Олег Верещагин - Про тех, кто в пути

В ушах у меня стояли звуки, услышанные на той чёртовой аллее. Я потряс головой — отчаянно, стараясь прогнать их прочь и одновременно убедить себя, что всё это мне почудилось, что мне просто было плохо...

Мой блуждающий взгляд уже несколько раз скользил по вывеске над входом в старинное здание — освещённая синим неоном, она гласила:

ТЕЛЕФОН ТЕЛЕГРАФ ИНТЕРНЕТ

Это, кажется, было то, что мне нужно. Когда я встал, ноги подламывались, но в небольшом помещении, объединявшем сразу всё, где двое пацанов резались в какую-то игру по сети за единственным компьютером, а за старинной конторкой сидела немолодая и надёжная, как её конторка, женщина, я слегка пришёл в себя, если это вообще было возможно и, пристроившись за столиком, покрытым пластиком, под которым лежали образцы заполнения бланков, составил коротенький текст.

Потом перечитал его.

«Мама доехал нормально не волнуйся всё в порядке»

И вдруг я расхохотался, до смерти перепугав женщину за конторкой.

Всё в порядке! Конечно, что тут ещё сказать — всё в порядке, блин! В абсолютном! В пол! Ней! Шем!

Если исключить, что я либо окончательно сошёл с ума — либо...

Либо — что?

Проснувшись, я долго не мог понять, где, собственно, нахожусь. Незнакомым было абсолютно всё — даже запахи, лившиеся из затянутого марлей, но настежь открытого окна. Дома моё окно выходило просто на улицу, хотя и окраинную, да оно там и не открывалось. В корпусе...

Ладно, это всё чушь.

Я хотел вскочить сразу, но потом остался лежать и прикрыл глаза снова. Все вчерашние приключения казались вызванными переутомлением и обилием впечатлений.

Головка вау, ротик кака, а сегодня войду в норму — и всё будет отлично. Каникулы у меня — или нет?!

А дед — отличный мужик, вчера и не подумал меня ругать, хотя я пришёл домой в пол-одиннадцатого, и они с этим немцем сидели на крыльце. Кажется, ждали меня. Я честно сказал, что пошёл, куда глаза глядяд, а на обратном пути заблудился. Но телеграмму дал.

А сейчас всё, что со мной происходило вчера — вот честное слово! — казалось сном.

Я посмотрел на свои часы, лежащие на подоконнике. Было всего восемь. Надо же... Я прислушался к себе — нет, спать больше не хотелось, точно. Ну, что? Тогда встаём?

Как раз тут моё внимание привлекли звуки, доносившиеся из сада. Я откинул одеяло, поднялся и подошёл к окну распахнул толчком лёгкую раму.

Дед Толя — в чёрных трусах и белой майке — обрабатывал кулаками подвешенную на сук яблони боксёрскую грушу. Груша коротко ухала и качалась. Дед коротко ухал и прыгал. Я заметил, что у моего родственника вовсе не старческое тело — ни животика, ни тонких ног, ни дряблости кожи...

Правое плечо занимал жутковатый шрам — лямка старинной майки его не закрывала. Я скосил глаза на свои рёбра, на свой шрам — звёздчатый и неровный. И, передёрнув плечами, поднял голову.

Герр Киршхоф расположился, положив друг на друга вытянутые ноги, в плетёном из прутьев кресле под другой яблоней. Он покуривал длинную самокрутку и держал в руке бокал с пивом, одобрительно глядя на деда.

— А помнишь... — дед атаковал грушу серией ударов — так, что даже сук заскрипел протестующе, — как мы с тобой на пруду дрались? Ты мне тогда ещё навалял... Может, попробуешь?

— Лучше вспомни, — немец выпустил неторопливое облако дыма, — как мы с тобой подрались с... о-коль-ским-ми? Я так сказал?

— Окольевскими, — поправил дед и, остановив грушу, увидел меня.

— Доброе утро, — поздоровался я первым.

— Доброе утро, Жень, — улыбнулся дед. Герр Киршхоф поприветствовал меня взмахом бокала:

— Гут морген, Евгений! — покосился на деда и добавил лукаво: — Хайль Гитлер.

— Но-но, Гитлер, — дед качнул в его сторону грушу и опять обратился ко мне. — Чего там торчишь? Мойся, брейся, одевайся и пошли завтракать...

...Дед готовил сам, как я понял, и неплохо. В принципе я бы не удивился, питайся он готовыми завтраками, обедами и ужинами из какого-нибудь супермаркета, да и не был бы против — но на столе оказался настоящий глиняный кувшин с молоком, тарелка с гренками, масло, огромная яичница с ветчиной и помидорами, и миска холодного винегрета. Герр Киршхоф к столу опоздал и, принеся две бутылки пива «Клинское», тут же открыл одну.

— Вы не пьёте пива, Евгений? — спросил он.

— Да нет, — я улыбнулся — немец мне нравился.

— Вы спортсмен?

— Я хотел стать... — я оборвал себя. — Не пью.

Немец посмотрел на меня долгим взглядом. Дед раскладывал яичницу. Герр Киршхоф сказал:

— Это, несомненно, не моё дело и вы вправе меня оборвать, Евгений. Но Анатолий рассказал мне о случившемся с вами несчастье. Это тем более прискорбно в наше время, когда всё меньшее число мальчиков выбирают профессии, достойные настоящих мужчин. Я просто хочу вам сказать: не падайте духом.

— Поручик Голицын, — добавил дед. — Чего затянул отходную? Внук у меня настоящий герой. А дело и на земле найдётся.

Я уставился в тарелку. Мне хотелось, чтобы они перестали обсуждать эту тему — так хорошо началось утро... Но герр Киршхоф ответил деду:

— Ты напрасно так говоришь. Подумай о себе. Или вспомни моего отца. Без неба...

— Ваш отец был лётчиком? — не удержался я.

— Его отец был асом Люфтваффе2, — ответил за немца дед. — И погиб в здешних местах.

— Его... сбили? — я ощутил неудобство. Герр Киршхоф смотрел в окно:

— Нет, — сказал он. — Отец погиб на земле...

...При свете летнего дня Любичи выглядел сонно и совершенно обыкновенно, прямо-таки убийственно благопристойно и скучно. Ничего более типичного себе и представить было нельзя, даже мой родной городок не сравнится... Хотя, казалось бы, уж куда типичнее!

Я никуда не спешил. Просто шагал по улицам, разглядывал дома, глазел по сторонам. Вообще это странное и интересное занятие — бродить по незнакомому городу.

Я не знаю, многим ли это нравится, или один я такой чокнутый. Но когда я так хожу, я как будто открываю что-то новое. Хотя, казалось бы, что может быть нового в улицах, окантованных зелёной каймой деревьев? Они же везде одинаковые...

А вот и не везде.

Но в любических улицах было что-то странное и тревожное. Не везде — пока я ходил по центру, всё было нормально. А потом я свернул в какой-то переулок у подножья старинной башни — то ли колокольни, то ли водокачки, то ли вообще сторожевой — и...

И на меня обрушилось уже знакомое по вчерашнему дню чувство беспокойства.

Я стоял на верху спуска — как будто в зелёную воду, улица постепенно спускалась в зелёно-чёрные заросли, а за ними я увидел поле аэродрома. Всё — от края до края. Не такое уж и большое, с отлично различимыми вдали железнодорожными путями. Заросшее сорняком, который вполне мог прятать остатки самолётов...