мысленной? весной? верной? Половина слова так и осталась в воздухе — из-за моей реплики.)

И вот, объявляю Вам, что мне на днях исполняется 30 лет (NB! 26-го сентября по старому) — и что эти слова я слышу уже с трех, и что это совсем безнадежно.

И относя эти Ваши слова вовсе не к Я<ковле>ву[66] (которого Вы от меня (!!!) защищаете), а к Вам самому, мой друг — говорю Вам, что все-таки ни о чем не жалею: ни о своей быстроте, ни о своем легко- (мыслии? верии? любии?) и никогда бы не променяла этих своих свойств — хоть было бы сотни вас! — на их обратное.

Будьте счастливы, дружочек, и ищите себе кого-нб. на 15 лет моложе и на целую меня — меньше.

Тогда Ваши добрые советы м. б. и принесут — прок и плод.

МЦ

16-го сент<ября> 1924 г.

Другой отрывок:

— Письму буду рада, но только как необходимости Вашего вздоха (Вам — воздуха).

Дышите в меня! — вот моя формула взамен: — Дышите мной! (а я — что буду делать?!)

Дышать другим — задыхаться.

МЦ

— Я не верю стихам, которые — льются. Рвутся — да!

«Любить». Точно это что-то отдельное, какое-то занятие, точно вообще кроме что-нб. делаешь!

Souvienne vous de celuy à qui, comme on demandoit à quoy faire il se peinoit si fort en un art qui ne pouvoit venir à la cognoissance de guère des gens, — «J’en ay assez de peu», répondit-il. «J’en ay assez d’un. J’en ay assez de pas un».

Montaigne — случайно нашла в словаре, одна в В<оле> Р<оссии>, возле холодного самовара. — Подарок на всю жизнь.[67]

Переписка с Алей на каком-то чтении:

Я: — Что ты чувствуешь к этой Оле — и что о ней думаешь? Напиши.

Аля: — Глупая, сумасшедшая, увлекшаяся обыкновенная барышня.

Я: — Чистая и нищая духом дура. Умилительная, но противная.

…Рисуй, но мелко.

(Дальше, в записной книжке, целая страница мельчайших бесов.)

Отрывок письма:

(Мелко-мелко, почти стерто, предельно-сокращено, местами — одни буквы, с трудом, с трудом, с трудом разбираю. Разгадываю — но я всё та же, и то же бы написала — и так же бы написала — если бы не седые волосы, которые я нарочно не крашу — чтобы не было таких писем: этой безумной, глубоко-бессмысленной и неизбежной — боли.)

Я сегодня рассталась с Вами, как с родным, хочется верить — навек родным. (А навек и навеки — разное: навеки — на все века, навек — на мой век, что, иногда — очень коротко. 1938 г.)

Когда мы сидели рядом в трамвае, меня прямо залило этим чувством нерушимого родства. «Несмотря ни на — всё». (Помните, Вы всегда смеялись, подсказывали — что, а я — настаивала, отстаивала.)

Дружочек, Вы хотели быть со мной как с другими, а я хотела быть с Вами как с ни-одним — вникните — каждый хотел своего — и дважды сорвалось.

Не будем помнить — Schwamm drüber![68] — не стоит помнить.

Наша любовь была задумана дружбой — трудной дружбой мужчины и женщины, невозможной без любовного эпизода. Это миновало — вместе с невозможностью.

Я Вас люблю (четыре слова данные только буквами и даже не буквами, ни разобрать ни разгадать — даже мне) — так же как Вы меня, но между нами — опять простор — тех набережных, по которым мы ходили ровно год назад, простор — неизбежный для виденья и слышанья друг друга.

Сопутствующая рука — тень — ветер… — «Ирреально?» — Верней и вечней всего.

Вместе быть и жить, спать и жить — я этого никогда не умела, отказываюсь.

Не скажу, что во мне не осталось боли — живая боль и соль! — но это уже соль без горечи: отмытая, не морская уж…

Расправясь со мной как с вещью, Вы для меня сами стали вещь, пустое место, а я сама на время — пустующим домом, ибо место которое Вы занимали в моей душе было не малó. (Господи! как сквозь это не прослышать: ты был мне всем и опять будешь — когда захочешь — и этого хочу — и для этого пишу! 1938 г.) Теперь Ваше место (пусто) опять заполнено человеческой нежностью.

Живите как можете — Вы это тоже плохо умеете — а с моей легкой руки, кажется, еще хуже, чем до меня — Вам как мне нужны концы и начала, и Вы как я прорываетесь в человека, сразу ему в сердцевину, а дальше — некуда.

Для меня земная любовь — тупик. Наши сани никуда не доехали, всё осталось сном.

Хочу Вас видеть — теперь будет легко — перегорело и переболело. Вы можете идти ко мне с доверием.

Я не допускаю мысли, чтобы все вокруг меня любили меня больше, чем Вы. Из всех Вы — мне — неизменно — самый родной.

Что женская гордость перед человеческой правдой.

Гадание на отсутствующего

1) Новое знакомство и неприятность

(я: слава Богу!)

2) Получит обещание от пожилой дамы

(я: слава Богу!)

3) В семье кто-то очень болен, близкий

(я: бедный! (пауза) ко мне придет!)

4) Удивительная удача

(я: не в любви, на картах это называется по-другому)

5) Огорчения и сплетни

(я: — всё хорошо что хорошо кончается!)

Строки:

Обеспамятев от памяти

Кровью сердца на пергаменте

Мысли…

Ворочается вулкан

Алина запись:

Выпила, съела. Целую крепко Вас обоих, разбудите, расскажите (мене не взяааали!).

Уауау ау

Ваша Аля

На этом кончается черная бедная тощая чешская записная книжка лета 1924 г.

дальше — 1930 г.

На вокзале, Мур и я.

Я: — О чем ты думаешь?

Он: — Об урродах! Одни слишком толстые, другие слишком худые, третьи совсем скелеты, четвертые — жирафы, пятые — сажа, а еще другие — просто грязь.

(Встречая С. (очевидно из Бельгии) — 14-го апреля 1930 г. Урроды очевидно — пассажиры.)

реплики во время каких-то прений

— Маяковский не только не прислуживался к Революции, а сидел за нее в тюрьме гимназистом 16-ти лет.

— Поэма Октябрь[69] ничуть не хуже первых вещей.

— Умер вовсе не потому что Революция умерла — а потому что девушка не любила. И умер вовсе не потому что и одна умерла и другая не любила — п. ч. — как еще Наполеон сказал Гёте о Вертере — от двух вещей не умирают (Вертер: любовь и расстроенные дела), всегда — от одной.[70] (Иногда — от всего, но это тоже — от одного.)

Народное: двум смертям не бывать относится не только к смерти, а к причине смерти. Так, напр., Блок умер не от подагры + астмы + еще чего-то, а — от тоски. Которая — одна. Всегда — одна!

— Самое обидное, что можно сейчас сделать М<аяков>скому (а сделать ему может сейчас — всё — всякий — на к<оторо>го он даже бы не плюнул!) — это сказать, что он умер разочаровавшись в <пропуск одного слова>. Он был ей предан вплоть до двух (2-х) тысяч уплоченного налогу.[71]