Евгений Красницкий - Отрок-6. Глава 2-3

Устроив разгон подчиненным и пациентам, лекарка почувствовала уверенность, что в присутствии Миньки больше слабины не даст и решительным шагом направилась к себе в каморку. Однако, не тут-то было — на постели, рядом с Минькой, сидела боярыня Анна (и когда успела зайти?), гладила сына по волосам и что-то ласково приговаривала тихим голосом, в котором чувствовались подступающие слезы. Прежде, чем минькина мать, услышав шаги, обернулась, Юлька успела разобрать:

— Что ж ты так неосторожно, сынок?

— Случайно вышло, мама…

Обернувшись к вошедшей лекарке боярыня Анна мгновенно изменившимся тоном предложила:

— А что, Юленька, давай-ка попеняем Мишане за то, что так глупо себя поранить дал!

— Да я же говорю: случайно… — начал было Минька.

— Мне-то, хоть, не ври! — прервала его мать, вставая на ноги. — Я все ж жена десятника и невестка сотника! — Анна-старшая снова оглянулась на Юльку, словно требуя подтверждения своим словам. — СЛУЧАЙНО ты живым остался, а три стрелы на себя принял так, как и должно, когда дурь ум застит! Верно, Юля?

Мгновенное преображение минькиной матери так подействовало на лекарку, что та лишь растерянно кивнула в ответ.

— Я всех раненых отроков подробно расспросила, — продолжила Анна — и вижу: раны твои — не беда, а вина твоя, и ты в той вине продолжаешь упорствовать! За время похода ты, Мишаня себя дважды терял! Первый раз, кода Корней тебя от старшинства отрешил, но тогда ты справился, все верно сделал, молодец! А второй раз, когда ты себя зрелым воином вообразил и пожелал, чтобы все остальные в это уверовали.

— Да ничего я не воображал…

— Молчи, не спорь! Атаку копейщиков отбил, пешцев разметал и полонил, заклад у ратников выиграл, вот в тебе ретивое и взыграло. Испугался, что тебя опять в достоинство малолетки-несмышленыша возвратят. Ну-ка, вспоминай: такое, ведь, с тобой уже случалось. Помнишь, на пасеке, во время морового поветрия, тебя с взрослыми мужами за стол усадили? А ты испугался, что в Ратном тебя опять на женскую половину дома вернут. Вспомнил?

— Откуда ты знаешь? Это же Нинея придумала…

— А я не дурнее Нинеи! И придумывать тут ничего не надо — по тебе и так все видно! — Анна снова обернулась к Юльке. — Слыхала? Такие они все загадочные и мудрые, а мы, дуры, ничего не видим и не понимаем! Только на то и годны, чтобы детей им рожать, да портки их от дерьма и кровищи отстирывать!

Юльку настолько покоробили слова и поведение Анны, что она даже открыла рот для возражений, хотя еще и сама не знала, что скажет. Чувство того, что никто не смеет разговаривать так с ее Минькой… кроме нее самой еще не сформировалась в слова. Открыла рот… да так и осталась, потому что глянула случайно на Миньку. А тот смотрел на мать так же, как частенько глядел на Юльку — понимающе и снисходительно — повидавший жизнь старик, глядящий на разгорячившуюся по пустяку молодуху.

— Все-то вы, женщины о нас, грешных, знаете, — не минькин это был голос, не минькин, Юлька готова была поклясться — кроме одного: почему мы одних любим, а на других женимся.

— Фрол… — едва слышным, несмотря на повисшую тишину, голосом, вымолвила вдруг помертвевшими губами Анна.

— Крестильник… — прошептала, чувствуя, как слабеют в коленках ноги, Юлька.

Алексей и Настена сидели лицом друг к другу в избушке лекарки, развернувшись бочком на лавке, на которой Алексей еще недавно лежал, пока Настена осматривала его рану. Правая ладонь старшего наставника Младшей стражи лежала в левой руке ведуньи, и он неторопливо, с явной благожелательностью, разговаривал с ней, казалось бы беспорядочно перепрыгивая с темы на тему. Постороннему зрителю показалось бы, что беседуют то ли брат с сестрой, то ли очень близкие друзья, оба получая от разговора удовольствие и не замечая бегущего времени. Более внимательный зритель, пожалуй, смог бы уловить одну странность — голоса. Создавалось впечатление, что говорит один тот же человек, но попеременно то мужским, то женским голосом, настолько совпадали интонации, темп речи, частота дыхания… И еще одну странность мог бы заметить сторонний наблюдатель — очень уж откровенен был Алексей, буквально раскрывал перед Настеной душу.

Но никаких посторонних зрителей в избушке не имелось, а тихо сидящая в уголке Юлька прекрасно видела, что мать не просто разговаривает с приятным ей собеседником, а тонко и уверенно работает, переводя разговор с одной темы, важной и волнительной для Алексея, на другую, не менее важную и волнительную, пусть даже сам собеседник эту важность не всегда сознает. Нет, это был не «лекарский голос» — успокаивающий, расслабляющий, завораживающий — это были воплощенные в женском облике: доброжелательность, отзывчивость и понимание, тонко улавливающие чувства собеседника и ненавязчиво вызывающие на себя словесное выражение этих чувств. Полная и решительная противоположность Нинеиному «рассказывай!».

Так работать Юлька еще не умела, хотя уже хорошо понимала разницу между образом действий Нинеи и Настены. Нинея могла добиться ответа практически на любой вопрос, но этот вопрос еще надо было догадаться задать, а Настена узнавала все, что, даже подспудно, даже неосознанно, волнует, беспокоит или радует собеседника, но не замечала того, к чему он совершенно равнодушен.

Юлька сидела в уголочке, слушала разговор матери и Алексея и терзалась самыми дурными предчувствиями. А ведь так, казалось бы, все хорошо было придумано!..

Когда Минька попросил ее найти повод отвести Алексея к Настене, чтобы та сняла напущенную Нинеей порчу, Юлька так обрадовалась, что не смогла скрыть свои чувства. Минька, вернувшийся из Ратного мрачнее тучи — ездил туда кланяться матерям убитых отроков — досадливо поморщился и принялся по второму разу объяснять ей причины своей просьбы. Мол Алексей вместе с Анисимом были у Нинеи накануне похода за болото, и волхва зачем-то наворожила такого, что будущий минькин отчим начисто позабыл о своей сдержанности и здравомыслии — нарушил приказ сотника, ввязался, по дурному, в поединок и вообще вел себя непривычно и непонятно.

Все складывалось просто удивительно удачно! В день возвращения Младшей стражи из похода, когда Минька крепко ошеломил мать невольным напоминанием о покойном муже, Анна, покинув лазарет, отправилась вовсе не к Алексею, а в часовню. Пробыла она там чуть ли не до темноты, и как там потом сложилось у нее с Алексеем, одной Макоши ведомо. Во всяком случае, Юлька была уверена, что обещанного взглядом у крепостного моста, Алексей не получил — не тот у Анны был, по выходе из часовни, настрой. И в следующие пару дней Анна не выглядела очень уж счастливой и довольной.