Константин Радов - Миноносец. ГРУ Петра Великого

Ну вот, началось! Подобные девиации среди разговора о важных материях совершенно в духе царя Петра. Похоже, он ощущает какой-то неуют, видя среди «холопей государевых» свободного и ничем не связанного человека. Не удается склонить к перемене веры или подданству – надо закрепостить иным способом.

Прикинув, что иначе не отбиться, я выложил всю правду о своем семейном состоянии:

– Женат я, государь! Еще с тех пор, как служил у короля Людовика. Только супруга моя…

Что во Франции, то и в России: бросить жену еще куда ни шло, но быть брошенным ею – позор и посмешище. Петр выслушал историю недолговечной любви вполне сочувственно: его первый брак тоже оказался неудачным.

– Ну и черт с ней! Баба с возу, как говорится… Дальше-то что думаешь делать? Так и намерен по б….м шататься?

– Да пошатался бы еще. Чего худого?

Лишенный в детстве родительской семьи (тетушкина не в счет, это чужое), я не понимал достоинств семейной жизни и не горел желанием вить собственное гнездо. С беспечностью бастарда и сироты разбрасывал семя по просторам «великия и малыя Русии», брюхатил молодых поселянок и щедро вознаграждал последствия. Разница в доходах позволяла: к примеру, для одинокой крестьянки новый дом и хорошая корова – целое состояние, а в масштабе моего жалованья – пустяк. Все равно что мастеровому приятеля табачком угостить…

Царь понимающе, по-мужски, усмехнулся в ответ на расплывшуюся поперек генеральской хари дурацкую улыбку:

– Этому жена не помеха! Только со своей прежней развяжись. Можно поговорить с архиереями, чтобы тебя от брачного обета разрешили.

– Спасибо, государь, однако во Франции сие разрешение все равно не признают, там я буду преступником. Честь моя от того умалится.

Петр нахмурился. Дабы не оскорблять царя совершенным отказом от его благодеяний, пришлось объяснить:

– По французским законам пятнадцать лет безвестного отсутствия одного из супругов дают другому неоспоримое право на развод. Так что через два с половиной года спрошу у Вашего Величества подорожную в Париж и вернусь оттуда совсем свободным. Только жениться еще раз… Бр-р-р… Надо будет очень хорошо подумать!

– Само собой – никто торопить не станет. А подорожная тебе сейчас готова, только не в Париж. В Вену поедешь.

– Зачем?

– А то не догадываешься?

– Н-ну… Догадываюсь, конечно! Но хочу услышать.

– Так слушай. Ты ведь с Матвеевым хорошо знаком?

– Через него вступил в Вашего Величества службу.

– Просит прислать военного человека потолковей, помочь ему в переговорах с венским двором. Справишься?

– Постараюсь, конечно, но ведь я не дипломат…

– Не прибедняйся. Что ты учен, мне давно ведомо, а поглядел на тебя последние дни – ловкости в разговоре тоже не занимать! Зайди к Шафирову, он все обстоятельства изъяснит подробно.

Вице-канцлер со времен Прута мне благоволил. Уже одно это ставило меня в напряженные отношения с канцлером, который ненавидел своего помощника пуще всех врагов государства, внешних и внутренних.

– Любезнейший Александр Иванович! Прошу вас, проходите, пожалуйста! Сюда присаживайтесь, сделайте милость! Удобно ли? Чему обязан несравненным счастьем вас лицезреть?

– Вам ведомо – чему, почтеннейший Петр Павлович! Это я обязан благодарностью, ибо могу предполагать, кто надоумил государя поручить мне сию комиссию.

– Только потому, что персона ваша – наиболее конвенабельная по многим пунктам. Видите ли, с тех пор как принц Савойский стал гофкригсратспрезидентом, ни единый алианс мимо него заключить невозможно. Хотя Карл Шестой стремится вести политику самостоятельно, избегая фаворитизма, военный авторитет принца слишком велик. Андрей Артамонович имел у него многие аудиенции, однако цивильному человеку, как вы изволите, без сомнения, понимать, вести обсуждение некоторых аспектов с полководцем, столь искушенным, непросто.

– А я, полагаете, смогу на равных спорить с самим принцем Евгением?! Не слишком лихо?

– Надеюсь, что спорить не придется. Во всяком случае, всемерно старайтесь сего избегать. Можно быть уверену, что наша последняя кампания против турок его заинтересует, да и помимо нынешней войны у вас найдется нечто общее, располагающее к приязненной беседе.

– Что под сим разумеете, Петр Павлович?

– Италианское происхождение. Юность в Париже. Вступление в иностранную службу, понеже Франция не оценила дарований молодого офицера…

– В Париже-то в Париже… Только вращались мы с принцем, хм… в несколько различных кругах! К тому же с разрывом по времени более пятнадцати лет. Вряд ли найдутся общие знакомые.

– Вы же служили под командой маршала Виллара, если не ошибаюсь?

– Да, конечно! Правда, знакомство между маршалом и лейтенантом не может иметь личного оттенка: подозреваю, сведения Виллара обо мне исчерпывались отзывом полкового командира в представлении на офицерский чин… Забавно, что они с Евгением дружили в молодости, а в зрелые лета сошлись на поле боя как главнокомандующие враждебных армий. Вдобавок это совершенные антиподы по характеру – много бы я дал, чтобы наблюдать их встречу и переговоры! Уверен, зрелище было достойно богов!

– Чрезвычайно рад, что вам, Александр Иванович, уже знакомы характеры важнейших деятелей – на мою долю остается лишь изложить вам состояние дел…

Тряская карета – настоящее орудие пыток. Несравненно приятнее было бы санное путешествие. Но, кроме проплешин голой земли на дороге, сему препятствует официальный статус. Негоже, если русского представителя сочтут дикарем. Так что мой удел – громоздкое лакированное чудище, конфискованное у одного из сторонников Лещинского: сомневаюсь, что драгуны Ренне заплатили владельцу хоть грош. Геральдический щит на дверцах увенчан графской короной, однако вместо привычных глазу европейца изображений на нем красуется какая-то золоченая кочерга с парой дополнительных поперечин. Может, предок графа был истопником в королевском замке?

Воистину, нужда – мать инвенции. Не в силах думать о чем-либо ином, кроме источника своих мучений, я вымыслил за время путешествия целую дюжину комбинаций из рычагов, рессор и колесных осей. Непременно надо опробовать на досуге: в сравнении с этой золоченой телегой некоторые варианты обещают быть уютными, как колыбель младенца.

Хотя наездник из меня неважный, добрую половину пути проделал в седле, меняясь участью с кем-либо из кавалеристов эскорта. Драгуны озирались с опаской: по венгерской земле едем! Грандиозный бунт против императора закончился лишь несколько лет назад, и далеко не все куруцы избрали мирную жизнь. Многие предпочли пойти в разбойники. Не далее как в прошлом году у святого Николая подвесили на железный крюк за ребра Юрая Яношика, здешнего Робин Гуда. Соратников же его не поймали. Мирные селения трансильванских саксов на ночь ощетиниваются караулами под стать Москве.