Наталья Игнатова - Последнее небо

Сообщение о смерти Зверя генерал получил по дороге в Москву. В армии, так же, как и везде, работали нужные люди. Расстроился, но не слишком. Скорее, чуть подосадовал. Во-первых, на ошибку своих аналитиков — ведь Азамат Хайруллин в числе многих других был взят в разработку. И так же, как все другие, отвергнут. А еще Николай Степанович порадовался за себя. За то, что все рассчитал правильно. Зверь погиб из-за собственной глупости. Чего и следовало ожидать. Однако маршрут свой генерал изменил. Убийцу, который мог бы многому научить, уже не достать. Все придется узнавать самостоятельно. Значит, цель теперь не Москва, а Казахстан. Последнее из убежищ Зверя. Последний его дом. Тот, который так и не удалось найти. К тому же пробовать силы лучше на животных, а там целая стая волков, готовая к употреблению. Если получится с ними, можно будет взяться за людей.

«Если», пожалуй, излишне. Чего уж скромничать, и так понятно, что получится. Просто с людьми придется действовать осторожно, а попробовать себя, почувствовать, как это — абсолютная власть, хотелось уже сейчас. Немедленно.

Зверь не убивал детей. Говорил, что в них нет силы. Врал. Бессовестно и нагло. В Алматы Николай Степанович прикончил какого-то сопляка лет двенадцати-тринадцати от роду. Умения по-прежнему недоставало. Жертвы умирали слишком быстро. Каким чудом Зверь умудрялся заставлять их жить после того, как вырезал сердце, оставалось непонятным. Этому еще предстоит научиться. А сила, отнятая у ребенка, была чудесной. Искрящейся, как шампанское в резном хрустале.

Дорогу от столицы до безымянного поселка генерал преодолел как на крыльях. Ехал-то на машине, ну его к черту — подниматься лишний раз в небо. На Земле надежней. Да, ехал на машине, но все равно казалось, что летит. Душа летела. Пела душа.

Он лихо завернул во двор нужного дома. Не жалея автомобиля, вышиб запертые ворота. Пинком распахнул дверь. Она была не заперта — это понятно, от кого закрываться в степи? Тем более что и воровать в доме, скорее всего, нечего.

Николай Степанович бесцельно прошелся по комнатам, мимоходом отмечая, как разбегаются из-под ног пауки, как спешат выбраться через окна шустрые, пятнистые змеи. Они боялись. Эти твари, укусы которых были смертельны, боялись его. Прятались.

В доме было чисто. Даже пыли на удивление мало, хотя ни один человек не появлялся здесь уже больше полутора лет. И, конечно, картины висели на стенах. В Москве и у моря они тоже когда-то висели. Хотя бы часть из них. Но сам Николай Степанович этого не видел. Не присутствовал при обыске. А тут — извольте видеть.

Полотна были самые разные.

Поселок, тоскующий по людям, как потерявшийся пес. Портреты волков. Они, что, и вправду такие, эти твари? Вот морда удивленная. А у этого щенка в глазах восторг, как раз щенячий, и из пасти задушенная мышь свисает. Поймал, дурак, и радуется. Этот, в шрамах весь, зевает задумчиво. Чего их рисовать, спрашивается? Волки они волки и есть.

От пейзажей Николай Степанович лишь поморщился недоуменно. Скукотища! Красиво, конечно. Небо вот. Холмы разноцветные. Зверь здесь тоже в мае бывал, пора цветения к этому времени еще не заканчивается. Красиво. И что? Пользы с этой красоты — разве что после обеда полюбоваться. Для улучшения пищеварения. Говорят, помогает.

Ну так где эти клятые волки?

Бросив разглядывать картины, генерал сосредоточился на приказе.

— Ко мне! — пробормотал он, усмехнувшись. Разумеется, сформулировать приказ словами было невозможно, но отчего не попробовать? Не получилось? И не надо.

Он успел оторвать лапы аж четырем паукам, прежде чем первые тени мелькнули за разбитыми воротами.

Бросив последнюю жертву беспомощно крутиться на полу, цепляясь за полированное дерево двумя левыми ногами. Николай Степанович присел на подоконник.

Он наблюдал.

Волки входили во двор. Кто-то — через разбитые ворота. Кто-то — лапой толкая незапертую калитку. Кто-то просто перемахивал через низкую ограду. Красиво так. Бесшумно. Стремительно.

Волки входили во двор. Входили. Входили. Входили. Их было очень много. Те, кому не хватило места, окружали дом снаружи, оставались за дощатым забором.

Волки молчали.

Николай Степанович думал почему-то, что они будут хотя бы громко дышать, вывалив языки. На портретах, сделанных Зверем, таких хватало. Еще генерал ожидал, что волки начнут чесаться — у них ведь блохи должны быть. Они же дикие. Волки, в смысле. Да и блохи, если уж на то пошло. Еще твари должны были бы рычать, или скулить, или лаять… ну, хоть какие-нибудь звуки издавать! Не бывает так, чтобы животные просто молчали. И даже дышали бесшумно.

А еще… Николай Степанович не очень отчетливо представлял себе, каково это — власть над огромной стаей хищников. Собственно, он потому и отправился сюда, что очень хотел составить такое представление. В общем, ему почему-то казалось, что ощущение будет приятным, захватывающим, может быть. Ну, хоть каким-нибудь. На деле же генерал ничего не чувствовал. Он сам по себе. Волки сами по себе. Окно открыто. Низкое окно. Волчьи морды почти на уровне колен. Глаза у них какие внимательные…

Странно это. Зверь опять наврал. На сей раз — в портретах. Где он в этих желтых буркалах умудрился разглядеть обожание, ехидство, хитрость, удивление, ленивое добродушие? Где? Где хоть проблеск разума?!

«Их слишком много, — осознал Николай Степанович, — за таким количеством трудно уследить». Неизвестно, как делал это Зверь, может статься, потом это будет понятно. А пока… Мелькнула мысль отослать часть стаи. Куда-нибудь.

Ну, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Но не совсем ясно, как это сделать Волки-то сами по себе.

Впрочем, сюда они как-то пришли. Услышали приказ и…

Следующая мысль была неприятнее всех предыдущих.

Не слышали волки никакого приказа. На дворе май. Они привыкли за много лет, что именно в это время является сюда их обожаемый хозяин… Они пришли. И увидели чужака.

А ведь эти волки — людоеды. Зверь приучил их к человечьему мясу.

Выдерживая маску ледяного спокойствия, Николай Степанович продумывал пути отступления.

Скатиться с подоконника.

Захлопнуть окно.

Сколько времени потребуется волкам, чтобы разбить стекло9 Нет, они не станут этого делать. Это же зверье, безмозглое зверье.

И они до сих пор не напали. Почему? Ждут чего-то?

Длинные когти громко и отчетливо простучали по половицам. В доме? За спиной? Конечно, ведь дверь не заперта…

Николай Степанович резко обернулся. Встретился взглядом с двумя желтыми огнями. Он успел разглядеть там, в янтарной глубине, откровенную, ехидную ухмылку.

И ненависть.

Паук все скреб и скреб двумя уцелевшими лапами, все вертелся вокруг себя, как лодка по команде «правым табань!», может быть, пауку было больно, может быть — страшно. И может быть, он даже обрадовался, когда прямо на него хлынул сверху поток горячей, липкой крови. Во всяком случае, мучения паука на этом оборвались.