Евгений Старухин - Лесовик

Я промолчал.

– Понимаю, думаешь, что я подсадной, выведать все твои секреты хочу. Так вот: ты прав, знаешь ли!

Я удивился, и, видимо, это отразилось на моем лице. Так как он засмеялся, показав свои желто-черные наполовину сгнившие зубы. Зрелище не из приятных. У моего деда до самой его смерти все зубы оставались на месте и без единой дырочки. Даже не представляю, как нужно себя не любить, чтобы так запустить свое тело.

– Молчишь, ну и ладно! Тогда слушай, что старый и умный дедушка тебе расскажет. Так вот, милок: тюрьма, знаешь ли, никого не красит! – он опять ощерился в улыбке, давая подтверждение своим словам. – Я вот имею уже восемь ходок за душой, знаешь ли, а что я видел хорошего в жизни? Да ничего! А оно тебе надо? Жизнь, она, знаешь ли, короткая, и не стоит ее тратить на походы к хозяину!

Выдав последнюю сентенцию, он на некоторое время замолчал, видимо давая мне время на обдумывание его слов.

– Как говорил классик: «Жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». А годы в тюрьме, знаешь ли, бесцельные, бессмысленные и беспощадные. И я тебе, парень, совершенно не завидую, несмотря на всю твою молодость и здоровье, а также на новые условия содержания заключенных. Это в мое время все по казематам друг у друга на головах сидели, спали по очереди. Сейчас нашего брата раскидали по капсулам, и вперед – копать руду на благо Родине. Вот только ощущения-то стопроцентные. И выматываешься на все сто. Чтобы заработать лишнюю денежку к выходу из тюрьмы, кайлом приходится махать до посинения, а когда закончится срок – длительная программа лечения от зависимости к виртуалу. Вот в каких условиях, знаешь ли, живут нынешние зэки. Хочешь жить так же?

Его интонации потихоньку повышались, и последнюю фразу он чуть ли не кричал. После нее его поток красноречия иссяк. Мы помолчали. Так и не дождавшись от меня никакой реакции, он, прищурившись, продолжил:

– Не боишься зависимости от виртуала? Зря! Многие потом так и не могут от нее освободиться, и никакие, знаешь ли, терапии и лечения не помогают. Вот и ты таким же будешь. Наркошей! А это, знаешь ли, конченые люди. На все пойдут ради дозы. Мать родную продадут! Тебе что, хочется быть виртнариком? – Я удивился незнакомому слову, видимо, это сокращение от виртуального наркомана, мой собеседник тщательно всматривался в мое лицо и явно не пропустил этот момент. – Что, заинтересовало? Не хочется быть таким? Нет? Значит, не угадал… Вот забавно, ты не первый, с кем я по душам разговариваю в одну сторону, а потом все ломались. Система наркомании на уровне государства – это страшная сила, знаешь ли! И если есть возможность применять ее на благо системе «правосудия», – последнее слово он так выделил интонацией, что я сразу определил кавычки, – то они не постесняются. Ты ведь знаешь, что раскрываемость преступлений резко повысилась с введением этой системы наказаний? Ведь очень многие готовы взять на себя после одной ходки еще с десяток преступлений. Так что правосудие у нас теперь очень и очень гуманное. Только гуманность его выражается не в уменьшении срока, а в наказании одних и тех же людей. Зато количество преступлений в стране значительно упало. Никто, знаешь ли, не стремится в виртуальное рабство! А ты так прямо жаждешь!

Я молчал, он тоже ненадолго замолк. Прилетела из коридора большая муха. Таких мой дед называл бомбовозами. Она не постеснялась сесть на нос к моему просветителю. Тот отмахнулся, обозвав ее тварью жужжащей и гнидой летучей. Некоторое время пытался ее поймать, забыв о своей роли. Наконец, мухе надоела эта погоня, и она улетела через решетку на волю. Счастливица! Тишине не удалось после этого долго продлиться.

– Кстати, если рассчитываешь, что сможешь играть своим персонажем, то ты заблуждаешься! Всем новым заключенным создается новый персонаж-ЗК, с повышенной реалистичностью. А в системе не может быть несколько кукол на одного игрока, потому предыдущий перс удаляется. – Я не смог сдержать вздоха сожаления. – Ага! Жалко, стало быть, своего гномика? Или эльфика? Что, неужто за орка играл? Человек? Да ладно! Ты выбрал человека? – Как он определил? – Есть, правда, одна лазейка, если это вторая ходка, то можешь продолжить использовать предыдущего своего перса-ЗК, если, конечно, не удалил его, но тебе это не грозит, знаешь ли! У тебя же нет перса на реалистичности выше двадцати пяти, а отсюда вывод – не обломится тебе такое счастье!

