Дмитрий Хоменко - Единственный принцип - 1

Обычная, ничего бы не значившая при других условиях, случайность лишила Антара последних сомнений. Один из престарелых руководителей Лиги, заглушив свой страх перед повстанцами крепкими напитками, решил лично вдохновить защитников города на защиту своей драгоценной шкуры. С трудом взобравшись по ступеням, он обратился к солдатам с пафосной речью, даже не подозревая, что слушают его в основном догматики.

— Презренная чернь, — начал он, тыкнув перстом куда–то за крепостную стену и брызнув воняющей перегаром слюной в сторону солдат. — Кем себя возомнила эта безмозглая стая, способная лишь ковыряться своим вонючим рылом в земле и плодить подобных себе ублюдков?

«Ублюдки» с ненавистью смотрели на него и молчали. Вдохновленный собственным величием каноник громко рыгнул и продолжил.

— У них нет даже права жить, не то, что верить. — Подступившая к горлу тошнота заставила его перейти к главному. — Когда мы втопчем их в эту проклятую землю, я лично поставлю каждому из вас по ведру водки, чтобы вы могли как следует отпраздновать это дело.

Антар еще какое–то время смотрел на блюющего за крепостную стену политанина, а потом подошел к нему и, взяв за ноги, отправил вслед за блевотой.

— К воротам, — коротко приказал он, даже не посмотрев на своих подчиненных. Он не сомневался, что они последуют за ним.

— Вперед, — скомандовал своим людям Захарий, с нетерпением дожидавшийся этого момента, и первым ворвался в город. Тысячи людей, не задумываясь, хлынули за ним, словно вешняя мутная вода, наконец–то нашедшая щель в остановившей ее плотине.

— Запомни, Якоб, если хочешь избежать неожиданного крушения своих планов, всегда учитывай продажность, — сказал Залеский, с высоты городской ратуши наблюдая за происходящим. Как только его сознание смирилось с провалом задуманного, он тут же снова обратился к своему подручному. — Собирай людей, — мы уходим.

— Похоже, мы прибыли как раз к разгару банкета, — обратился к своей лошади Святой, въезжая в город через распахнутые настежь ворота.

Сразу за ними его встретили только растоптанные трупы защитников города и стоны покинутых на произвол судьбы раненых. Один из них, безусый юнец с отрубленной рукой, заметив всадника, протянул к нему целую конечность и слабым голосом попросил о помощи. Гловаш спешился и подошел к раненому. Он несколько минут с сочувствием смотрел на его изможденное болью юное лицо, а потом одним точным выстрелом прекратил его мучения.

— Варварство, — с досадой в голосе снова заговорил он со своей лошадью. — Я всегда мог понять склонность людей к убийству себе подобных, но стремление сопроводить чью–то смерть невыносимыми мучениями я считаю самой омерзительной человеческой особенностью. Но, боюсь, мой друг, что это еще далеко не самое мерзкое зрелище, которое нам предстоит сегодня увидеть.

И действительно, чем дальше Святой углублялся в город, тем сильнее дрожала под ним лошадь, которая казалось, уже давно должна была привыкнуть к запаху человеческой крови. Но, видимо, в этот раз ее было слишком много вокруг. Все горожане, пытавшиеся оказывать сопротивление повстанцам, были уже мертвы, и теперь пришел черед тех, кто даже не думал прикасаться к оружию, и чья вина состояла лишь в том, что они были канониками, оказавшимися не в том месте в неподходящее время.

— Ну–ну, не бойся. Тебе ничего не грозит, — ты ведь не каноничка, я надеюсь, — успокаивал бедное животное Гловаш, похлопывая его по шее и наблюдая за истреблявшими беззащитных горожан повстанцами, которые сами сейчас были меньше всего похожи на людей. Вскоре его внимание привлек человек, в котором Святой сразу признал опытного солдата. Он пытался защитить от разъяренной толпы молодую женщину, потерявшую от страха рассудок и безвольно повисшую у него на руках. Повстанцы явно собирались поглумиться над ней, прежде чем убить, и воин понимал, что не сможет долго их сдерживать. Тогда он одной рукой нежно прижал ее к себе, а второй — нанес смертельный удар. Толпа лишь недовольно зароптала.

— Любовь, — объяснил произошедшее своему животному Святой. — На что только не способен человек ради этого глупейшего из всех чувств.

Когда на город опустилась ночь, повстанцы, боясь оставаться в кромешной тьме наедине со своими жертвами, потянулись в сторону городской ратуши, где уже прямо на трупах самые предприимчивые из них расставляли столы со всевозможной снедью. С грохотом и смехом катились бочки с вином. Повсеместно разжигались костры, пока кому–то не пришла в голову мысль осветить этот кровавый банкет соответствующим обстановке образом. Вскоре с тихим гулом стала разгораться ратуша, и вся площадь погрузилась в багровые мерцающие краски, пожиравшие последние тонкие нити, связывавшие пресыщенных кровью людей с реальностью. Среди них не было ни одного человека, который бы не испытал сегодня доселе малознакомое ощущение вседозволенности и превосходства. Сегодня они получили возможность ни перед кем не таясь, проявить все самые темные стороны человеческого сознания. Теперь они, упиваясь до беспамятства вином, точно так же как незадолго до этого новыми ощущениями, с безумным смехом делились друг с другом своими впечатлениями. И единство пережитого каждым из них заставляло смотреть на сидящего рядом такого же убийцу, как на кровного брата, родство с которым воспринималось как нечто более значимое, чем собственная семья. Временами кто–то из них, обняв своего собутыльника, посоловевшими глазами смотрел вокруг себя в поисках чудом оказавшегося в этом аду живого каноника, с помощью которого можно было бы заново пережить ни с чем не сравнимое удовольствие. Но, с сожалением признав, что чудес не бывает, приходилось довольствоваться будоражащими воспоминаниями и вином вместо крови.

Карл долго со стороны наблюдал за тем, как, обезумевшая от свалившегося на нее изобилия, ночь с тщательностью одержимого ювелира спешила закончить работу, небрежно подброшенную ей уставшим и пресытившимся впечатлениями днем. Ни один мускул не дрогнул за все это время на его лице, чего нельзя было сказать о стоявшем рядом Захарии. Повстанец выглядел так, словно тот призрак свободы, за которым он гонялся всю свою жизнь, вдруг оказался за его спиной и, окликнув его, заставил, наконец, посмотреть на все то, что он оставлял после себя на пройденном пути. Все, чем он жил, отвернулось от него и только ненависть, изображая из себя верную подругу, прижималась к нему и нашептывала на ухо единственное имя, которое все еще не оставляло его равнодушным. Подавленно оглядевшись по сторонам, Захарий увидел стоящего в стороне Кранца.