Андрей Ерпылев - Выход силой

Хамелеон какой-то, а не человек.

«Ты старик, Коля, — думал он, массируя синие мешки, набрякшие за ночь под глазами: несмотря на важность мо­мента, он так и не смог уснуть до утра. — Пусть даже побе­дишь ты сегодня этого мальчишку, хотя это непросто, что с того? Это же не сказка, в которой, победив, можно впитать силу побежденного. Ты уже сейчас стар, а через несколько лет окончательно станешь развалиной. Кто придет тебе на смену? Балагур? Он немногим младше тебя. Кто-то еще... Кто?»

Больше всего президент сожалел, что так и не продолжил свой род. Сперва казалось, что успеет: девицы так и льнули к некрасивому, но привлекающему своей звериной силой спецназовцу. В женской ласке не было недостатка — ни од­на особа женского пола не задерживалась в его жизни доль­ше месяца. В старые добрые времена до Катастрофы... А потом, когда на его мощные плечи свалилась ответственность за людей, это вообще отошло на второй план. Даже не на второй, а на девяносто девятый — столько всего надо было успеть, решить, сделать... Времени едва хватало на баналь­ное удовлетворение потребностей кипящего энергией орга­низма.

А вот теперь, когда есть все, можно сбавить темп, занять­ся собой — он уже ни на что не годный старик.

И никогда у него не будет сына. Наследника.

Он внезапно почувствовал зависть. Нет, он завидовал сейчас не молодым, таким, каким был он сам много лет на­зад. Он завидовал давно уже истлевшему в земле Князеву-старшему, оставившему после себя сразу двух наследников. Этот слабый интеллигент-очкарик, некогда вздумавший со­противляться ему — настоящему мужику, победил. Рухнул, но сумел дать ростки, выросшие в новые деревья. Победи­тель же похож на одинокий дуб — еще могучий снаружи, но с мертвой трухой внутри.

«Врешь! — Пытаясь унять расходившееся сердце, Сере­дин видел в зеркале не себя, а умирающего Князева: покры­тое синяками и запекшейся кровью лицо, единственный уцелевший глаз, сверлящий его через мутноватое стекло и прошедшие годы. — Ты тогда проиграл. Проиграл оконча­тельно. Одного из твоих сыновей уже нет в живых, а вто­рой... Второму осталось совсем мало. До начала боя».

«Это ты врешь, — безжизненный голос, казалось, был ре­альным. — Ничего тебе не удалось, и ты это понимаешь. Сдайся, мужик, — это лучшее, что ты можешь сделать для себя...»

— Батя никогда не сдается! — От тяжелого удара кулака зеркало брызнуло длинными, прямыми, как ножи, осколка­ми, остро резануло руку, но призрак исчез, канул в темном квадрате за разбитым стеклом...

— Э-э! Что с тобой? — Балагур тронул за плечо насуплен­ного друга, угрюмо разглядывающего обмотанный бинтом кулак. — Уснул что ли? Встряхнись!

— Да вот, задумался. Князев на месте?

— Нет еще. — Полковник глянул на щегольский «Роллекс» у себя на запястье. — Две минуты ему осталось. Опоз­дает — его дело. Хлеб за ртом не ходит.

— Испугался пацан, — заверил Калатозов, восстановив­ший свой апломб. — Пятки смазал...

— Нет. — Президент бросил на недоделанного артиста тя­желый взгляд, и тот осекся. — Он придет. Я знаю.

— Хм-м, — ухмыльнулся Балагур. — Одна минута.

Беззаботным остряком второй человек в Первомайской республике был лишь внешне. Когда возникала проблема, он предпринимал все усилия к ее устранению. И действовал сразу по нескольким направлениям, сводя возможность не­удач к нулю. И теперь он был спокоен: бой не состоится в любом случае.

— Я пришел! — донеслось снизу, и полковник вздрогнул

всем телом.

Перед помостом, как и вчера, опираясь на шпагу, сто­ял Князев. Чуть более бледный, чем вчера, но по-преж­нему уверенный в себе и спокойный. Только по острию стекали медленные, как расплавленная смола, черные капли...

— Что же ты стоишь там? — Голос Середина звучал спокой­но. — Поднимайся сюда, и начнем. Зрители уже заждались.

Поднимающегося по лестнице старшину качнуло, и Ба­лагур довольно улыбнулся.

А бойцы уже обнажались перед боем.

—Да ты ранен, Князев. — Батя прищурился, кивнул на окровавленный бок, от которого его противник, морщась, отдирал присохшую одежду. — Это уважительная причина для переноса боя.

—Царапина. — Игорь перебросил пропитанный кровью ком одежды через канаты и выпрямился. — Я готов.

Длинный порез на ребрах обильно кровоточил и, видимо, доставлял старшине немало страданий, но рана была не слишком серьезной. По крайней мере, в бойцовскую стойку он встал уверенно.

—Бой будет происходить в три раунда... — начал было Калатозов, но президент оборвал заготовленную речь:

—Никаких раундов. Бьемся до победы. Кто не сдюжит, его проблемы.

—Николай... — начал было Балагуров, но в ответ после­довал хорошо знакомый ему рык:

—Все с поля!

И бой начался...

Федотов заранее занял удачную позицию, с которой открывался отличный вид на ристалище. Винтовка была собрана, установлена на штатив, заряжена. Через мощ­ный прицел можно было разглядеть даже волокна па ка­натах, огораживающих ринг. За то, что его не видно со стороны, майор был уверен — эта позиция была его дав­ним секретом. Жаль, что за ропотом волнующихся зрите­лей ничего нельзя было расслышать. Да это особенно и не требовалось.

Киллер видел, как появился «клиент», главный герой предстоящего действа, как сбросил одежду, оставшись в од­них видавших виды камуфляжных штанах и разбитых «берцах». Видел струящуюся по раненому боку широкую поло­су крови...

«Где это он гак? — невольно подумалось Федотову - Ви­дать, Балагур не только моей помощью решил подстрахо­ваться. Зараза... Вечно он так».

Шум толпы усилился — бой начался.

Середин, не размениваясь по мелочам, сразу пошел в ата­ку, заставив соперника отступить к канатам. Бой велся го­лыми руками — никаких перчаток. Кулаки мелькали безос­тановочно.

Князев едва успевал парировать удары, направленные в голову и корпус. Гомон зрителей стих, и в напряженной тишине майору отлично было слышно сопение бойцов, резкие выдохи в момент ударов и характерный звук бло­ков. Оба хорошо знали дело, и ярость президента разбива­лась о хладнокровие Князева. Оставалось только догады­ваться, на сколько их хватит и кто первым начнет делать ошибки.

Федотов выдохнул, положил палец на спусковой крючок.

Перевел прицел на Балагура.

Балагур — с расстояния в сто с лишним метров — смот­рел точно ему в глаза.

Ждет. Как только Батя дрогнет, полковник поднимет большой палец вверх, и Федотов казнит зарвавшегося па­цана. Надо было и раньше это сделать. Прямо в той злопо­лучной экспедиции, пока Князев рубил тростник. Балагур так и предлагал, но Батя уперся. Говорил, что сын за отца не в ответе.