Андрей Ерпылев - Выход силой

Ждет. Как только Батя дрогнет, полковник поднимет большой палец вверх, и Федотов казнит зарвавшегося па­цана. Надо было и раньше это сделать. Прямо в той злопо­лучной экспедиции, пока Князев рубил тростник. Балагур так и предлагал, но Батя уперся. Говорил, что сын за отца не в ответе.

А надо было прикончить его тогда, в тростнике. Выстре­лом в затылок.

Убить и забыть. Как они прикончили почти два десятка лет назад его отца.

И вдруг Федотов словно увидел профессора. И был он таким, каким Федотов видел его в последний раз живым — окровавленным, уничтоженным.

Это для обычных первомайцев, для массы, для толпы, по­мнящей справедливого и человечного лидера, он просто пропал без вести, оставив плоды своих трудов и добрую па­мять о себе. Для них троих, спаянных круговой порукой, кровью спаянных, он оставался жив. Как нарыв на душе, как заноза, которая вроде и не беспокоит особенно, но кото­рую не вытащишь. Он жил вместе с ними, с их больной со­вестью. И с возрастом, со временем, разрастался в ней, как раковая опухоль.

Перед майором из темноты и пустоты, как старинный фотоснимок, все четче проявлялось залитое кровью лицо умирающего Князева, его похожий на клекот шепот. Слова можно было услышать, только склонившись к запекшемуся рту и чувствуя на щеке мельчайшие брызги крови, вылета­ющей с дыханием из пробитых сломанными ребрами лег­ких, — его страшную улыбку, проступившую на треснувших, с дрожащими алыми каплями, губах... С ней он и умер тог­да, а они все никак не могли остановиться и месили, месили, месили кулаками и ногами безвольное тело, окончательно лишая его сходства с человеком. Прерывались на несколько минут, чтобы глотнуть водки, не опьяняющей отупевший от ужаса содеянного мозг, и снова возвращались к бесполезно­му уже делу, мстя мертвому человеку за свои ошибки.

Кто тогда пришел в себя первым? Середин? Балагур? Он, Федотов? Майор не помнил. И не любил возвращаться мыслями к этому. Не любил и боялся. Будто мог кто-то при­звать его к ответу за прошлое преступление — одно из мно­гих, но наиболее памятное — и выставить счет левой руке президента.

— Убирайся к черту! — выкрикнул он в темноту и пришел в себя.

Никого, решительно никого вокруг. Ни мертвых, ни жи­вых. Только он и верная винтовка — подарок безымянного киллера.

И переходящий в рев океанского прибоя ропот толпы внизу...

Игорь выдыхался. Он недооценил противника, его выуч­ку, выносливость, отточенное годами мастерство убийцы, и теперь это стало очевидно. Возраст оказался не такой уж по­мехой для этого будто вылитого из чугуна пожилого муж­чины. Пусть лицо набрякло нездоровой багровой кровью. Пусть вздуваются темные желваки в тех местах, где Игоре-вым кулакам удалось добраться до его плоти, пробив совер­шенную защиту. Пусть кровоточит в который раз переби­тый нос, Князеву досталось больше, гораздо больше. И все тяжелее парировать паровые молоты президентских кула­ков, все уже поле зрения и труднее найти, предвидеть бре­ши в обороне, все чаще заволакивается все дымкой и про­тивно, тянуще, проворачиваются в мозгу какие-то колеса, грозящие швырнуть в омут беспамятства. Равносильного смерти.

И противник это понимал.

— Сдавайся, — прохрипел он, когда их лица на миг оказа­лись вблизи. — Сдавайся — я не буду добивать. Останешься жив и уйдешь. Сдавайся.

Руки стали тяжелыми, как стальные рельсы, так трудно их поднять. Неподъемно тяжелы и безвольны, как выварен­ные макароны. Он проиграл. Он безнадежно проиграл. За­чем же еще и умирать? Надо лечь и тем самым прекратить бой. Лежачего не бьют. Это позор, бесчестье, но не смерть. От позора не умирают. Сдаться?

— Ни за что! — Молодой мужчина с трудом выдавливал из себя тягучие, как резина, слова: — Сдавайся ты!..

Рук не поднять, но выпад головой достиг цели: под оглу­шительный рев толпы президент отлетел на несколько ша­гов и замер, тяжело мотая головой, как бык, получивший удар мясницким забойным молотом между рогами.

Не упускать момент! Вперед!

Усталые мышцы, казалось, натягивались и лопались, как перегруженные тросы, но Игорь, шатаясь, сделал несколько шагов к все еще пребывающему в нокдауне Бате, готовясь нанести решающий удар...

А там, в своем логове наверху, майор припал к окуля­ру прицела, поймав на острие целеуказателя мокрую от пота и крови стриженую голову претендента. Черный треугольничек, не отставая, полз за темной родинкой на пульсирующем виске бредущего как во сне Князева. Указательный палец прижал подушечкой спусковой крючок демпфера, едва слышным щелчком освободив­ший тот, основной, который оставалось теперь лишь тро­нуть. Движением, не поколебавшим бы даже цветочный лепесток...

«Финита, Князев?.. — Жестокая улыбка тронула губы Федотова. — Вот ты и проиграл, наконец...»

Обращался он совсем не к бойцу на арене, а к тому, кто уже не мог ответить.

Между пальцем и рифленой поверхностью спускового крючка оставался миллиметр...

До противника оставался еще шаг, и Игорь не представ­лял, как он нанесет удар, — сил не оставалось даже на то, чтобы согнать, если потребуется, муху с носа, когда случи­лось непостижимое.

Батя вдруг боднул воздух перед собой и тяжело осел на од­но колено, упершись окровавленными кулаками в пол ринга.

Еще один шаг под рев беснующихся зрителей...

Но решающий удар не потребовался — Середин мягко за­валился на бок и распростерся навзничь, далеко откинув в сторону безвольную руку.

И потрясенная толпа затихла на миг при виде повержен­ного кумира, чтобы взорваться оглушительным воплем че­рез мгновение.

Король умер! Да здравствует король!..

Федотов метнулся прицелом к Балагуру. Тому сейчас бы­ло не до майора — он подлезал под канаты, спешил на арену. До спускового крючка осталось полмиллиметра...

Игорь стоял на трясущихся ногах, из последних сил дер­жась, чтобы не рухнуть рядом с безжизненным телом Бати, и тупо смотрел, как сразу несколько человек ворочают и тормошат лежащего, а тот мотается в их руках безвольной тряпичной куклой.

— Он жив, — поднял лицо к нависшему над ним камен­ной глыбой Балагурову медик. — Жив, хотя и без сознания. Обширный инсульт, надо полагать, — все симптомы налицо. Сколько протянет — не берусь сказать, но жив.

— Так это не от удара этого? — кивнул полковник на по­качивающегося рядом Князева, готового упасть от любого дуновения ветра.

—В последнюю очередь. Скорее всего — скачок давления от перенапряжения. Я бы предложил...

—Тогда продолжаем! — Балагур распрямился, сорвал и отбросил камуфляжную куртку. — Президент жив, а значит, претендент не победил! Бой продолжается!