Он замолчал, а я с трудом удержался от усмешки, м-да, надо было сесть в тюрьму, чтобы легально играть на сотне. Надеюсь, что все же до этого не дойдет. По крайней мере, очень бы не хотелось… Кстати, надежды на удачный исход с каждым моментом все меньше и меньше. Что же делать-то? Похоже, меня собираются-таки упечь за решетку. А за что, спрашивается? Что мне могут прилепить? Взлом капсулы? Похоже на то. Что-то еще следователь орал насчет ножей. Это, видимо, тоже. Больше вроде нечего.

– Евпак, на выход, – рядом с открытой решеткой стоял человек в форме, крутя на пальце ключи. – Что, оглох, что ли? Или с первого раза не доходит?

Я пошел к выходу.

– Лицом к стене, руки за спину.

Выполнил и эту команду. Закрылась с лязгом решетка. Через решетку мне улыбался своими гнилыми зубами мой сосед по камере. Чему он радовался? Странный он вообще какой-то. Взял и рассказал, что подсадной… Чего он этим хотел добиться? Непонятно. Вообще, по-моему, все только больше запутывается. Ничего я не понимаю с этими полицейскими.

Через некоторое время меня вводили в кабинет следователя. Охранник, усадив меня на табуретку, отошел к двери. Следователь направил мне лампу в лицо. Невольно зажмурился от яркого света.

– Нельзя ли повернуть лампу? Мне неприятно.

– Ты что, больной? – в голосе следователя проявились нотки растерянности. – Сиди смирно! – вдруг рявкнул он и уже спокойнее добавил: – Вообще охамели подозреваемые! Федь, ты посмотри! Неприятно ему!

Охранник у двери услужливо хохотнул.

– Значит, так, Евпак Евгений Георгиевич, две тысячи тридцать пятого года рождения, на тебе висит куча обвинений: взлом государственной системы ограничения реалистичности капсулы виртуального погружения! Ф-фух, еле выговорил, и кто придумал такую формулировку? – Охранник у двери опять хохотнул, и следователь продолжил: – Это раз. Незаконное хранение холодного оружия – это два. Проникновение с холодным оружием на территорию образовательного учреждения для несовершеннолетних – это три. Нанесение тяжких телесных повреждений несовершеннолетним лицам – это четыре.

– Во-первых…

– Молчать! – резко заорал следователь, прерывая мою оправдательную речь. – Я не припоминаю, чтобы о чем-то тебя спрашивал. А говорить ты будешь только тогда, когда тебя спросят.

Придурок какой-то! Чего орет? Зачем тогда было меня вызывать, чтобы поорать, что ли? Ему что, поорать больше не на кого? Странный он какой-то. А он тем временем продолжил:

– Слушай внимательно и запоминай! Тебе за все твои приключения наша система правосудия в худшем для тебя случае отвесит лет десять. В лучшем – отделаешься условным сроком. Ты что предпочитаешь?

– Я бы вообще-то предпочел, чтобы вы занимались своими обязанностями, а не нелепыми обвинениями!

Охранник у двери давился смехом, а следователь наливался краснотой. Даже его бледный цвет лица не смог остановить этого процесса. Его крик меня совершенно не удивил:

– Ты, молокосос, будешь учить меня, как работать? Да ты вообще не врубаешься, как ты влип? Тут тебе не детский сад – штаны на лямках! Ты скоро сядешь на нары! И будешь чалиться от звонка до звонка! – вдруг он внезапно снизил громкость. – Но у тебя есть шанс! За тебя просила Людмила Павловна!

Сказать, что я удивился, это ничего не сказать!

– Что, удивлен, утырок? – он уже забрызгал слюной даже воротничок своей рубашки, на которой помимо этого красовалось какое-то желтое пятно в районе четвертой пуговицы сверху. – Да! Ты на нее клевету возводишь, а она тебя от тюрьмы спасти хочет. Вот какой она хороший человек, не то что ты – скотина неблагодарная! Федь, позови сюда того парня.

Охранник вышел и через десять секунд вернулся с Димычем. Тот смотрел на меня с некоторым сожалением и разочарованием. Меня это отчего-то встревожило.

– Валентин Максимович, не могли бы вы оставить нас ненадолго наедине?

– Зачем? – удивился следователь.

– Людмила Павловна просила передать ему кое-что наедине.

– А вы уверены, что он на вас не бросится?

– Уверен, ему незачем множить свои проблемы.

– Мне бы вашу уверенность… Если что – кричите! Мы будем за дверью.

Я дождался закрытия дверей и поинтересовался:

– Димыч, что все это значит?

– Это значит, что скоро ты сядешь в тюрьму.

– С чего бы это? Я же никаких преступлений не совершал.